Порой Эмма гадает: что из себя представляет их семейная жизнь? Лес – крупный, бородатый, занимающий собой все пространство их одноэтажного коттеджа за садовым центром. Бетти – миниатюрная и очень деловая, крутится вокруг него юлой. Все это чем-то напоминает клип, который Эмма видела на YouTube. Там было показано, как сенбернар живет в полной гармонии с маленькой черепаховой кошечкой. Они делили одну подстилку, и сенбернар даже позволял подруге ходить по нему – в буквальном смысле слова. Пес выглядел вполне счастливым, хотя, как заметила Эмма, ни на секунду не спускал с кошечки глаз. И все-таки система, похоже, работала. Недавно Бетти сказала, что они собираются отметить сороковую годовщину своей свадьбы. Именно тогда Эмма c содроганием вспомнила, что в этом месяце у них с Уиллом была бы десятая годовщина свадьбы.

Слегка нахмурившись, Бетти продолжает изучать венок из овощей. Разглаживает на маленьком круглом животике джемпер со шмелем и складывает на груди руки. Бетти обожает джемперы с изображением представителей фауны, особенно лесной. Ей нравится, чтобы рисунок соответствовал сезону, и сейчас, несмотря на прохладную, унылую погоду, на дворе июль – время шмелей и бабочек.

Пока Эмма ждет, когда Бетти скажет что-нибудь еще, дверь внезапно распахивается и в цветочный павильон входит крупный мужчина лет сорока в светоотражающей куртке с тремя большими коробками на плече.

– А-а-а… Тамас, входи, – говорит Бетти, ведя мужчину в глубину павильона, где за пустыми ведрами есть свободное пространство, а затем поворачивается к Эмме: – Эмма, ты ведь еще не знакома с Тамасом? – (Мужчина натренированным движением ставит коробки на пустое место.) – Тамас – наш поставщик цветов. Он покупает для нас цветы на местном рынке и у голландского оптовика. Я изменила дни доставки, чтобы ты тоже могла поприсутствовать. Вдвоем нам с тобой будет легче все разобрать.

Повернувшись всем своим мощным телом к Эмме, Тамас протягивает ей руку:

– Значит, ты Эмма. Слышал, слышал о тебе.

Тамас говорит с сильным акцентом, который Эмма, владеющая несколькими языками, определяет как нидерландский.

Он обменивается с Эммой крепким рукопожатием, глядя на нее сверху вниз, что несколько меняет дело, хотя ей не терпится поскорее освободиться из тисков его мощной ладони.

– Ха! Бетти говорила, что ты высокая девушка. Ну и ну! Только посмотри на себя!

– А ты – на себя! – парирует Эмма, удивляясь своей мгновенной реакции.

– Ну а ноги! – ухмыляется Тамас. – Вот это да! У тебя вообще нет щиколоток.

Эмма совершенно теряется, толком не понимая, как реагировать. Она знает, что у нее жуткие щиколотки – мать обожала напоминать дочери, что та не унаследовала ее изящные ноги, – но со стороны совершенно незнакомого человека это недопустимая грубость.

В результате самое умное, что ей удается сказать, это:

– А у тебя нет волос.

Что, по крайней мере, заставляет Тамаса отпустить ее руку. Он проводит широкими ладонями по своей огромной лысой голове:

– Что есть, то есть, – и поворачивается к Бетти. – Ведь так? Лысый, как селезень?

– Как лысуха, – тихо говорит Бетти, переводя взгляд с одного на другую.

– И у тебя вообще нет шеи, – для ровного счета добавляет Эмма, полагая, что начинает брать верх над Тамасом.

Он с громким смехом хлопает себя по внушительному животу:

– Тоже верно!

А потом Эмма замечает выражение лица Бетти: изумленное, растерянное. Похоже, Эмма слишком далеко зашла. Она все неправильно поняла. Опять. Ей ужасно не хочется, чтобы Бетти плохо думала о ней, но в голову не приходит ни одной толковой мысли, как исправить ситуацию.

Эмму спасает Тамас, который начинает рассказывать Бетти, какие цветы ему не удалось купить на рынке и чем он сумел их заменить.

Облегченно вздохнув, Эмма дрожащими руками вплетает в похоронный венок томаты черри.

После ухода Тамаса Эмма, не решаясь поднять глаза, принимается распаковывать коробки с цветами. Она чувствует на себе взгляд Бетти и очень удивляется, когда та говорит:

– Мы с Лесом хотели бы узнать, не согласишься ли ты сегодня вечером присоединиться к нам в нашем кафе? Совсем небольшая компания. Собрание местного исторического общества, в котором Лес является казначеем. Он готовит небольшой доклад и, строго между нами, немного нервничает, а потому ему явно не помешает поддержка. Тема сегодняшнего собрания – «Секреты „Титаника“». Дорогая, никогда не знаешь заранее, а вдруг тебе понравится?

На что Эмма, к собственному удивлению, отвечает:

– Да, было бы здорово.

Хотя на самом деле она собиралась сказать: «Прости, Бетти. Я сегодня занята».

Глава 2
Вайолет
Полевые цветы

Если бы ей пришлось рассказывать историю своей жизни, она бы начала с полевых цветов. Ведь именно на пожухлых лугах аргентинских пампасов, где она рвала цветы, и находятся истоки ее воспоминаний.

Возможно, это отнюдь не тот рассказ, который все жаждут услышать. Но в один прекрасный вечер люди, пытаясь представить себе скрежет льда по металлу, потребуют подробностей. Она давно поняла, что слушатели хотят подплыть поближе к месту катастрофы, почувствовать на лице брызги ледяной воды и, скользнув по волнам, умчаться прочь, целыми и невредимыми.

Те, кто там находился, понимают, что все было иначе. Они знают, что ужас поднимется на поверхность и утащит вас под воду. Ее мать наверняка посоветовала бы тем, кто пытается подплыть поближе, держаться подальше от глубокой воды.

Она очень рано научилась следовать совету матери, а потому по возможности старается не заглядывать в холодные черные глубины, предпочитая помнить прожитые годы и покоренные океаны.

Ей хотелось бы рассказать о коротенькой ниточке своей жизни. И хотя ниточка эта кажется совсем тоненькой – даже на свету трудно разобрать, какого она цвета, – сплетенная с другими нитями, она образует ткань, простирающуюся сквозь время.

Где-то в переплетении этих нитей будет и ее рассказ о «Титанике», но ей хочется думать, что ткань, частью которой она была, можно расстелить на столе или разложить посреди комнаты, чтобы надолго, а вовсе не на одну ночь приковать ваше внимание.

Узор должен быть затейливым, сотканным из цветов. Там непременно будет жимолость – мать наверняка настояла бы на этом, – а еще розы, ландыши и, конечно, фиалки. И как приятно было бы, сделав шаг назад, полюбоваться игрой красок и подсвеченной солнцем текстурой ткани, а затем гордо сказать:

– Я была частицей этого.

Глава 3
Эмма
Наперстянка

Почему она сказала «да»?

Эмму никогда особо не интересовала история «Титаника». Когда ей было лет восемь или девять, она делала школьный проект на данную тему, ну и, конечно, видела фильм. «Титаник» – это то, что скорее заинтересовало бы Уилла: документалистика, история, телеканал «Нэшнл джиографик». Однажды он показывал ей трехмерное изображение крушения «Титаника», что, если оглянуться назад, было весьма увлекательно.

Может, все дело в этом? Неужели она на долю секунды подумала, будто Уилл захотел бы пойти на лекцию о «Титанике» и в другом мире, в другой жизни это стало бы чем-то таким, что они могли бы сделать вместе?

Как бы то ни было, прямо сейчас она при полном параде, с макияжем, в элегантном темно-синем пиджаке в тон джинсов – интересно, а что положено надевать на собрание исторического общества? – направляется с парковки к садовому центру. Эмма останавливается у самого входа, откуда хорошо видно большое окно кафе, и тут же инстинктивно делает шаг влево, прячась от собравшихся в кафе людей за столб, украшенный кашпо с цветами.

Лес уже там, одетый в более приличную толстовку, чем обычно (для июля вечер довольно прохладный); на Бетти джинсовая рубашка, на которой вышито нечто с крылышками. Эмма прищуривается. Неужели летучая рыба? Определенно нет. Может, экзотическая птица?

Подобное отклонение в выборе Бетти нарядов с представителями дикой природы несколько успокаивает Эмму, хотя не настолько, чтобы заставить ее покинуть свое убежище.

Похоже, большинство членов исторического общества уже собрались, но страх заставляет Эмму медлить. Она видит, как Бетти приглашает собравшихся рассаживаться на поставленные рядами стулья. Здесь в основном люди среднего и пожилого возраста. Женщины в жакетах или кардиганах поверх летних платьев. Мужчины в чиносах, один или двое в шортах. Внешне они вполне могли бы сойти за членов Национального фонда.

Эмма заставляет себя выйти из-за столба, с которого свисают кашпо с бальзамином и петуньей. Она входит в кафе. В холле никого нет; видимо, все уже заняли свои места. Через стеклянную панель двери в зал она видит затылки сидящих людей. Никто на нее не смотрит; все головы повернуты в сторону Леса, который стоит, нервно потирая ладони, перед большим белым экраном. Эмма уже берется за дверную ручку, но тут ее посещает новая мысль.

Сейчас все на меня уставятся.

Она представляет, как входит в зал. Представляет, как все на нее смотрят. Она знает, что ее не спасет безликий темно-синий наряд. Ее рост. Эти волосы. А потом наверняка будет неформальное общение, когда все разобьются на небольшие группки. Эмма тяжело сглатывает, дыхание учащается. В груди будто возникает огромный ком. Ладонь прилипает к дверной ручке, одновременно накатывает тошнота. Тело обдает жаром, оно становится непослушным. Эмме хочется опуститься на колени, но их словно заклинивает, и ей не остается ничего другого, как тупо смотреть на ряд голов перед собой.

На экране за спиной Леса возникает черно-белое фото «Титаника». Изображение выводит Эмму из ступора. Еще не поздно. Ее никто не видел.

Сгорбившись, пригнув голову, она с колотящимся сердцем разворачивается и, спотыкаясь, мчится на парковку. Ей безумно стыдно – какой позор, так подвести Леса и Бетти! – но рядом никого нет, никто ничего не увидит, никто ничего не узнает. Унылая, мертвая сущность будет по-прежнему спрятана в темных глубинах души.

Эмма рефлекторно бежит к автомобилю. Пока она заводит мотор, в голове возникает образ «Титаника», медленно кренящегося набок, а затем разламывающегося и уходящего под воду.

Эмма стоит посреди кухни, пиджак брошен на спинку стула, на столе полупустой бокал с вином. Уже совсем темно, но она замечает, что в доме становится жарче. Июльский ночной воздух, просачивающийся в открытое окно, словно струя теплой воды на лице. Тошнота и паника отступили, остается лишь стыд.

Она подходит к окну и видит, как по лужайке, оставляя в траве темную колею, пробирается барсук. Эмма провожает глазами животное, которое издалека кажется просто бело-серебристой рябью, до тех пор, пока барсук не исчезает в клумбе, где когда-то росла наперстянка.

Наперстянка так и не вернулась в сад. Эмма постоянно пытается ее отыскать, хотя точно не знает, является ли этот цветок многолетним растением. Садоводство было тем, чем она собиралась заняться когда-нибудь потом. В свое время она представляла, как будет трудиться вместе с Уиллом в своем саду, но сейчас ей остается просто смотреть на вязкую черноту клумб, где некогда цвела наперстянка.

Они с Уиллом прожили в этом коттедже чуть больше года, а потом Уилл умер. Они переехали сюда из крошечного домика в самом сердце Оксфорда. Настало время, шутили они, обзавестись настоящим, взрослым домом, достаточно удаленным от города, чтобы считаться деревенским, но при всем при том расположенным близко к университету и станции, откуда Уиллу было бы удобно добираться до своей юридической фирмы в Лондоне. Ни один из них тогда не осознавал горькой иронии ситуации: они смогли позволить себе дом для большой семьи именно тогда, когда смирились с тем, что у них никогда не будет такой семьи.

Впервые увидев этот коттедж, Эмма с Уиллом сразу влюбились в сад, переходивший за домом в небольшое кочковатое поле. И вот теперь Эмма каждое утро пьет кофе, стоя на краю поля и глядя, как оседающий в низинах туман превращает просторы Оксфордшира в чередующиеся полосы поля и леса, точно сцены из некоего спектакля.

Иногда по утрам, когда все кругом омыто золотистым светом и долина затянута серой дымкой, Эмме кажется, будто она видит острова в океане, а черные деревья на горизонте – это корабли. А в те дни, когда в голове темно из-за нехватки сна, когда мысли о Уилле подавляют все остальные чувства, она представляет себе, как садится на один из этих кораблей и уплывает прочь.