Из меня вырвался выдох-облегчение. А следом я осознала, что потеряла работу. Опять. Застонав, накрыла голову подушкой. Это была моя четвертая подработка за последние месяцы – сегодня я должна была выйти на улицу в костюме цыпленка и приглашать людей в закусочную. Не верх актерского мастерства, но надо с чего-то начинать, раз с нормальными ролями мне не везет.

Я вспомнила, почему проспала, и застонала громче.

– У тебя кто-то есть? – послышался голос из коридора.

– Нет, Кен, – ответила, когда убрала подушку. – Никого нет.

Был. Вчера у меня был обаятельный, сексуальный, абсолютно не подходящий мне рыжеволосый Доминант^[2]. Сколько раз я должна повторить «неподходящий», чтобы выкинуть из головы горячую ночь? После того, как Джон Голдман оставил меня одну в Центральном парке, я прогулялась по Пятой авеню и поехала домой. Тут я сразу вырубилась и проспала до полудня, упустив возможность заработать денег. Прекрасно! Вновь напомню: Джон Голдман мне не подходит!

Потянувшись, я направилась к окну и распахнула его. В комнату влетел морозный воздух и десятки разных звуков. Люди в Южном Бронксе просыпались рано: кто-то спешил на работу, нырял в метро и на пару часов забывал о нашем районе, кто-то ремонтировал автомобили на улице, кто-то зазывал прохожих в свои магазины. Отовсюду слышалась испанская речь.

Южный Бронкс стал моим домом совсем недавно. До переезда в Луксон мы с родителями жили в Бруклине. Когда я поступила в Нью-Йоркскую Академию киноискусств, то благодаря стипендии поселилась вместе с соседями в квартирке в Нижнем Ист-Сайде. Южный Бронкс был лучше забытого богом Луксона, но уступал районам, к которым я привыкла. И все же я любила Нью-Йорк: многонациональный город контрастов. Здесь живут смелые мечтатели, и я – одна из них, как и два моих соседа.

Борясь с похмельем, я приняла душ, выпила таблетку от головы и пошла в сторону кухни. Квартира нуждалась в ремонте, но ни у жильцов, ни у арендодателя не было денег и желания приводить в порядок жалкие квадратные метры в бедном районе. Мы надеялись однажды переехать и забыть ветхую квартирку, как страшный сон, а наш арендодатель был уверен, что найдет таких же нищих, наивных идиотов. Он был прав, разумеется.

Я отодвинула шторы из бусин, и те приветливо зазвенели, когда я вошла в кухню. До нас в квартире жили мигранты из Индии. Они оставили на стенах рисунки слонов и Будды, а в ящиках – банки с чаем и специями. Кто жил в комнате до меня, я узнавать не стала. Хватило того, что я нашла пару использованных презервативов под кроватью и потратила выходные на тщательную уборку.

– Встала не с той ноги? – спросил Кен. Наверное, заметил, как я поморщилась, вспомнив свое новоселье.

– Опоздала на работу.

– Давно тебе говорю, не трать время, Пат! На гонорары со съемок в порно можно неплохо жить.

В порно. Он говорил так легко о подобном заработке, ведь сам два года занимался сексом на камеру. Кен – или Кевин, как звали его по-настоящему, – когда-то тоже хотел стать нормальным актером. Он приехал в Лос-Анджелес, чтобы покорить Голливуд, но получил лишь пинок под зад. Тогда его выбор пал на Нью-Йорк – зализывать раны и мечтать о Бродвее. Но и тут Кевин не нашел успеха. Он горевал недолго: смазливое лицо, густые черные волосы, пронзительные голубые глаза, спортивное тело и легкий на подъем характер привели Кевина в порноиндустрию.

– Ага, заметила, как хорошо ты живешь, – я демонстративно обвела ладонью маленькую кухню с неподходящей друг другу мебелью.

– Я не виноват, что все мои деньги уходят на одежду и процедуры для поддержания красоты, а также тусовки в ночных клубах, – пробормотал Кен. – У меня диагноз – я шопоголик, я житель Нью-Йорка, я гедонист, а ты… Чего ждешь ты?

– Я… – Горло сдавил спазм. – Меня устраивают фотосъемки.

После очередного провала на пробах однокурсник предложил мне подработку: съемки у знакомого ему режиссера. Находясь в отчаянии, я согласилась. Мне нужна была хоть какая-то запись в портфолио, а значит, любая, пусть незначительная роль.

Я приехала на студию в Бушвик. Представилась как Пат. Да, мне следовало взять псевдоним, но я понятия не имела, чем буду заниматься. Среди зданий, украшенных граффити, я отыскала студию. Там было все по-взрослому: гример, режиссер и площадка с белой стеной и софитами.

«– Раздевайся.

– Не поняла…

– Снимай, говорю, одежду. Сейчас принесут костюм.

От сердца отлегло. Меня уже выбрали, раз готовят к съемкам. И что я такая мнительная, все будет прилично. Но когда миловидная девушка вынесла комплект из завязочек, едва напоминающих бикини для пляжа, я почувствовала неладное…»

Вынырнув из воспоминаний, я улыбнулась Кену:

– Будешь кофе?

– Нет, сегодня прочитал статью про парня, который обжегся в «Старбаксе» и навсегда потерял эрекцию.

– Иногда мне кажется, что потерять мозги ты боишься не так сильно, как свой член…

– Это мой рабочий инструмент! – обиделся Кен. – А мозги только мешают. Вот ты, – он ткнул мне пальцем в лоб, – не была бы такой умной, давно пошла бы к Вейхону.

По спине пробежали холодные мурашки. Студия Вейхона была одной из самых высокооплачиваемых в порноиндустрии, туда мечтали попасть многие актеры, но я не собиралась участвовать в видео, где девушек унижали, били или использовали в отвратительных игровых сценариях. Кажется, там было и БДСМ. Мысли привели меня к вчерашней ночи, к Джону Голдману, и я встрепенулась.

– Нет, спасибо, – пробормотала в ответ, заметив, что Кен пристально на меня смотрит. – Мне всегда нравились романтичные фильмы…

– Да с твоими данными ты бы давно купалась в деньгах! – завистливо протянул Кен. – Мужчины в порноиндустрии – расходный материал, не такой ценный, как девушки.

– Ты немного сексист…

– Это правда! Целевая аудитория порно – мужчины, им плевать, кто пихает, им важнее – куда.

– Я хочу поесть! Хватит! – изобразив тошноту, я достала из холодильника вчерашний ужин и поставила в микроволновку.

Когда макароны с сыром подогрелись, я налила кофе и села за стол. Кен обиженно дул губы, ковыряясь вилкой в своей тарелке.

– Извини, у меня профдеформация, – сказал он.

Я не успела ответить. На кухню зашел Патрик. Вопреки идеальному имени для щуплого рыжего парня он был мускулистым чернокожим брюнетом. Патрик из тех, кто точно мог получить хорошую роль в порно, но возраст был уже не тот, и пару раз я видела, как Патрик колол себе виагру перед съемками. Мое сердце щемило от жалости – пара лет, и он не сможет найти работу даже в любительских видео. Иногда меня подмывало спросить: почему ты не заработал кучу денег, когда был молод?

Но я прикусывала язык.

Вот она я, молодая и красивая. Откладываю с каждой фотосъемки небольшую прибыль и сгораю от стыда, раздеваясь перед незнакомцами. Не то чтобы я ханжа и не осуждаю ни актеров, ни зрителей фильмов для взрослых, но никогда бы не подумала, что мои мечты заведут меня на кривую дорожку. Я упрямо посещаю пробы в рекламу, кино и сериалы, получаю там отказы и возвращаюсь на эротические фотосъемки. Чувствую себя грязной, испорченной, никчемной. Собственно, такой я и была. Актриса, у которой не получилось.

– Эй, ты грустишь, – Кен погладил меня по плечу. – Все образуется! Все будет хорошо.

В носу засвербело. Его слова напомнили о словах моей мамы. Сильнее, чем стать актрисой, я хотела заработать денег и помочь родителям уехать из Луксона. Спасти их. Все же они там по моей вине. Но за фото платили слишком мало…

– Сколько получают девушки Вейхона?

– О-о-о, – Кен обнажил идеально белые зубы – вот на что уходят его гонорары. – Девушки Вейхона получают столько, что через пару лет могут купить виллу в Майами.

– Или тратят все заработанное на врачей, – пробубнил Патрик. Он посмотрел на меня тяжелым взглядом. – Лучше сходи на студию к Питерсу, он предпочитает ваниль.

– И платит жалкие центы! – парировал Кен.

– Так и скажи, что хочешь, чтобы она отъехала в рехаб. Понравилась ее комната?

– А может, ты завидуешь? Тебя к Вейхону не берут!

Кен и Патрик громко спорили, но я уже не слушала их перепалку.

Телефон издал сигнал. Вдруг начальник передумал? Провести весь день на морозе не лучшая идея, но будет чем оплатить проезд на неделю. Я схватила мобильный и сняла блокировку: на экране высветилось сообщение с почты. Я щелкнула по конвертику и открыла рассылку. Подписалась на нее во время учебы. «Приглашаем на кастинг в рекламу пудинга! Требования: возраст от восемнадцати до двадцати пяти, натуральные рыжие волосы, очаровательная улыбка. Можно без опыта».

Каждый раз, когда я шла на пробы, сердце билось в два раза чаще. Каждый раз я верила, что этот шанс точно станет судьбоносным и откроет мне двери в мир кино.

Иногда я думала, что следует рискнуть и поехать в Лос-Анджелес, тем более я оставила мечты покорить Бродвей и грезила о большом экране, но Нью-Йорк был моим домом. И вот мне попалась идеальная роль! Будто создана для меня! Годы отказов меркли перед успехом. Игнорируя тот факт, что это всего лишь реклама пудинга, я радовалась, будто меня пригласили сыграть девушку Джеймса Бонда.

– Я поехала!

Парни крикнули в один голос:

– К Вейхону?

– К Питерсу?

– Нет, – я не могла перестать улыбаться. – Сниматься в рекламе!

Шестое чувство подсказывало: сегодня моя жизнь изменится.

На станции метро пахло металлом и машинным маслом, а в вагоне – сочными хот-догами. Я посмотрела на соседа, уплетающего фастфуд, проглотила слюну и вставила в уши наушники. Ехать далеко. Астрид бы провела время с книгой, а я любила разглядывать пассажиров и воображать себя в музыкальном клипе. Выбор пал на песню «Dark Paradise». Лана Дель Рей была моей любимой певицей, и я считала альбом «Born To Die» (Paradise Edition) шедевром. Прикрыв глаза, представила, что нахожусь на съемках, а не в душном вагоне без кондиционера.

На строчках «И нет спасения от воспоминаний. Твое лицо, словно мелодия, не покинет мои мысли»^[3] глаза увлажнились. Я открыла их и посмотрела на безразличных пассажиров.

«Все мои друзья спрашивают,
                                           почему я остаюсь сильной,
Я твержу им, что настоящая любовь не умирает».

Поезд остановился, двери распахнулись, из вагона на станцию хлынули люди. Вдох застрял в горле: я увидела напротив молодого парня. Калеб…

– Калеб… – повторила тихо, не расслышала себя сквозь музыку, и он не расслышал: по-прежнему смотрел в пол.

А я смотрела на него.

В Калебе мне нравилось все. Его темные шелковистые кудри – в них я зарывалась пальцами, его зеленые глаза, сверкающие на фоне смуглой кожи, его широкая улыбка, которую не портил даже сколотый уголок зуба. На Калебе его любимая джинсовка: потертая, в заплатках. Стоптанные кеды и, конечно, испачканные краской из баллончика джинсы.

Он был так реален.

Вагон заполнили новые люди – и скрыли от меня Калеба. Я вскочила. Наушник выпал из левого уха и укатился под сиденье. В правом по-прежнему пела Лана. Я нагнулась, подняла наушник, кинула его в карман пальто и устремилась вперед, расталкивая людей. Калеб. Калеб…

– Калеб!

Когда парень поднял голову, я поняла, что обозналась. У него были карие глаза, веснушки, идеальные зубы…

– Мисс? Вам плохо? – окликнул меня светловолосый мужчина.

Горло пересохло, будто потрескалось изнутри – ни слова, ни звука не выдавить. Я смотрела на парня и понимала, что он все меньше напоминает моего Калеба. Не такой щуплый. Джинсы чистые. Куртка болотная, дутая. И взгляд… непонимающий, серьезный. В глазах Калеба всегда была смешинка.

– Извините, – удалось выдавить. – Обозналась.