Взгляд мой не встретил ужасов тления – ни побелевших костей, ни разлагающихся останков, ни усмехающегося черепа с пустыми глазницами. Вместо этого я увидел сокровищницу, какой позавидовал бы сам император! Огромный гроб оказался битком набит несметными богатствами. Сверху было набросано полсотни кожаных мешочков, перевязанных грубой бечевой; больше половины хранили в себе золотые монеты, а прочие – драгоценности. Ожерелья, тиары, браслеты, часы, цепочки и прочие дамские украшения перемешались с россыпью камней – частью неограненных, частью готовых для оправы алмазов, рубинов, изумрудов и опалов, порой просто невероятных размеров и чистоты. Под мешками лежали свертки шелка, бархата и парчи, каждый из которых был обернут в промасленную кожу, пропитанную камфарой и пряностями. Обнаружилось тут и три полотна старинных кружев, тонких как паутина, с безупречными узорами, в идеальной сохранности. Среди тканей покоились два массивных золотых подноса изысканной работы, украшенных гравировкой, а также четыре тяжелых кубка причудливой формы. Тут же находились прочие ценности и дорогие безделушки: статуэтка Психеи из слоновой кости на серебряной подставке, пояс из соединенных вместе монет, изящно расписанный веер с отделкой из янтаря и бирюзы на ручке, стальной кинжал в богато украшенных ножнах, зеркало в раме из редкого старинного жемчуга. Наконец, на самом дне сундука лежали свертки бумажных денег – целые миллионы франков, в сумме превосходившие даже мои прежние доходы. Я погружал руки в кожаные мешки, перебирал роскошные ткани – все это богатство принадлежало мне! Я обнаружил его в семейной усыпальнице! И разве не имел права считать его своей собственностью? Задумавшись о том, как сокровище оказалось здесь без моего ведома, я сразу нашел ответ. Разбойники! Ну, разумеется! Как я раньше не догадался? Красный кинжал на крышке указывал на разгадку. Этим символом пользовался Кармело Нери – дерзкий главарь шайки, орудовавшей в окрестностях Палермо.

«Вот так так! – подумалось мне. – Это одна из лучших твоих идей, душегуб Кармело! Хитрый плут! Ты все рассчитал, полагая, что никому не придет на ум беспокоить мертвецов, а уж тем более вскрывать гроб в поисках золота. Отлично задумано, Кармело! Вот только на сей раз ты проиграл! Мнимый умерший, восставший из гроба, заслуживает награды за свои мучения; надо быть полным ослом, чтобы отказаться от этих даров, ниспосланных богами и ворами. Все это накоплено нечестным путем, спору нет – но лучше пусть оно достанется мне, чем тебе, дружище!»

Несколько минут я размышлял над этой удивительной историей. Если мне посчастливилось наткнуться на часть добычи грозного Нери (а сомневаться не приходилось), значит, сундук доставили морем из Палермо. Вероятно, четверо крепких молодцов пронесли поддельный гроб под видом траурной процессии, притворяясь, будто хоронят товарища. У этих разбойников очень тонкое чувство юмора. Оставался вопрос: как они проникли в родовой склеп? Разве что с помощью поддельного ключа. Внезапно меня окружила тьма. Свеча погасла, словно ее задуло порывом ветра. Спички были при мне, и я мог легко зажечь ее снова, но причина внезапного угасания была непонятна. Вглядевшись во мрак, я заметил луч света, пробивавшийся из угла той самой ниши, где свеча стояла среди камней. Я приблизился – и вдруг ощутил сильный сквозняк из отверстия, достаточного, чтобы просунуть три пальца. Тогда я быстро зажег свечу и, осмотрев отверстие и заднюю часть ниши, обнаружил, что четыре гранитных блока в стене кто-то заменил толстыми деревянными чурбаками. Они сидели неплотно. Я вытащил их один за другим и наткнулся на плотную кучу хвороста. А расчистив ее, увидел широкий проход, через который свободно мог пройти человек. Сердце забилось в предвкушении свободы; я вскарабкался, посмотрел вокруг – и… Боже правый! увидел просторный пейзаж, а главное – небо! Две минуты спустя я уже был снаружи – стоял ногами на мягкой траве, под высоким небесным куполом, а перед моими глазами сверкал и переливался на солнце великолепный Неаполитанский залив! Я закричал от радости и захлопал в ладоши. Свобода! Я был свободен вернуться к жизни, к любви, в объятия моей прекрасной Нины, к привычному существованию на блаженной земле; свободен забыть – если только смогу – все мрачные ужасы, пережитые из-за преждевременного погребения. Если бы Кармело Нери услышал благословения, которыми я осыпал его, то впервые счел бы себя не разбойником, а святым. Подумать только: как многим я был обязан этому славному негодяю! Богатством и свободой! Ведь этот тайный ход в склеп Романи явно проделал либо он, либо его подручные для собственных целей. Мало кто в мире испытывал более сердечные чувства к своим благодетелям, чем я – к знаменитому душегубу, чья голова, как я слышал, дорого оценивалась властями. Несчастный вот уже несколько месяцев был в бегах. Что ж! Властям не дождаться от меня помощи, поклялся я; даже если узнаю, где скрывается этот головорез, для чего выдавать его? Он невольно сделал для меня больше, чем самый лучший друг. Да и где они, эти друзья, когда человеку нужна настоящая помощь? Не так уж и много таких на свете. Тронь кошелек – испытаешь сердце! О, какие воздушные замки я возводил, стоя в утреннем свете и ликуя от вновь обретенной свободы! Какие мечты о совершенном счастье лелеял в своем воображении! Мы с Ниной станем любить друг друга еще нежнее, думал я: разлука была коротка, но ужасна, и мысль о том, чем она могла обернуться, сблизит нас с удесятеренной страстью. А малышка Стелла! Уже сегодня вечером я вновь буду качать ее под кронами апельсиновых деревьев, наслаждаясь заливистым смехом! Сегодня же пожму руку Гвидо, растеряв все слова от счастья! Этой ночью головка жены будет покоиться у меня на груди среди восторженной тишины, прерываемой лишь музыкой поцелуев. Ах! Голова кружилась от ослепительно радостных видений, теснившихся в ней! Солнце взошло, и его длинные лучи, точно золотые копья, касались макушек зеленых деревьев, высекая на сверкающей глади залива вспышки красных и синих огней. Я слышал плеск воды и тихие размеренные удары весел; с далекой лодки донесся мелодичный голос моряка, затянувшего куплет известной в Неаполе песенки:

Мятный цветок,
В сердце храни мое слово, дружок.
Лейся, песенка, лейся!
Лимонный цветок!
Страстью сожгу тебя – вот мой зарок.
Лейся, песенка, лейся!

Я улыбнулся. «Страстью сожгу!» Мы с Ниной познаем смысл этих сладостных слов, как только взойдет луна, а соловьи запоют свои любовные серенады уснувшим цветам! Окутанный счастливыми грезами, я несколько минут вдыхал свежий утренний воздух, после чего еще раз спустился в склеп.

Глава 5

Для начала я сложил обратно найденные сокровища. Это было несложно. На первое время я решил взять себе два кожаных мешочка: один с золотыми монетами и один с драгоценностями. Крепко сколоченный гроб почти что не пострадал от вскрытия; я как можно плотнее задвинул крышку и оттащил его в дальний темный угол склепа, придавив тремя тяжелыми камнями. Потом взял выбранные мешочки и сунул по одному в карманы брюк. И лишь теперь обратил внимание на свой более чем скромный наряд. Прилично ли показываться на людях в столь жалком виде? Я проверил кошелек, который, как уже упоминалось, остался при мне вместе с ключами и визитницей: очевидно, перепуганные слуги так спешили уложить меня в гроб, что не утруждали себя мелочами. Внутри обнаружились две двадцатифранковые монеты и немного серебра. Этого хватит на пристойное платье. Но где и как я его куплю? Неужели придется ждать сумерек, чтобы выбраться из склепа тайком, словно вор или призрак? Нет! Ни минуты лишней не задержусь в этом месте. По Неаполю шатаются толпы грязных бродяг и нищих в лохмотьях – в худшем случае меня примут за одного из них. Какие бы трудности ни ждали впереди, все преодолимо!

Убедившись, что сундук с сокровищами надежно спрятан, я прикрепил жемчужно-алмазный кулон к цепочке на своей шее. Украшение предназначалось в подарок жене. Затем, снова выбравшись через отверстие в стене, я тщательно закрыл его чурбаками и забросал хворостом, как было прежде. Осмотрев снаружи, убедился, что ни малейшего намека на тайный ход не осталось – так искусно все замаскировано. Теперь оставалось лишь добраться до города, подтвердить свою личность, раздобыть еду и одежду, а затем со всей возможной поспешностью вернуться на виллу.

Взобравшись на пригорок, я огляделся: куда идти? Кладбище располагалось на окраине Неаполя, сам город лежал слева. В ту сторону бежала извилистая дорога; я решил, что она выведет к предместьям, после чего, не раздумывая, двинулся в путь. День уже был в разгаре. Босые ноги утопали в пыли, раскаленной как пустынный песок; солнце жгло непокрытую голову, но меня сейчас ничто не тревожило – сердце переполняла радость. Я готов был петь от восторга, шагая к дому и к моей Нине! Ноги дрожали от слабости; глаза и голова ныли от яркого света; временами по телу пробегала такая ледяная дрожь, что стучали зубы. Но я распознал последствия едва не погубившей меня болезни и не придал им значения. Несколько недель отдыха под заботливым присмотром жены – и все как рукой снимет. Я браво шагал вперед. Долгое время дорога была безлюдна, потом мне встретилась телега, груженная свежим виноградом. Возница дремал на ко́злах; лошадка щипала траву у дороги, время от времени встряхивая сбруей так, что пришитые к ней бубенчики мелодично позвякивали – казалось, таким образом она выражала радость оттого, что свободна и предоставлена самой себе. Гроздья на телеге так и манили, ведь я испытывал голод и жажду. Я тронул спящего за плечо; тот вскочил, увидел меня, и лицо его исказилось от ужаса. Мужчина спрыгнул с телеги, рухнул в пыль на колени и принялся умолять Деву Марию, Иосифа и всех прочих святых пощадить его жизнь. Я рассмеялся, позабавленный его страхом. Что пугающего могло быть во мне, кроме скудного одеяния?

– Встань, дружище! – ободрил я. – Мне нужно лишь немного винограда, и то не бесплатно.

С этими словами я протянул пару франков. Возница поднялся, все еще дрожа и косясь на меня с подозрением, сорвал несколько гроздей и молча подал их мне. Потом, забрав монеты, вскочил на свою колымагу, хлестнул несчастную лошадь так яростно, что та взвилась на дыбы, и умчался прочь, только замелькали колесные спицы в туче дорожной пыли. Странно, чего он так испугался? Может, с кем-то меня перепутал? Принял за призрака или разбойника? Я неспешно ел виноград по пути – сочные ягоды превосходно утоляли голод и жажду. Ближе к городу мне повстречались рыночные торговцы и разносчики мороженого, но я аккуратно избегал их, держась незамеченным. Добравшись до пригорода, я свернул на первую попавшуюся улицу, на которой, как мне показалось, могло найтись несколько лавок. Улица была узкая, сумрачная, пропахшая затхлостью, но, к счастью, мне не пришлось далеко идти: вскоре я наткнулся на то, что искал – жалкую полуразвалившуюся лачугу с разбитым окном, сквозь которое смутно виднелась развешанная напоказ потрепанная одежда. Это была одна из тех дыр, куда моряки, возвращаясь из дальних плаваний, нередко заглядывают, чтобы сбагрить разную мелочь, добычу из дальних стран, так что среди поношенной ветоши было рассыпано множество причудливых и любопытных предметов: раковины, веточки необработанного коралла, нитки бус, резные чаши из кокосового ореха, сушеные тыквы, рога животных, веера, чучела попугаев и старинные монеты. Между растянутыми штанинами нанковых брюк торчало уродливое деревянное божество и с преглупым видом пялилось на окружающий хаос. Возле открытой двери сидел и курил старик – подлинный неаполитанец, от макушки до пят. Лицо его напоминало обрывок коричневого пергамента, испещренный глубокими бороздами и морщинами – как если бы само Время, не одобряя историю, которую он здесь написал, перечеркнуло все строчки, некогда ясные и доступные любопытному взору, чтобы отныне уже никто их не смог прочесть. Жизнь сохранилась только в черных бусинах глаз, бегавших из стороны в сторону с вечно беспокойным и вечно подозрительным выражением. Старик изначально заметил мое приближение, но притворился, будто всецело поглощен созерцанием клочка синего неба, что сиял между крыш, нависавших так близко друг к другу на узкой улице. Я окликнул его. Он резко опустил взгляд и уставился на мое лицо с пронзительным любопытством.

– Долго был в пути, – обронил я, не будучи расположен вдаваться в подробности пережитых бед перед человеком подобного сорта, – и по дороге случайно лишился одежды. Не продашь мне костюм? Сойдет что угодно, я не особенно прихотлив.

Старик вынул изо рта свою трубку.

– Боишься холеры? – осведомился он.

– Только что оправился от нее, – отрезал я холодно.

Лавочник смерил меня очень цепким взглядом, а затем разразился приглушенным смешком.