Приняв его на всю длину, я вскрикнула. Джон ритмично задвигался, впиваясь зубами мне в плечо. Боль и удовольствие смешались, я теперь на каком-то новом уровне, невиданной ранее высоте.

Алкоголь отключил все лишние эмоции, остались инстинкты. Страсть. Похоть. Мы приближались к краю: я соскользнула в пропасть, стиснув его бедра ногами. Тело охватил пожар, и в ту же минуту Джон выдохнул:

– Да, черт побери, да, – он излился. – Это было… необычно.

– В каком смысле? – спросила, отдышавшись. – Ты про секс без презерватива? Я на таблетках, если что.

Джон перекатился на спину.

– А я здоров, если что.

Повисла пауза, она отдавала неловкостью.

– Тогда о чем ты? – мой голос охрип после криков.

Голдман сел и попытался застегнуть рубашку. Сквозь шторы пробивались огни города, и я увидела: на белом хлопке не хватало пары пуговиц. Джон негромко ответил:

– Я не занимаюсь сексом просто так. Не мой стиль.

Лучше бы он молчал.

– Без подробностей, – остановила его, отчего-то испытав злость. Будто я для него очередной эксперимент! Единственная сессия, на которую нужно пойти Голдману, – это сессия у психиатра!

Прикусив губу, я зажмурилась. Он был хорош. На полчаса я совсем забыла, что он мне не подходит. В постели Джон подходил мне на все сто. Мы кончили одновременно. Мы чувствовали друг друга. А теперь я осознала, что была для него лишь способом «попробовать что-то новенькое».

Я встала, борясь с головокружением. Опираясь на стену, потрогала платье – подол порван, но в целом ничего. Накину сверху пальто и дойду до дома.

– Хочешь уйти, Кошечка?

– Да, я же гуляю сама по себе, – отшутилась, рассматривая в зеркале испорченный макияж – от бордовой помады остался смазанный след, а под глазами осыпалась тушь.

– Прогуляемся вместе? – вдруг предложил Клоун. – Мне не спится.

Я дернула плечами. Какая разница, пусть.

Алкогольная дымка развеивалась, и стыд опускался на мой разум, как первые лучи солнца стремились пробиться сквозь облака. Отличная мысль: переведем наше общение из горизонтальной в вертикальную плоскость, чтобы избежать неловкости.

Я надела туфли, но не успела застегнуть ремешки: Джон присел передо мной на колено.

– Что ты… – слова застряли в горле.

Пальцами он коснулся моей лодыжки, посылая по коже электричество, и застегнул туфли. Когда Голдман посмотрел на меня снизу вверх потемневшими глазами, я вновь захотела оказаться в его объятиях…

Так. Хватит.

– Идем? – я развернулась к выходу из номера.

– Не за что, – легко отозвался Джон.

Непрошибаемый. Клоун.

На улице легкий минус. Снежинки хлопьями падали на асфальт. Редкие бегуны и прохожие с собаками исчезали в глубине Центрального парка, в то время как я направлялась к ближайшей лавке. Было ужасно неудобно идти: каблуки тонули в промерзлой земле, а щиколотки покрылись мурашками. Знала бы, что рано утром следующего дня придется устроить прогулку, надела бы кроссовки… или не приехала бы на встречу?

Я искоса глянула на Джона: мы шли десять минут, но он не сказал ни слова. Всматривался вдаль, спрятав ладони в карманы черного пальто.

– Холодно, – попыталась я завести беседу.

– Еще одна причина, по которой я ненавижу Нью-Йорк. – На меня Голдман не смотрел. Он добавил сквозь зубы: – Трясет от мысли, что я должен сюда переехать.

– Ты вроде бы большой мальчик, – подметила я, – имеешь право не переезжать.

– Дер хочет осесть здесь. Ради Астрид. Ради прошлого своей семьи. Это было бы мило, будь я сентиментальнее.

– Дер… Дер… При чем тут ты?

Пару минут Джон молчал, и я перестала рассчитывать на ответ. Кто знает, какие там у них роли в БДСМ-клубе.

– Я не могу оставить Дерека. Без меня он не справится, а я ему слишком благодарен. Дер мне как сын в каком-то смысле.

Мы сели на лавку, и я спросила:

– Как сын? Сколько у вас разница в возрасте? Пять лет?

– Семь. У Домов время течет иначе, тебе не понять, – Джон отмахнулся.

Не очень-то вежливо!

– «Время течет иначе»? – смеясь, переспросила я и нахмурилась. – Вы что, вампиры?

– Да, будешь плохо себя вести, перекушу тобой перед отъездом, – отшутился Голдман. – Спасибо за ночь, Кошечка, – он встал и улыбнулся.

В лучах рассветного солнца его зубы опасно блеснули: резцы выпирали сильнее, чем у обычных людей. Я содрогнулась. Вампир? Джон засмеялся. Нет, клоун.

– Скажу тебе лучший комплимент, что ты слышала в своей жизни.

– Удиви меня.

Джон поиграл бровями.

– Я впервые кончил без БДСМ-сессии.

Несмотря на холодную погоду, мне стало жарко.

– Да пошел ты! – я собрала немного снега. – Извращенец.

Он ловко увернулся, когда я кинула в него снаряд. Голдман отдал мне честь двумя пальцами, прислонив их к виску, и пошел к выходу из парка.

– Надеюсь, наши пути никогда не пересекутся, – пробубнила я себе под нос, наблюдая, как его силуэт исчезает среди деревьев.

Но я понимала, как нелепо мое желание. Астрид и Дерек заслужили счастье, а Джон – лучший друг Дерека. Мне придется видеть этого Клоуна снова и снова. Надеюсь, нечасто. Главное, как мы безмолвно договорились, эту ночь мы навсегда забудем.

Глава 1

Патриция Болдуин

Мне было пять, когда я захотела стать актрисой. Некоторые детские воспоминания навсегда врезаются в память – и это одно из них. Я отчетливо помнила свои туфельки на маленьком квадратном каблуке, а из-за белизны платья мои волосы казались ярче и напоминали морковь. Не настоящую, а ту, что из мастики, на шоколадном праздничном торте. Неестественный ядреный цвет. «Как в мультике», – сказала я. «В кино все приукрашивают», – ответил отец. Он ненавидел кинематограф, и я пришла к выводу, что у папы фобия. Может быть, когда он был подростком, на киносеансе под открытым небом соседская девчонка укусила его за член. Или фильм был настолько страшным, что папа обмочился. Факт оставался фактом – когда я смотрела телевизор, он переключал канал на новости и говорил: «Когда ты станешь старше, то сможешь прийти ко мне в гости в студию. Я покажу, как делают репортажи, – там все реально». Мне оставалось только улыбаться и кивать. Но в тот свой день рождения я подумала: как было бы хорошо, если бы я стала кем-то другим. Хотя бы на пару часов.

Журналистика плотно вошла в мою жизнь в семь лет, когда я побывала на студии телеканала. Мне понравилась суета перед съемками: гримеры подправляли телеведущим макияж, пока те повторяли сводки новостей. Профессиональный подход, учитывая, что за кадром всегда есть бегущая строка. Папа был важной шишкой, руководителем, ему не до мечтаний.

Мама, наоборот, после работы только и делала, что смотрела мыльные оперы. В отличие от отца, она любила кино. Иногда мне казалось, даже сильнее, чем реальность. Каждый день по вечерам я заставала ее у телевизора с бокалом вина и думала: если она увидит в сериале меня, то обратит внимание? Поймет, что там я, ее дочь?

Наверное, тогда был второй раз, когда я задумалась, что хочу стать актрисой. И я помнила свои первые пробы в школьном театре: мне пришлось обниматься с парнем, от которого воняло луком. Но я вытерпела, чтобы получить роль. Не помню пьесу, да и появилась я на сцене пару секунд, но тогда мое желание доказать отцу, что мир киноиндустрии не ужасен, а матери, что я существую, сменилось на искреннюю потребность заниматься искусством. Целью, к которой я шла.

– Пат, съемки начнутся через двадцать минут. Ты готова?

– Всегда, сестричка, – я улыбнулась своей гримерше.

Она не была «моей гримершей» – до звания кинодивы мне далеко, но Марго делала мой день лучше. Я обожала ее образ: выкрашенные до угольного цвета волосы, тонкие брови, как у актрисы пятидесятых, и пышные формы. Когда-то Марго работала в той же индустрии, что и я, но после тридцати сменила профессию.

Мне тоже следовало решить, что я хочу делать дальше, но сейчас я думала только о том, как впечатлить нового режиссера и выйти с ним на контракт. В своей внешности я не сомневалась: натуральные рыжие волосы, большие зеленые глаза, минимум веснушек – что удивительно для бледной кожи – и спортивная фигура с красивой грудью. Но в таланте я не так уверена, как во внешних данных. Провалы меня уничтожили.

В школьной театральной студии я была звездой, но когда поступила в Нью-Йоркскую Академию киноискусства, то меня не просто опустили с небес на землю, а шмякнули со всей силы и прокатили по асфальту.

– Сегодня мы пригласили консультанта.

За плотным занавесом проходили другие съемки.

– Куколка, звучит так, будто я консультант в магазине нижнего белья, – последовал ответ. Голос мужской, хрипловатый, манерный. Я поморщилась. Сколько же в этой сфере снобов! Не-консультант-нижнего-белья добавил: – Я тематик, дорогуша. Прояви хоть каплю уважения.

– П-простите, – ответила координатор съемок. – Мистер…

– Без имен. Мне ни к чему слава в ваших кругах.

Я прикусила губу, а в горле встал вязкий ком. Нет… нет… Мне показалось. Он ненавидит Нью-Йорк, а моя подруга еще не переехала из Хейстингса…

– Что за бред? Это театр или… костюмированная вечеринка? – Он рассмеялся. К уничижительному тону я привыкла, и не такое слышала, но его слова резанули как скальпелем. – Пародия на реальность, ясно, – проворчал он.

Я вскочила с высокого стула, и Марго выругалась.

– Задницу печет? Ты вроде сегодня в классической съемке, – пошутила Марго, поливая лаком мои завитые в крупные кудри волосы. – Пат, нам нужно закончить. Режиссер скоро придет, а твой партнер потребовал, чтобы я успела намазать маслом его торс…

Я перестала слушать. Сердце грозилось пробить грудную клетку, а ноги потяжелели – думаю, дело не в высоких каблуках. Опираясь на гримерный стол, я направилась к занавесу. Просто посмотреть. Понять, что я ошиблась. Выдохнуть.

Бедра свело. Немыслимо! Прошло три месяца, а я с трепетом вспоминаю пьяный секс с мужчиной, который мне совсем не подходит. Во-первых, он рыжий. Достаточно, чтобы вычеркнуть его из памяти. Во-вторых, он увлекается извращенными практиками, которые даже в теории звучат отвратительно. В-третьих, он лучший друг парня моей подруги! Я бы придумала и в-четвертых, и в-пятых, и в-шестых, но…

Но его улыбку я не забыла.

Если не знать, чем он занимается… Точнее, если знать только то, что он владелец оптики в небольшом городе на севере Миннесоты, можно поверить, что он не опасен. А если посмотреть в его карие глаза, легко потерять саму себя. Я вцепилась в занавес, стиснув плотную ткань в кулак, и резко дернула в сторону.

Рыжеволосый, высокий, красивый мужчина. В белой рубашке и в черных брюках. Сколько таких в Нью-Йорке? Тысячи. Сколько из них манерно называют женщин «куколками», «леди», «дорогушами»? Десятки, вероятно. А сколько тех, в чьем присутствии я теряю контроль?

Он перестал ворчать на декорации и повернулся.

Темные глаза пробили мою броню насквозь.

– Клоун, – вырвалось обреченным шепотом.

Джон секунду хмурился и ответил:

– Кошечка.

Его взгляд оценивающе прошелся по наряду – вернее, почти по полному отсутствию наряда на моем теле: нижнее белье бордового цвета и короткий шелковый халат. Я затянула пояс, но в моем действии было ничтожно мало смысла. Голдман все исследовал той зимней ночью в отеле.

– Не ожидала тебя здесь увидеть.

– Будто бы это должна быть моя фраза, – усмехнулся Джон.

Я мечтала стать актрисой всю свою жизнь. Репетировала разные роли, примеряла чужие эмоции. И в тот момент надеялась, что мне удалось сыграть безразличие.

За три месяца до…

– Ты опоздала! – Телефон плавился в моей ладони.

Я убрала мобильный от уха, чтобы не оглохнуть, и приложила динамик к одеялу.

– Ты… – ругательства затонули в ткани, – сколько мне это будет стоить?! Ты уволена! Уволена!

Гудки. Тишина. Как же хорошо.