Но «свобода» не оправдала ее надежд. Сезон 1910 года прошел на редкость уныло: из-за траура по королю Эдуарду VII отменили придворные развлечения, в том числе бал дебютанток ^[21]. А самое сильное разочарование принесли люди, в компании которых Диана вынуждена была провести очень долгое и скучное лето.

Большинство ее ровесниц-дебютанток оказались застенчивыми неуклюжими девушками, «не знавшими пудры… одетыми настолько безвкусно, что без слез не взглянешь, с лохматыми бесформенными волосами, заколотыми кривыми гребнями». Юноши, которым их представляли как потенциальных будущих жен, казались столь же неуклюжими и пресными. У Дианы сложился свой идеал мужчины в ходе общения с ребятами из оксфордской компании: Аланом Парсонсом, Рэймондом Асквитом, Патриком Шоу-Стюартом. Все они были умны, остроумны, читали стихи. Гвардейцы, виконты и графы, с которыми она танцевала тем летом, не шли с ними ни в какое сравнение.

Следующее лето оказалось намного более интересным: в июне в Лондон приехал с гастролями «Русский балет» Дягилева. Диану заворожила сложная хореография и волнующая музыка «Шахерезады» и ослепительная яркость декораций Леона Бакста. Наконец она очутилась в мире, напоминавшем яркие картины, нарисованные ее воображением. А когда в 1912 году послушала русскую оперу, в которой солировал великолепный Федор Шаляпин, «будто все кометы разом пронеслись по незнакомому небу, а звезды пустились в пляс».

Тем же летом Диана открыла для себя театр другого рода. Они с матерью ездили в Венецию и познакомились с баснословно богатой эксцентричной маркизой Луизой Казати. Та жила в необычном одноэтажном палаццо ^[22] на Гранд-канале в окружении мрачного заросшего сада со зверинцем. Но куда больше ее жилища Диану поразили ее экстравагантные приемы.

Когда их с герцогиней впервые пригласили на прием в палаццо, за ними отправили одну из личных гондол Казати. По прибытии их встретила пара почти обнаженных рабов; один подливал масло в жаровню, и приветственный огонь взлетал в ночное небо; второй бил в огромный гонг. Казати, похожая на ожившую Медузу Горгону – лицо напоминало бледную напудренную маску, огненные кудри, крашеные хной, – ждала на террасе палаццо. Она стояла в громадном вазоне с туберозами, застыв в грациозной позе, как мраморная статуя, и молча протягивала каждому из пришедших бледный цветок.

После предсказуемого регламента английских балов этот декадентский спектакль показался Диане волшебством. Вот чего ей не хватало, когда она пила фруктовый пунш и танцевала кадрили в прошлом сезоне! Впрочем, и Лондон вскоре начал оправдывать ее ожидания. В городе назревали перемены, повсюду витал дух космополитизма – первая выставка постимпрессионистов, радикальные теории Зигмунда Фрейда, открытие новых ночных клубов. Последние интересовали Диану больше всего.

Клуб «Пещера золотого тельца», расположившийся в маленьком подвале близ Риджент-стрит, открылся в 1912 году и стал окошком в современный мир. Его стены украшали росписи, вдохновленные балетами Дягилева, а на сцене выступал негритянский оркестр – настоящая американская экзотика. Зал оглашали визгливые трубы Сент-Луиса, плачущие струны южных плантаций и печальное эхо блюза. Здесь подавали коктейли «Розовая леди», а женщинам позволялось не только пить спиртное, но и красить губы помадой, играть в азартные игры и курить. Диана оказалась в своей стихии. Ей приходилось подкупать компаньонку или избавляться от нее хитростью, но, очутившись в прокуренном темном зале, она ощущала себя свободной. На танцполе ночного клуба она забывала обо всем, отплясывая терки-трот – «индюшачий танец» – или «медведя гризли» – под регтайм, ритм которого словно дергал ее за невидимые ниточки, заставляя бедра покачиваться, а щеки краснеть. В этом сезоне юбки стали короче и колыхались в нескольких дюймах над полом; танцуя, Диана с гордостью отмечала, как хороши ее обтянутые шелковыми чулками тонкие лодыжки.

Она также гордилась, что недавно начала курить, хотя, как и многих женщин, в курении ее привлекал не эффект никотина, а элегантный мундштук – аксессуар, придуманный, чтобы крупинки табака не попадали на накрашенные губы, а на самом деле используемый для флирта, как и веер. Ближе к утру, когда небо уже светлело, а Диана ехала домой в такси с одним из своих воздыхателей, водителю иногда велели выбирать более долгий путь, а Диана позволяла поклоннику себя поцеловать – разумеется, не выходя за рамки благопристойности.

Если бы Вайолет узнала об этих компрометирующих занятиях дочери, она пришла бы в ужас, но Диана, собственно, этого и добивалась. Она хотела быть оригинальной, и это желание никак не укладывалось в материнские стандарты; она стремилась быть дерзкой, порочной и непохожей на других. «В годы накануне Первой мировой войны все казалось новым, все несло на себе яркий отпечаток Пуаре и Бакста; викторианская эпоха наконец закончилась, и мы ощущали небывалую свободу. Мы чувствовали ее и упивались ей», – вспоминала она.

Улизнув от компаньонок, Диана не всегда шла танцевать в «Пещеру золотого тельца»: иногда она купалась по ночам в озере Серпентайн или Темзе, хотя это было противозаконно; иногда отправлялась в пабы в Лаймхаусских доках или каталась с парнями на мотоциклах. Она зачитывалась сочинениями Обри Бёрдслея, Бодлера, Оскара Уайльда и Макса Бирбома – с их подачи они с друзьями стали называть себя «Порочным кружком», и лишь отчасти в шутку. Они жаждали новых ощущений, впитывали крамольные идеи, вели себя цинично и богохульно. «Мы гордились тем, что не боимся говорить, что думаем, можем пить и не пьянеть, не стыдимся декадентства и пристрастия к азартным играм».

На самом деле члены «Порочного кружка» вели себя как расшалившиеся дети. Они придумывали салонные игры, например, «Вот это новость» – в этой игре надо было изображать знаменитых женщин, внезапно узнавших о смерти своих детей. Устраивали розыгрыши: Денис Энсон изображал эпилептические припадки, Морис Бэринг поджег себе волосы во время игры в фанты, Диана же вовсе рискнула вызвать всеобщее осуждение, явившись на официальный прием к герцогу Вестминстерскому в платье, увешанном фальшивыми медалями.

Эти маленькие акты неповиновения заставляли друзей упиваться своей отвагой и принесли им определенную скандальную известность. У нескольких членов «Порочного кружка» были весьма высокопоставленные родители, и пресса ими заинтересовалась, а наибольшее внимание привлекла леди Диана Мэннерс. И пусть внутри она все еще ощущала себя «бланманже» и считала, что ей далеко до ума и оригинальности друзей, стороннему взгляду она казалась блистательной. В зале, полном гостей, играющих в шарады или в «родословную» после ужина, Диана всегда притягивала взоры; она тащила всех танцевать под граммофон и сыпала забавными остротами.

У нее не было отбоя от приглашений, ведь если Диана присутствовала на вечеринке, веселье было обеспечено. Кроме того, она расцвела и стала настоящей красавицей, высокой и очень стройной, с классически овальным лицом и мечтательным, слегка рассеянным вследствие небольшой близорукости взглядом; но несмотря на романтичный вид, она отличалась чрезвычайной бойкостью и общительностью. Писательница Энид Багнольд вспоминает, как впервые увидела Диану; та спускалась по лестнице, окидывая зал «рассеянным взглядом голубых глаз», и Энид ощутила «шок наподобие электрического». Юным воздыхателям, которые писали ей любовные письма и выстраивались в очередь, чтобы с ней потанцевать, Диана казалась «богиней», «орхидеей среди примул». Более зрелые мужчины также становились жертвами ее чар. Одним из ее поклонников был легендарный американский финансист Джордж Гордон Мур; он утверждал, что по первому зову Дианы разведется с женой. Он осыпал ее «золотыми дарами» и подарил ей горностаевую шубу, гигантский сапфир, якобы принадлежавший Екатерине Великой, и даже ручную обезьянку Армиду с бриллиантовым пояском и цепочкой.

Диана наслаждалась подарками и славой. Когда Дафф Купер в шутку предложил ей выйти за него, она гордо ответила, что «слишком любит удовольствия, театр и веселую жизнь – никто не захочет видеть эти качества в жене». Ей также стали досаждать злые языки. Те, кто не поддавался ее магнетизму, называли ее пустой кокеткой и «охотницей за скальпами». В анонимных письмах ее обвиняли в развращении юношей.

На самом деле Диана вела себя куда целомудреннее многих своих ровесниц. В 1909 году вышел роман Герберта Уэллса «Анна-Вероника», в котором описывалась тенденция продвинутых девушек воспринимать девственность как досадную преграду на пути ко взрослой жизни. В том же 1909 году двадцатидвухлетняя Энид Багнольд позволила писателю Фрэнку Харрису себя соблазнить, и, по ее собственным словам, ощутила безумное облегчение. Художница Нина Хэмнетт хотела повесить памятную табличку на дом, в котором лишилась девственности. Диана была осторожнее, но и известнее этих женщин. В начале 1914 года она испытала на себе негативные последствия своего «дурного поведения», когда «Порочный кружок» впервые столкнулся со смертью. Разбился один из близких друзей «Кружка» Густав Хамель, шведский авиатор-любитель и автогонщик, летевший на частном самолете из Франции в Англию. А вскоре после этого Денис Энсон утонул в Темзе во время ночных купаний. Пресса обвинила в этих смертях «безумную молодежь», а главной подстрекательницей называли Диану.

Репортаж о похоронах Энсона появился в газетах с заголовком «Любовь Дианы», и по Лондону поползли слухи, что Денис и Густав погибли, соревнуясь за ее внимание. К горю Дианы добавился первый неприятный опыт социального остракизма. Ее имя исключили из списка участниц летнего Гвардейского бала; те, кто знал ее с самого детства, присоединились к всеобщему осуждению. Леди Десборо, мать ее друзей Джулиана и Билли Гренфеллов, на время отказалась принимать ее в своем доме, а Марго Асквит во всеуслышание называла ее бессердечной кокеткой.

Все это очень встревожило герцогиню Ратленд. Прошло уже два года с момента первого выхода Дианы в свет, и перспективы младшей дочери внушали все больше опасений. Чем дольше затягивался промежуток между девичеством и замужеством, тем больше шансов становилось у девушки прослыть старой девой, и Вайолет волновалась, что Диану воспринимают как неподходящую кандидатуру для замужества. Она по-прежнему твердо верила, что только в браке женщина может обрести стабильность. «Если Диана найдет удачную партию и родит мужу сына и наследника, пусть дальше занимается любыми причудами и даже заводит любовников», – так рассуждала Вайолет. Сэр Генри не был единственной ее любовью, как и она – его; следуя вековой традиции прагматичного высшего общества, оба нашли страсть за пределами супружеского ложа. У сэра Генри были любовницы и рыбалка, у Вайолет – Гарри Каст.

Этот культурный красивый мужчина, «Руперт Брук нашего времени», как его называла леди Хорнер, несколько лет являлся центром вселенной для Вайолет. Они встречались ранним вечером – в это время Вайолет якобы отправлялась «с визитами». Хотя их роман был недолговечным, Вайолет все устраивало, ведь таким образом она сумела разделить любовь и долг. Видимо, она рассчитывала, что Диана и две ее старшие дочери заключат с собой такой же «компромисс». Летти и Марджори уже нашли подходящих супругов: ими стали Эго Чартерис, сын герцога Уимса, и Чарли Пэджет, маркиз Англси. Диана была самой красивой из трех дочерей; за ней ухаживали Павел, принц Югославский, и лорд Роксэвидж, так что Вайолет надеялась, что ее партия окажется самой блестящей. Принц Уэльский был на три года младше нее, но долгую помолвку никто не отменял. Королевская семья проявляла интерес к их возможному союзу, так как популярность Дианы могла оказаться полезной. Что до Вайолет, более прекрасной будущей королевы она не представляла.