Тем утром в закусочной говорили о том, что шериф Флауэрс уходит в отставку. Сэм Флауэрс был шерифом округа Макфоллс с тех пор, как она была маленькой девочкой, но потом произошла какая-то история с неудачной пьяной стрельбой, старик был вынужден уйти на пенсию, и местные сплетники возбужденно обсуждали эту новость. Кейт помнила, будто это случилось вчера, как небрежно она произнесла слова, изменившие их с Клейтоном жизнь навсегда. Сначала она сказала это в шутку, но Клейтон сделал такое лицо, будто она только что решила все мировые проблемы махом, и ей сразу захотелось взять свои слова обратно.

– Тебе надо баллотироваться, Клейтон. Из тебя выйдет отличный шериф, – сказала она, и после этого его уже было не остановить. В ноябре они положили в тумбочки у своих изголовий новые блестящие штучки – ее скромное кольцо с бриллиантом и его серебряный значок шерифа. Он оказался единственным кандидатом и считал это счастливой случайностью, хотя во время выборов ходили слухи, что никто просто не осмеливается соперничать с Берроузом – даже самым смирным. В следующий десяток лет она узнала, что такое бессонные ночи жены полицейского. Полицейского, пытающегося выкупить душу семьи, привыкшей к бездушию. И в том была ее вина.

Кейт встала с кровати, пересекла комнату и накинула валяющееся на полу полотенце на сводящее с ума мерцание часов. Пошла в ванную и с легким раздражением неслышно опустила сиденье унитаза. Села, уронив голову на руки. «И это после той чудовищной истории на похоронах Бакли? – подумала она. – Он что, с ума сошел?» По мнению Кейт, Бакли был полным психопатом. Он пугал ее даже больше, чем Хэлфорд. Если Клейтон был хорошим, а Хэлфорд плохим, то Бакли был просто уродом. Ни она, ни кто другой не удивились, услышав, что он убит в перестрелке с полицией. Бакли был из тех, кто стреляет первым без размышлений. И, скорее всего, заслужил то, что с ним случилось, но он не переставал быть братом Клейтона, который все еще был членом семьи. И Клейтон имел право попрощаться с ним вне зависимости от того, что думали Хэлфорд и остальные.

Тогда Кейт поддержала желание Клейтона присутствовать на похоронах, и даже настояла на том, чтобы пойти с ним, но изо всех сил пыталась отговорить его надевать парадную форму. Сейчас Кейт застонала и провела руками по затылку, нащупывая напряженный узел мышц. Она вспомнила, как он стоял перед зеркалом в ванной, одетый в накрахмаленную рубашку с заутюженными складками и отполированным латунным значком, пытаясь справиться с галстуком, возможно, впервые в жизни. Сменив свою старую шляпу на новенькую шляпу шерифа с жесткими полями, которую она прежде не видела. Стоя в дверях и наблюдая за ним, она думала только о том, что это глупое решение может стоить ему жизни. Он утверждал, что просто хочет почтить память своего брата, а вовсе не плюнуть в лицо Хэлфорду и его дружкам, и, возможно, отчасти так оно и было, но она знала настоящую причину. Это были берроузовские гордость, злоба и эгоизм. Только он этого не осознавал. Никто из них не осознавал. Никто из них никогда не считал, что может оказаться неправ. А еще она чувствовала исходящий от него запах виски, хотя он и пытался перебить его ополаскивателем для рта, и знала, что, если порыться в шкафах и ящиках, найдется по крайней мере одна опустошенная бутылка дешевого бурбона. Но она спустила это на тормозах. Как всегда.

Они были последними, кто прибыл на похороны, если это вообще можно было назвать похоронами. Больше напоминало собравшуюся на петушиные бои братву. Просто толпа неопрятных мужчин, стоящих кру́гом в своих грязных рабочих куртках и ботинках, со стаканами кукурузного виски в руках, курящих и болтающих о том о сем. Несколько женщин, которым было позволено присутствовать, сидели молча, с общим выражением глубокой печали, не имевшей отношения к покойному. Все они выглядели намного старше своих лет, уставшие и какие-то выцветшие, будто стога сена. Кейт испытывала к ним в равной степени сострадание и неприязнь, но поймала себя на том, что пытается расправить юбку, чтобы еще хоть на несколько дюймов прикрыть ноги. Не стоило привлекать к себе внимания.

Хэлфорд никогда не позволил бы телу брата очутиться в церкви или пастору прийти на его похороны, поэтому люди просто толпились на берегу пруда Горелого Орешника, рассказывая всякие байки и иногда выливая виски на землю. Скоро они скинут тело в яму возле той, где был похоронен их отец, вот и все похороны.

Дедушка Клейтона, Купер, был похоронен на лужайке неподалеку от Джонсонова ущелья. Он хотел, чтобы там же хоронили и всех его потомков. Но следующий в роду, Гарет, отец Клейтона, завещал похоронить его здесь, у пруда. Никто не знал почему. Эти могилы испортили ее детские воспоминания об этом месте. Здесь она, юная и шумная, качалась на старых качелях из покрышек с глупыми мальчишками и била их в тощие птичьи груди. Этот пруд был когда-то символом ее детства, лета, всего самого драгоценного в жизни. А стал местом захоронения убийц и воров. Странно, что сочная трава и ярко-зеленый мох вокруг пруда не побурели и не пожухли, учитывая, сколько дурной крови пропитало их.

Как только Клейтон остановил свой грузовик в ряду ободранных пикапов и квадроциклов, все взгляды устремились на них. Сначала на нее, в ее недостаточно строгом черном платье, затем на Клейтона, в форме, вызывавшей сильнейшую степень отвращения и ненависти, на которую только были способны эти люди. Толпа разошлась в стороны, когда они с Клейтоном приблизились к Хэлфорду Берроузу, стоявшему рядом со свежевырытой ямой и склонившемуся над простым сосновым ящиком. В ящике лежал мужчина, застреленный людьми в такой же форме, какую сейчас носил ее муж. Глаза Хэлфорда были красными и опухшими от слез, и, наверное, впервые с тех пор, как много лет назад она познакомилась с семьей Клейтона, Кейт увидела, как этот громадный мужчина выказывает какие-то эмоции помимо презрения и злобы. Но стоило ему увидеть младшего брата, его лицо снова превратилось в привычную ей маску из ледяного гранита. В этот момент Клейтон сказал ей что-то вполголоса, но она не расслышала. Может, признал, что все-таки это была плохая идея. Она не была уверена. Она даже потом его спросила, но он сказал, что не помнит. Насколько ей было известно, впервые в жизни Клейтон ей солгал. Люди в толпе либо стояли молча, либо перешептывались и тыкали в их сторону пальцами, когда они с Клейтоном подошли, но именно Хэлфорд выразил общее настроение четырьмя словами:

– Да. Как. Ты. Посмел. – Он схватился за пистолет, торчащий из кармана, и Кейт показалось, что она потеряет сознание прямо сейчас. Она почувствовала покалывание в кончиках пальцев, и в уголках глаз вспыхнули черные звезды. Это был самый большой страх, который она испытала в своей взрослой жизни. К счастью, люди Хэлфорда схватили его и держали. Он прорычал в их адрес целую серию ругательств и попытался дотянуться до Клейтона, но, слава богу, им удалось удержать его. Клейтон даже не дрогнул. Он так и не потянулся к собственному оружию, а просто положил руку на живот Кейт и спокойно отодвинул ее на шаг назад. Кейт вспомнила, несмотря на всю свою тогдашнюю панику, как сексуально он выглядел в тот момент.

– Он был и моим братом, – сказал Клейтон, – и я имею право быть здесь.

Хэлфорд плюнул в их сторону, и большая часть его коричневой слюны упала на сосновый гроб. Один из немногих знакомых Кейт, который казался ей неплохим человеком и которого Клейтон называл Паршивый Майк, закричал, пытаясь удержать руку Хэлфорда с пистолетом:

– Поторопись-ка, Клейтон, или нам придется хоронить двоих.

Кейт, ничуть не сомневаясь в этом, подтолкнула Клейтона вперед. Казалось, целая вечность прошла, прежде чем ее муж сказал несколько слов этому закрытому сосновому ящику и вернулся к ней. Она ждала его у грузовика не дыша. Но в конце концов он вернулся, и они уехали, хотя и не так быстро, как ей хотелось бы. Она оглянулась и увидела толпу, сгрудившуюся вокруг Хэлфорда. Он споткнулся, упал, и ему помогали подняться. Он снова плакал. Может, это и было доказательством того, что у него есть душа, но она не хотела оставаться и выяснять это. Кейт хотела домой. Она положила руку на колено Клейтона и хотела что-то сказать, но увидела, что он тоже плачет.

Глава 5

Хэлфорд и Клейтон Берроузы 1985

– Тебя когда-нибудь жалил шершень? – ни с того ни с сего спросил Хэл, не глядя при этом на младшего брата. Снаружи была кромешная тьма, поэтому он не сводил глаз с ухабистой дороги. Одна рука его небрежно опиралась на руль, а другая лежала на коленях, сжимая банку пива, третью с тех пор, как они вышли из дома.

– Конечно, жалил, – сказал Клейтон. – Охренеть, как больно.

Хэл прищурился и испытующе посмотрел на лицо младшего брата. Оно было еще совсем детским.

– Не думаю, Клейтон, что тебя когда-нибудь жалил шершень. Потому что тогда ты не сказал бы: «Охренеть, как больно». Херня какая-то. Эта сволочь умеет кусать так больно, что такую боль уже не забудешь. Тяпнет тебя одна такая тварь, а из глаз слезы так и хлещут. А если, не дай бог, налетит целый рой… – Хэл сделал паузу, подбирая слова. Протяжно, будто дуя в трубу, выдохнул и покачал головой. – В общем, если на тебя налетит целый рой этих тварей – чувак, ты в отключке.

– Нет, правда, – настаивал Клейтон. – Меня ужалил один. Я наступил на него и почувствовал, как нога распухает, будто арбуз.

Хэл допил пиво и швырнул банку под ноги Клейтону.

– Вообще-то шершни нападают первыми! Не как оса или шмель, если на них наступаешь.

Клейтон не стал спорить.

– Пчелы, если их не трогать, просто не обращают на тебя внимания, но не долбаные шершни! Можно просто случайно пройти мимо их гнезда, и злобные гаденыши налетают на тебя. Не знал?

– Э-э-э, – сказал Клейтон и покачал головой. Он понятия не имел, почему брат завел речь о шершнях, но это его особо и не волновало. Хэл вообще никогда толком не разговаривал с Клейтоном, так что ему просто нравилось его внимание. Между братьями было десять лет разницы, между ними родился Бакли, так что у них было мало общего. Кроме того, Хэл обычно был слишком занят на плантациях выше по склону, чтобы валять дурака с младшим братом. Клейтон понимал это. Дело в первую очередь. Но даже когда Клейтону исполнилось двенадцать и папа начал использовать его на поставках товара, Хэл все так же не обращал на Клейтона внимания. Этот разговор был, вероятно, самым длинным из всех. Клейтону было приятно думать, что, возможно, это значит, что Хэл начинает видеть в нем мужчину. Брата. Эта мысль заставила Клейтона распрямиться примерно на фут.

Хэл вывел их фордовский пикап на дорогу, которую чужак просто не заметил бы. Это была не дорога даже, а просто две глинистые колеи, продавленные в траве шинами грузовиков вроде этого. Клейтон поднял стекло, чтобы ветви кустарника и деревьев не хлестали по лицу, а Хэл выключил фары, оставив включенными только оранжевые габаритные огни.

Клейтон едва мог разглядеть дорогу в лунном свете, но это ничуть не мешало его брату. Он уверенно вел машину в темноте, будто делал это сотни раз до этого.

– Помнишь Большого Мерла? – спросил Хэл.

– Конечно, – сказал Клейтон, сжимая подлокотник, пока у него не побелели костяшки пальцев. – Толстяк, который приходил заниматься к мисс Адель, когда она еще не померла.

– Да, только вся эта учеба жирному уроду не помогла. Он был тупой, как мешок с кувалдами. – Хэл взял одну банку пива из шести, стоявших между ними, и зубами отодрал крышечку. – Но без разницы, тупой, не тупой, а все равно он был дружбан. Хороший дружбан, надежный, сделает все, о чем попросишь, точняк как надо. – Хэл протянул открытое пиво Клейтону, который просиял и нетерпеливо схватил его обеими руками. Хэл позволил себе коротко улыбнуться, прежде чем открыть еще одно пиво себе. – Короче, – сказал Хэл, – когда мы были пацанами, мы часто шарились по Южному хребту, стреляли белок. Я, Бакли, Паршивый Майк и Большой Мерл. Тот уже тогда был жирдяем. Это было в год, когда папа купил мне ту говенную винтовку 22-го калибра. Думаю, сейчас она у тебя.