Я уверен, что и Ло Имина она взволновала. Хотя он и обладал приветливыми манерами, чувствовалась в нем некая напряженность: радуясь, он благовоспитанно улыбался, не показывая зубы, и восторженность тихонько разливалась по его охрипшему горлу. В ту первую встречу, когда время подошло к полудню, он любезно предложил нам остаться на обед, мы с Цюцзы переглянулись – мы знали, что он жил один, – и отказались. Вот бы в тот день все и закончилось – какие теплые воспоминания оставила бы после себя эта встреча. Но, к сожалению, вскоре мы снова навестили его, сезон цветения тогда еще не наступил, и большая вишня за окном по-прежнему стояла, полностью облаченная в зеленую листву, а ее темно-лиловые ветви сияли в затененном дворе таинственным светом.

Когда Цюцзы ушла от меня, вишня так и не успела зацвести. Мы оба лишились той весны.

3

Внезапная болезнь Ло Имина и впрямь вызвала немалый переполох.

Полицейский участок прислал двух офицеров, у одного был местный прибрежный говор, а другой, судя по всему, был новичком. Едва войдя, они тут же начали все обыскивать, а при виде антресоли над потолком за опущенными занавесками издали причудливый крик, точно обнаружили опиумокурильню. По их напряженному виду казалось, что они вот-вот готовы были выхватить пистолеты.

Один из них приказал мне установить стремянку и ловко забрался наверх. На антресоли было темно, нависал потолок, и пока он сомневался, идти ли ему дальше, ему вдруг захотелось показать себя: он оперся на кроватные доски по обеим сторонам от люка и подтянулся, точно на параллельных брусьях, отважно рванув вверх головой – и тотчас послышался громкий удар о потолок.

Стремянка не выдержала его веса и подкосилась, он наполовину остался висеть между этажами, а ноги болтались снаружи. Полицейский с прибрежным говором подпер стремянку и помог напарнику спуститься, крик боли перешел в жалобные стоны, и, потирая ушибленную голову, новичок гневно воззрился на меня. Вся ситуация приобрела комичный оттенок. Я поставил на стол две чашки с водой и стал ждать, когда они приступят к дальнейшему расследованию.

Полицейский-новичок, недовольный случившимся, спросил, потирая голову:

– Что за черт, это что еще за ловушка наверху?

– Кровать, подушка и еще радиоприемник в придачу.

– По всему поселку говорят, что ты приехал сюда искать неприятностей, кажется, так оно и есть.

Полицейский с прибрежным говором с ним согласился:

– Говорят, кофе ты продаешь для отвода глаз, я вот тоже так думаю. Кофе здесь совсем не к месту, почему бы не продавать в такую жару травяной чай? – Он успокаивал раненного в голову товарища, вместе с тем изучая мое удостоверение личности и проводя с ним какие-то манипуляции через прибор. В ожидании ответа он переписал мои данные себе на планшет.

Прибор выдал ему ответ. Он вдруг опустил голову и прошипел мне прямо на ухо:

– Хотя судимостей у тебя нет, что ты тут затеял? Что такое собираешься сделать?

– Я просто продаю здесь кофе.

– В городе людей побольше и полно пустых помещений.

– Здесь ближе к морю.

– Хм, ты хоть одного краба здесь видал? Это же чертово место. Меня тебе не обмануть, так или иначе, все, связанное с господином Ло, будет тщательно расследовано. Что у тебя с ним за вражда, в конце концов? Какие у тебя с ним счеты? Давай скажем так, ты и правда приехал за местью? Буду говорить начистоту, мне бы и хотелось, мать твою, чтобы здесь произошло наконец что-то стоящее, а то мне, сотруднику полиции, пришлось уже опуститься до ловли мелких воришек. Раз задумал что-то, так делай, пусть хоть все в городке пойдет кувырком – неважно, но только не тронь и волоска с его головы, господин Ло – это господин Ло. Только ему одному здесь нельзя умирать. Лучше бы тебе так извернуться, чтобы он и дальше жил, тогда я смогу выдохнуть…

Тут в кафе вошли два гостя и замерли в нерешительности. Полицейский с прибрежным говором надел на голову фуражку и, подхватив новичка, двинулся к дверям. Обернувшись напоследок, он разъяснил мне тихим голосом:

– Если что-то случится, я вернусь.

Я подал гостям напитки, молча вышел наружу, присел на стул и закурил. Неминуемое отчаяние охватило меня, я ведь просто открыл небольшую кофейню, продажи в ней – несколько случайных чашек кофе в день, да и даже если в этом мире закончится весь кофе, двери кофейни все равно останутся открыты, и не будет у нее никакой иной цели, кроме как дождаться возвращения моей Цюцзы.

Я и правда не ожидал, что Ло Имин ворвется сюда, издалека я увидел лишь медленно катящийся велосипед, а на нем – обычного деревенского старика. Откуда мне было знать, что он вдруг слезет с велосипеда и войдет, в тот же миг сбросив меня в пучину горя, страха и отчаяния? Я еще не понял тогда, был ли то еще один злой рок, обрушившийся на меня, или же просто мираж.

Он выглядел пышущим здоровьем, точно совсем недавно вышел на пенсию, выносливость и ловкость не изменили ему, а иначе он не смог бы доехать в такую даль на велосипеде. Для него это все равно что беззаботная прогулка, сродни привычному шатанию по окрестностям, когда он может остановиться в каком-нибудь укромном уголке, прежде им не замеченном, и запечатлеть в памяти все, что сочтет занятным, единственным в своем роде или же прекрасным, будто сошедшим из сновидений, – каждым днем своей пенсии он наслаждался больше, чем кто бы то ни было.

А уж выпить чашку кофе для него и подавно было привычным делом, он предпочитал кофе с ноткой мускуса, без сахара – черная жидкость сама по себе таила нечто глубокое, трудное для понимания. Тогда, сидя в гостиной дома Ло, мы мучительно пытались распробовать этот вкус. Цюцзы никак не могла проникнуться скрытой магией кофе, да и я не прочувствовал этого необычного аромата. Я не смел испустить ни звука, сидел с крепко прижатыми локтями, в ужасе держась за золотистую чашечку с блюдцем и смертельно боясь, что их благородный вид еще явственнее подчеркнет мое смятение. Однако я понимал, что должен без промедления почуять всю ценность кофе, и одними восхищениями тут не отделаешься – только преисполнившись жизненными страданиями, можно было окунуться в самую суть этого напитка, чтобы он пробрал до костей, вызволил на свет твой одинокий дух. Лишь тогда, сдержав загадочное «э-э», я позволил черной жидкости стыдливо затеряться где-то посреди пищевода и гортани.

Вот и в тот злополучный полдень он, разумеется, зашел выпить чашку кофе. В конце концов и до него дошли слухи, что какой-то пришлый дурак открыл крохотную кофейню, да еще как нарочно выбрал для этого место на самой окраине маленького городка. Ничто не тяготило его, он, как и обычно, решил проехаться на велосипеде куда глаза глядят. К тому же до обеда еще оставалось время, вот он и завернул в кофейню на чашечку кофе – так, должно быть, он и решил.

Не будь его решение столь поспешным, все осталось бы по-прежнему, и он не угодил бы вместе со мной в пучину горя, страха и отчаяния. Он все так же мирно пребывал бы в собственном мраке, мрак тот не доставлял особых страданий, никого не губил, и лишь когда мы встали друг напротив друга, не различая лиц, нас обоих вдруг охватил страх потерять самое главное – себя. Тут-то мрак и набрал силу, напитался нашим ужасом и затянул обоих в непроглядную бездну.

К несчастью, на этот раз он все же пустился в путь. Должно быть, он проехал по дорожке вдоль дамбы у реки, после крутого поворота она вела к мосту, на другом конце которого стоял их дом, дом семьи Ло. Спустившись от дома вниз, можно было дойти до католической церкви в центре городка, рядом с ней располагался парк. С покрытого травой холма в парке виднелся старый дом в японском стиле, во дворе которого облетали с вишни увядающие лепестки.

Пока он медленно приближался по тенистой узкой дорожке, я был чем-то занят в кофейне: быть может, как раз готовил инвентарь для кофемашины или протирал пустую барную стойку. Одним словом, небо не посылало мне предупреждений, даже глаз не дернулся от предчувствия, так что я, разумеется, не мог знать, что нас обоих уже поджидает эта невыносимая встреча.

Под дамбой тропинка резко сворачивает, и, проезжая этот поворот, он наверняка сфальшивил в своем любимом свисте. Настигни его в тот миг дурное предчувствие, он мог бы еще поспешно повернуть назад, в окрестностях имеется немало других мест для прогулок. Он мог бы свернуть в тесный переулок, ведущий к старой улице, или же проехать по широкой дороге вдоль лесопилки и оттуда попасть к оживленному овощному рынку.

К сожалению, ничего из этого он не сделал. Ровно как в тот год, когда у него еще оставалась возможность сохранить старость незапятнанной – но он оступился.

4

Стоило только полицейским уйти, как почти сразу произошло что-то странное. В полдень, что принес с собой грозовой ливень, вдруг подъехало такси и остановилось на гравии, водитель с зонтиком над головой побежал открывать заднюю дверь, но она уже резко распахнулась, затем взметнулась над землей длинная юбка и смело ринулась из автомобиля под проливной дождь.

Это была женщина лет тридцати, со всех сил она бежала к крыльцу, но каблуки ее то и дело застревали в гравии: только вытащит туфлю, как увязнет снова, к крытому крыльцу она прибежала уже босая. Усевшись на стул у двери, она задрала ножки и принялась стряхивать с обуви прибрежную пыль.

Она была мне не знакома, и я с удивлением рассматривал ее: весь образ кричал о том, что нарядилась она со всей тщательностью: лицо было густо накрашено, в волосах у лба сверкала фиолетовая заколка, а странного вида солнцезащитные очки, скользкие от капель воды, сидели в опасной близости от кончика носа, вот-вот грозясь упасть.

Будь она туристкой из чужих краев, да еще с таким тяжелым макияжем, то не стала бы отрываться от группы: приехала бы с автобусной экскурсией или в компании пары-тройки друзей. Назвать ее местной? Тоже вряд ли, любителей ходить по кофейням в поселке слишком мало, а уж в такой ливень сюда и подавно никто бы не пошел, да еще и в таком экстравагантном наряде: местные предпочитают повседневную одежду.

Я так и замер в задумчивости у стойки, а она уже вошла и села у окна. Хотя она и поправила солнцезащитные очки, напряжение, застывшее в изгибе бровей, отразилось холодным блеском и на черном стекле. Когда я поднес ей стакан воды в качестве приветствия, она проговорила через нос ледяным голосом:

– Ты наверняка чужак, раз открыл кофейню в таком месте.

В ответ на ее насмешку я огляделся по сторонам. Действительно, расположение кофейни было абсолютно неудачным: поблизости стояла заброшенная печь для обжига кирпича, а по другую сторону узкой дорожки возвышалась дамба. В канале осел ил, нагнанный течением реки Чжошуйсы, он только и ждал очередного крупного наводнения, которое вынесло бы его в море. Кроме этого, с наступлением ночи здесь слышится лишь едва уловимое скрытое журчание, оно эхом отдается в моей голове, пусть и не имеет ничего общего с морем – море в двух километрах отсюда.

Вот почему мне только и оставалось, что неловко улыбнуться, обижаться на нее я не стал. Говоря откровенно, выглядела она довольно неряшливо: капли дождя стекали по волосам, а остатки поплывшего макияжа придавали ее лицу несвежий вид.

– Ты живешь здесь один? – спросила она.

Я указал на потолок над барной стойкой. Она недоверчиво протянула: «А-а!» – и холодно улыбнулась, кажется, нисколько не поверив, что эта антресоль пригодна для жилья. Наверное, так оно и есть, дома здесь изначально строили с низкими потолками, и спальное место там ни к селу ни к городу. Но оно там было: хотя пол надстройки и опустили до предела, высота антресоли составляла всего четыре чи. Когда я вставал за барную стойку, чтобы достать что-то из навесного шкафчика, то стоило мне зазеваться, как рукой я тут же касался основания антресоли, будто дотрагивался до тени, которую оставлял там каждую ночь.

Ее лицо исказилось презрением, она поднялась, прошлась до угла стены и вернулась на место, как будто обнаружила там осиное гнездо и теперь настороженно следила за мельтешащими шершнями, приготовившись к их внезапной атаке.

– И что же, когда собираешься спать, ты туда взлетаешь? – спросила она.