* * *

У нее всегда было особое представление о том, что такое Башня из слоновой кости. Все считают, что это неприступное сооружение, возведенное из драгоценного материала. Но Маре никак не удавалось выбросить из головы, что слоновая кость – это бивни животных, а значит, Башня, по сути, состоит из зубов. Омерзительная картина: оказаться запертым в пасти, которая в любой момент может начать тебя пережевывать. Именно в таком состоянии она и хотела провести остаток жизни. Квартира в доме постройки начала шестидесятых годов состояла из трех комнат, а также кухни, ванной и чулана. Мара заранее выяснила точные размеры пространства, чтобы спланировать свою личную Башню. По приезде она обнаружила лишь заказанную мебель: односпальную кровать, стол со стулом и книжный шкаф. Обустроившись, она вновь измерила каждую комнату, переименовав их согласно составленной схеме. Вход стал сектором A, кухня – сектором B, первая спальня – сектором C, вторая – сектором D, чулан – сектором E, а большая комната – сектором F. Лишь тогда она распорядилась доставить первые коробки. Белые, все одного размера. Их производила немецкая фирма, у которой она позже приобрела несколько нестандартных коробок, чтобы заполнить оставшиеся пустоты. Коробки прибывали запечатанными, с буквой, обозначающей сектор, и с этикеткой, на которой был указан перечень содержимого. Следуя тщательно продуманной схеме, над которой она долго работала, Мара расставила коробки вдоль стен. Жизненное пространство резко сократилось, и она дала себе несколько дней, чтобы привыкнуть, прежде чем заказать вторую партию коробок. На оптимальное размещение этих символических «бивней» ушло два месяца, а начала она с сектора F – комнаты, где работала и где расставила более двухсот коробок. В оставшемся пространстве умещались стол, стул и книжный шкаф. Со временем еще две или три коробки она заполнила своими каталогизированными работами. Еще до выхода из «Структуры» она с помощью Валерии отправила резюме в несколько издательств, предлагая услуги носителя языка для перевода с русского. Поступило несколько заинтересованных откликов, и Мара почти сразу подписала контракт с издательством, специализирующимся в основном на политических текстах. Постепенное уменьшение жизненного пространства ее не беспокоило – она не хотела пространства, не хотела свободы действий. Так она жила пять лет, передвигаясь по узкому коридору между картонными стенами, оставив себе лишь тропинки от стола до кухни, от кухни до кровати, от кровати до ванной. В день, когда ей доставили последнюю коробку, она попросила сообщить Луке, чтобы он расторг договор аренды склада. Мара не общалась с ним напрямую – закон это запрещал, но через третьих лиц снова извинилась за доставленные неудобства. Она знала, что сначала он пытался отправить хотя бы ее личные вещи теще, но ее мать их не приняла. Другие родственники, представители редеющей семьи, которая раскололась после смерти старшего поколения, рассеялись по всей Италии и лишь приняли к сведению этот вопрос, чтобы не навлечь осуждения журналистов, которые крутились рядом. В конце концов все они отказались, заявив, что не готовы. Долгие восемь лет, проведенных в «Структуре», Мара надеялась, что Лука примет единственное разумное решение – выбросит все, соберет ее прошлое в кучу и сожжет. Однако ее муж, теперь уже бывший, выбрал самый болезненный путь, личную Голгофу, на которую решил подниматься шаг за шагом, давая себе время пережить утрату и оставить ее позади. Он арендовал склад и отвез туда все, что принадлежало ей: одежду, шторы из гостиной, книги, компьютерные флешки, лекарства из шкафчика в ванной и даже кухонную утварь. Он не оставил ничего, что принадлежало ей или им обоим. Прежде чем продавать дом, он избавился от всей мебели, даже от той, что стояла в детских. Андреа попрощался со своим столом в разноцветных наклейках, а Клара – с прелестной кроваткой под балдахином. Сдав ключи от дома агентству по продаже недвижимости, Лука стер из жизни все следы бывшей жены. И все же ничего не выбросил. Все восемь лет он каждый месяц платил за аренду склада, пока Мара не вышла из REMS – резиденции для обеспечения мер безопасности, которую раньше называли попросту психиатрической судебной больницей.

* * *

Спустившись с лестницы, она открыла журнал со схемой Башни. Сектор F, седьмой уровень, третий ряд, угловая коробка. Там не могло быть ничего действительно важного – она позаботилась о том, чтобы в самых уязвимых местах, у окон, плинтусов или потолков, хранились только вещи, которыми можно было пожертвовать. И в самом деле, в модуле F/35 лежал набор эмалированных кружек, принадлежавших ее матери, столовые приборы с красными пластиковыми ручками, зеленые льняные салфетки, кулинарная книга на русском языке, серебряная сахарница и карточки для рассадки гостей с изображением петухов и кур. На мгновение она погрузилась в воспоминания детства, когда не могла выбрать, кто красивее – белая курица или пестрый петух с переливающимися перьями. Закрыв журнал, она убрала его на третью полку книжного шкафа и снова поднялась на стремянку. Рукояткой швабры она вытянула полотенце, которое четверть часа назад затолкала в угол потолка, когда заметила, что там начали собираться капли. Полотенце не промокло, но стало влажным. Она заменила его на сухое, опять подтолкнув длинной рукояткой швабры. Пора решать, что делать. Возможны только три варианта.

Первый – подождать и посмотреть, не прекратится ли течь сама собой. Почему бы и нет? Дело не обязательно в поломке труб, может, проблема временная. Возможно, кто-то забрался на крышу соседнего дома, сдвинул черепицу и случайно открыл путь воде, скопившейся после недавних дождей. Ручеек побежал по крыше, просочился в трещину в стене, не добравшись до внешнего водостока. И попал на ее потолок. Сложно, но вполне правдоподобно.

Второй – позвонить управляющему домом. Ей не запрещали связываться с ним напрямую, но Валерия не раз намекала, что такие вопросы лучше решать с ее помощью, ведь она единственная навещала Мару. Значит, придется звонить Валерии, та поговорит с управляющим, а он, конечно, захочет войти в квартиру, чтобы все проверить. Такое уже случалось: однажды, когда Башня еще не была полностью достроена, ей пришлось впустить его, чтобы познакомиться, да и, если бы понадобилось что-то ремонтировать, с рабочими договаривался бы он.

Третий вариант вынуждал ее направиться прямо к источнику проблемы: выйти из квартиры, подняться по лестнице и позвонить в дверь этажом выше. В этом доме было всего четыре квартиры, плюс кое-какие помещения на первом этаже, которые раньше служили складами или офисами, а теперь в них устроили кладовые или чуланы для жильцов. Из четырех квартир постоянно заселена была только ее, на первом этаже. Квартира напротив принадлежала какой-то компании, в ней сотрудники ненадолго останавливались четыре-пять раз в год. Мара всегда знала, когда ожидаются гости, потому что за два дня до их прибытия появлялась бригада уборщиц. На втором этаже, над квартирой для сотрудников, снимала жилье пожилая пара, но два года назад они съехали, и Мара не знала куда. Она видела их на лестнице всего пару раз, но изучила все их привычки, сидя за рабочим столом и подглядывая через три отверстия в шторе. С тех пор как они уехали, там никто не появлялся. Оставалась только квартира прямо над ее собственной. Она долго пустовала, но прошлой весной ее занял мужчина лет шестидесяти, который приезжал примерно раз в две недели. Судя по всему, это было его городское пристанище: он приезжал на несколько дней и снова пропадал. Через нижнее отверстие в занавеске Мара наблюдала, как он идет к подъезду от проезжей части. Всегда элегантно одетый, в шляпе, с аккуратно подстриженными седыми усами, даже вечером в темных очках, всегда явно довольный собой. Он немного отличался от живших по соседству, но, возможно, не случайно выбрал этот тихий район. Он не из тех, кто приходит знакомиться с соседями, и Мара это ценила. Возле кнопки звонка не было таблички с именем жильца, а сам жилец не доставлял Маре ни малейшего беспокойства – до сегодняшнего дня. Вода вполне могла протечь из его квартиры, ведь он вернулся только вчера. Эта версия затмила остальные. Конечно, придется открыть дверь, подняться по лестнице, постучать, встретиться с соседом, представиться, заговорить. И в перечне этих действий было как минимум четыре, которые Маре совсем не хотелось совершать. Она посмотрела на полотенце под потолком и ясно услышала, как капля стукнула по ткани. Представила, каким тоном ответит ей Валерия, которая сейчас, должно быть, разъезжает по городу и наверняка не обрадуется ее просьбе. Мара взглянула на дверь. Потом снова на потолок в углу. Опять на дверь. Застегнула молнию худи до самого подбородка и пошла за ключами.

Она никогда не могла похвастаться математическим складом ума, или по крайней мере ей так казалось. В старших классах, когда она начала изучать немецкий, учительница назвала структуру этого языка «математической», как у латыни. Именно этим она объясняла трудности в его освоении, несмотря на то, что с детства свободно говорила на гораздо более сложном языке – русском. Спустя двадцать один год после окончания школы и три года с тех пор, как ее поместили в «Структуру», ей пришлось снова столкнуться с математикой, хотя и в иной форме: с головоломками. В распоряжении пациентов оказалось множество журналов, но большинство были заполнены лишь в самых простых разделах: соедини точки, закрась области, найди спрятанные предметы. Сложные же задания во всех выпусках оставались нетронутыми. Она, всегда неплохо решавшая ребусы и кроссворды, поначалу даже не могла понять принципы этих игр. Но ей нужно было занять время и ум, поэтому она взялась за них всерьез, с терпением и упорством – теми же качествами, с которыми в юности училась, убежденная, что других талантов у нее нет. Именно тогда, заставляя разум развиваться в непривычном направлении, она начала выстраивать концепцию Башни. До ее возвращения к обычной жизни было еще далеко, но она знала, что однажды ей придется иметь дело среди прочего с «воспоминаниями». Так она их называла, не находя подходящего определения. Вещи? Предметы? Наследие? Все, что она накопила за прежнюю жизнь, вместе с тем, что осталось от нажитого ее родителями, ожидало ее на складе. Она прекрасно понимала, что самое простое – все выбросить. Или подарить, поручить кому-то распорядиться, попросить просто избавиться. Понадобились бы несколько согласований, оценки, разрешения, вмешалась бы бюрократия, но в целом это было возможно. И все же она даже не помыслила о таком. Не тогда, не так скоро. На деньги, которые ей завещал отец, она могла позволить себе и другие варианты. После смерти матери Лука нанял нотариуса, который оказался очень доброжелательным: он приехал к ней в «Структуру» и дал подписать бумаги в кабинете Молодой Психиатрини. Недвижимости она не унаследовала – мать все продала, но вещи из дома, где та умерла, перешли ей и должны были отправиться на склад, под ответственность Луки. Среди прочего нотариус упомянул об «инвентаризации». Его ассистентка, по его словам, прекрасно с этим справлялась и была готова помочь, если понадобится. Тогда она отказалась. Смерть матери все еще казалась ей чем-то абстрактным. Она не видела ее после того, как все произошло, а завещание гласило: никаких похорон; кремация и передача праха кому угодно, только не ей. Она размышляла над этим в течение нескольких месяцев, решая сложные головоломки и загадки, которые теперь давались ей легче. В конце концов она раздобыла визитную карточку ассистентки нотариуса и, получив разрешение, связалась с ней, чтобы спросить, не согласится ли та провести инвентаризацию всех вещей, которые Лука запер на складе. Женщина запросила сумму, показавшуюся ей смехотворной, а через две недели приехала с тремя толстыми бухгалтерскими книгами в руках.

– Я решила разделить предметы на три категории, – объяснила она с улыбкой. – В первой – ваши личные вещи, происхождение которых точно известно. Во второй – вещи ваших родителей, отдельно, насколько это было возможно. В третьей – сомнительное.

– Мне принадлежит… нечто сомнительное? – спросила она.

– Возможно, и нет, – улыбнулась женщина. – Но, на мой взгляд, вышло так, и, чтобы не ошибиться…

Они пожали друг другу руки, счет был оплачен через банк, оформили еще бумаги, подсыпали еще песка в шестеренки бюрократии. Она не сразу открыла полученные реестры. Помощница нотариуса проделала огромную работу, даже разбила список на подкатегории, обозначив их буквами алфавита. Она прочитала все, уделив особое внимание реестру «сомнительного». И поняла, что не готова встретиться ни с одним из этих воспоминаний. Но и избавиться от них не могла. Она пришла к выводу, что будет достаточно просто владеть ими, не видя. Превратить эти реестры в нечто осязаемое, в своего рода физический каталог. Все детективные романы матери – в одном месте. Все полотенца из старого дома – в другом. Фоторамки, часы, нижнее белье, DVD-диски, медицинские справки, шарфы в комплекте с шапками, нож для разделки кур, ветряные колокольчики… Она взяла бумагу и ручку и принялась за расчеты, представляя планировку гипотетической квартиры. В итоге она определила идеальный размер базовых модулей, которые, если поставить рядом или друг на друга, могли бы образовать стену воспоминаний: пятьдесят на сорок и на тридцать с половиной сантиметров. Коробка. Точнее, белые картонные ящики, которые можно расставить горизонтально или вертикально. В каждый можно сложить воспоминания одной категории, снаружи пометить буквой и кратко описать содержимое. И запечатать. А дальше… что делать дальше, она пока не знала. Заполнив пару дополнительных формуляров, она заказала сотню таких ящиков и снова связалась с ассистенткой нотариуса, спросив, согласится ли та рассортировать ее воспоминания и запечатать их в коробки. Женщина забрала реестры и через несколько дней сообщила, что ста модулей недостаточно.

Она заказала еще сотню.