Не знаю, зачем я воображала все это. Иронией всегда проще закрыться от чего-то более серьезного, прорывающегося острыми льдинками под кожу. Я напоминала себе, что я – взрослая женщина, и мне не положено поддаваться беспричинному страху. Напоминания не работали. Взрослой женщине хотелось удрать обратно в свою уютную машину, запереть все двери и дать по газам.

Но так ведь нельзя! Несколько часов за рулем, чтобы… что? Напугать трех ворон и бежать в сторону горизонта? Нет уж, хотя бы размяться надо!

Я попробовала позвонить Дарине, но телефон оказался отключен. Причем когда – неизвестно. Возможно, он был отключен уже сегодня утром, когда я ей писала, мессенджеры о таком не сообщают. Почему я не попыталась позвонить ей тогда? У меня до сих пор нет ответа. Возможно, мессенджеры просто стали настолько привычной частью реальности, что иначе уже не получается. Что ж, если телефон давно отключен, я в нынешней ситуации виновата не меньше, чем Дарина… Как ни странно, от этого открытия стало легче. От того, что я сама себе усложнила жизнь, да. Все-таки я монстр контроля, надо исправлять…

Я попыталась заглянуть в окно, чтобы убедиться: дом пуст. Не получилось. Дом был построен по странному проекту, как и многие в этом поселке, я таких никогда не видела. Чаще ведь как бывает? Все улицы забиты плюс-минус одинаковыми зданиями. А тут все выглядит так, будто какой-то архитектор очень долго говорил по телефону, в процессе отвлеченно рисовал на обрывке бумажки, ну а потом кто-то решил воплотить эти загогулины в реальность. Так что на участке возвышался вытянутый домик с острой крышей, вмещавшей прямо под собой целую комнату, и окнами причудливой формы – расположенными высоковато от земли даже на первом этаже. Короче, я банально не дотянулась.

Попытка открыть входную дверь ни к чему не привела, но оно и к лучшему, иначе атмосфера фильма ужасов достигла бы предела. Долго топтаться на крыльце я не стала, спустилась по ступеням и обошла домик, чтобы попасть на задний двор. Цель была все та же: посмотреть, достанется ли мне компенсация в виде яблок, или смириться.

Ну а потом я увидела… это. То, что заставило забыть и о яблоках, и обо всем на свете. То, что окончательно пробило мою броню из иронии, убеждавшей меня, что фильмы остаются на экране, в реальной жизни ничего страшного не происходит – не в тихих уютных поселках, не в разгар дня.

Металлическая цистерна стояла на заднем дворе всегда. По крайней мере, столько, сколько я сюда приезжала – и наверняка раньше, потому что уже в годы моих первых визитов она была частично вросшей в землю, выгоревшей на солнце, в жару полыхающей, как гигантская печка. Я понятия не имею, где Даринина бабушка взяла это бочкообразное нечто, огромное, как целый вагон, как доставила сюда. Но, видимо, операция всех так впечатлила, что объект признали монументальным, дополняющим дом на века. Цистерна собирала дождевую воду через большой люк на верхней ее части, который потом закрывался, чтобы драгоценная влага не испарялась слишком быстро. Прогретая внутри вода хранилась долго и мстительно воняла болотом.

Бочка была для меня таким же привычным элементом пейзажа, как лужайка перед ней или старая груша чуть поодаль, она не должна была привлечь мое внимание – и все равно мгновенно привлекла. Потому что ей положено было оставаться зеленой, даже при заметных пятнах ржавчины и сухих хлопьях облезающей краски. Да она и оставалась, проблема заключалась в том, что она оказалась не только зеленой. Среди серости осеннего дня и на выцветшем фоне новая краска, ярко-оранжевая, как будто сияла, бросая вызов самой реальности.

Тонкие огненные линии, складывающиеся в три слова. «Я не сумасшедшая». Надпись вроде как отрицающая – и как будто признающая совсем противоположный смысл. Потому что буквы неровные, оранжевые потеки потянулись по откормленному боку цистерны до самой земли, как слезы… или кровь. Рядом стоит ведерко, валяется кисть, крышка тоже на земле, и внутрь натекло дождевой воды, смешавшейся с оранжевым. Но надпись сделана не только что, она, похоже, успела зафиксироваться, заняла свое место в этом дворе навсегда.

Она страшная. И звук тоже страшный. Я, пораженная посланием, не сразу заметила его. Точнее, заметила, думаю, сразу, но сквозь шок не осознала. Не готова была, да и дальше не подготовилась, но вечно бежать от реальности нельзя. Глухие удары… Похоже на то, как яблоки бились о борта железного ведра, когда мы собирали их на этой самой даче. Только теперь не ведро. И не яблоки. Но тоже в воде…

Не следовало мне на это смотреть. Как будто так сложно догадаться… А что тогда следовало? Да сразу звонить в полицию, не оставаться одной в осеннем саду, призвать других людей, поручить это им, не видеть, не знать… Но я не поступила правильно. Возможно, какой-нибудь крутой психолог за крутой гонорар объяснил бы это тем, что я привыкла управлять своей жизнью – или затаенным, уже тогда появившимся чувством вины перед Дариной… Не знаю и знать не хочу. Я просто не могла поступить иначе, вот и все, что имеет значение.

Я подошла к бочке, постучала. Ответа, конечно, не получила, и глупо было предполагать, что получу. На звук внутри это тоже не повлияло. Я попыталась забраться наверх, но не смогла: ржавый металл, покрытый грязью и каким-то то ли мхом, то ли лишайником из-за дождей стал скользким, у меня и шанса не было. Но, оглядевшись по сторонам, я обнаружила возле груши старую деревянную лестницу, еще достаточно крепкую, чтобы выдержать мой вес.

Я все равно могла соскользнуть в любой момент, верхняя часть цистерны была куполообразной. Поэтому я двигалась осторожно, очень медленно… да и не только поэтому, кого я обманываю? И люк я тоже долго не могла открыть…

Но все равно открыла. Думаю, если бы здесь царило лето с его жарой, я бы все поняла сразу – по насекомым, по запаху, наверняка скопившемуся внутри ядовитым облаком. Но холодная осень изменила правила игры, по ту сторону металла царила лишь темнота, разреженная отблесками света на легких волнах. Тогда я посветила внутрь, в заполненную почти доверху цистерну, фонариком – и в его голубоватом свете увидела то, что вряд ли когда-либо забуду.

Я увидела утопленницу. Уже потом, намного позже, когда ее достали из этой проклятой цистерны, я поняла, что это Дарина, а сразу – нет. Она была не похожа… На Дарину и на человека. Я никогда прежде не видела утопленников, и хотя в теории я знала, что вода изменяет людей, знать и увидеть своими глазами – принципиально разный опыт. Я всегда считала себя сильной… да я сильная и есть, если уж хоть на какую-то объективность замахнуться. Но тут одной секунды, одного взгляда оказалось достаточно, чтобы выбить меня из реальности. Когда луч света вырвал из глянцевой черноты воды опухшее, страшное существо, я вскрикнула и выронила телефон. Свет погас, будто пытаясь спасти меня от кошмара, однако этого оказалось недостаточно, потому что кошмар теперь был со мной.

Мне казалось, что мое тело застыло, мгновенно скованное льдом, оно не подчиняется мне… Я едва дышала, я видела, что мои пальцы прижаты к металлу с такой силой, что кое-где под ногтями уже проступает кровь, но изменить я ничего не могла. На меня накатило ощущение, что звук внутри цистерны нарастает, светом я потревожила покойницу, она сейчас выберется, выползет, холодная, оставляющая на краях люка лоскуты слизкой кожи, перехватит меня, утащит с собой… Сделает такой же, как она.

Я не знаю, сколько времени прошло, сколько я была льдом на металле… Но потом лед вдруг разлетелся вдребезги – шок отпускал не постепенно, он отступил так же резко, как нахлынул. Вернулось желание, а главное, способность действовать. Я попыталась добраться до лестницы, не смогла, поскользнулась и упала на мягкую от дождя землю. Хорошо еще, что с другой стороны, не там, где надпись и ведро… Зато там, куда упал мой смартфон. Переживший падение благодаря траве, не покинувший меня в полном одиночестве, позволивший дозвониться до людей…

Не помню, что я сказала полиции, и вряд ли когда-нибудь вспомню. Кажется, я кричала. И несла какой-то бред. Не назвала ни одного имени – ни своего, ни чужого. Но я сумела сказать достаточно, чтобы меня все-таки поняли.

Дальше – новый провал во времени. Следовало бы дождаться полицию в машине, однако я не решилась забраться туда, покрытая вязкой, будто на могиле собранной грязью. Ну а потом в опустевшем поселке стало шумно и людно: зазвучали голоса, замельтешили разноцветные огни. Мне откуда-то принесли то ли плед, то ли термоодеяло, и стало тепло. Нельзя сказать, что это окончательно привело меня в себя, но на все вопросы я ответила. Что? Опять же, не помню. Вероятнее всего, правду – в таком состоянии я не была способна на ложь.

Еще одной глупостью с моей стороны стало то, что я осталась во дворе, не потребовала уйти подальше. Наказание не заставило себя долго ждать: я видела, как ее достали… Я видела, что достали. Странное создание, раздутое от воды, но тощее и бледное, скрюченное, откровенно больное… Изможденная старуха двадцати девяти лет от роду.

– Это она? – спросил стоявший рядом со мной полицейский. Или не полицейский. Просто какой-то дядька. – Вы не имеете права проводить опознание, это не официально, чисто нам для понимания… Это она?

Нет. Конечно же, нет. Потому что это не может быть она, скелет этот серушный, обтянутый кожей, наполненный водянистой бесформенностью смерти, со спутанными патлами волос и страшными белыми глазами… Вы вообще видели Дарину? Она же красавица, такая красавица, вы что, красавицы не способны превратиться в нечто подобное!

– Да, – тихо ответила я. – Это она.

Я была там до ночи – или до темноты? Я с опозданием поняла, что осенью это не обязательно одно и то же. Ехать в таком состоянии домой я не могла, даже сквозь онемение, вызванное ужасом, пробивался инстинкт самосохранения, намекающий, что погибать из солидарности – не лучшая идея. Но оставаться на ночь в поселке, который убил Дарину, было еще страшнее.

Я уехала, как только мне это разрешили. Сначала двинулась в путь, позволила мягкому урчанию мотора успокоить меня, преодолела полосу препятствий в виде ям на дороге. Уже потом, оказавшись на шоссе, начала соображать, куда же мне податься.

В итоге свернула на первую попавшуюся площадку для отдыха – один из тех маленьких лоскутков асфальта у обочины, которые всегда казались мне бессмысленными. Теперь смысл появился… Я вышла из машины и просто закричала. Почему мне не кричалось в машине? Не знаю. Но легче почему-то становилось именно от того, что я была там, под звездами, выпускала из себя ужас и горе, которое только-только начинала осознавать, жаловалась холодным искристым звездам на то, что моя жизнь не должна была сделать такой поворот, неправильно это, я совсем не того хотела, когда выезжала утром из дома! И звезды слушали меня, даже, кажется, сочувствующе перемигивались, а исправить ничего не могли.

Переночевала я в каком-то непонятном мотеле, днем добралась до дома. И вот я на исходной позиции – диван, потолок, слезы. Только теперь у этих слез была совсем другая причина, по сравнению с которой мои прежние переживания легко меркли и терялись.

У горя нет логики, оно не в подчинении у здравого смысла. Поэтому я терзалась вопросами, на которые знала ответы, они просто не защищали от боли. Почему я приехала так поздно? Почему не согласилась на ее предложение сразу? Это что-нибудь изменило бы? Или я тоже могла пострадать?

А самое главное, почему жизнь Дарины закончилась вот так? Это не должно было случиться, все ведь указывало, что ее ждет счастье!

Мы, получается, знали друг друга большую часть жизни… даже с поправкой на те годы, которые мы не виделись. Мы ведь в первом классе познакомились! Тогда было знакомиться легко, и казалось, что так будет всю жизнь… Поэтому взрослые и посмеиваются над наивностью детей, поэтому и говорят, что эти годы нужно ценить! Но сложно ценить то, что кажется естественным и вечным.