Первое время все складывалось для меня в клубе не так уж и гладко. Года через три или четыре после того, как Ковач взял меня в свою детскую группу и я успел закрепиться в команде в качестве основного вратаря, тренеру потребовалась какая-то операция. Нам же вместо Дезидерия Федоровича назначили другого специалиста – Алексея Говязина. И я сел в глубокий запас только по той причине, что в ворота встал парень, который был намного выше меня и в два раза мощнее.

Уже потом, когда я стал играть в основе ЦСКА, Говязин как-то мне сказал при встрече, словно хотел оправдаться: «Пойми, мне нужен был гигант в воротах. Вот я и выбрал фактуру. А ты был в сравнении совсем маленьким, так что без обид, ладно?»

С моей стороны обид и не было. Какие могут быть обиды у восьмилетнего пацана по отношению ко взрослому человеку? Ну а потом на моем пути, к моему великому счастью, встретился Павел Григорьевич Коваль, который работал с командой другого года рождения.

Он приезжал на каждую тренировку, называл меня «сынок», да и до сих пор так называет, когда встречаемся. А тогда вдруг начал говорить маме и бабушке: «Давайте я сынка к себе заберу, к мальчишкам, которые на годик помладше?»

Сейчас понимаю, что Коваль, по сути, не дал мне уйти из футбола в тот период. Он много разговаривал не только с родителями и бабушкой, но и со мной. Объяснял, что на лавке я сижу не потому, что плохо играю, – просто ситуация так сложилась. Надо просто перетерпеть, пережить. Но у меня каждый раз слезы наворачивались, как только видел, что тренер направляется ко мне с очередными уговорами. Все-таки успел привыкнуть к ребятам, с которыми играл, да и вообще не видел ничего страшного в том, что не играю. Это ж не навсегда, зачем куда-то уходить? Но Коваль настоял на своем.

С ним мы выиграли все турниры, в которых участвовали. Чемпионаты и кубки Москвы, кубки и первенства России, какие-то международные матчи, в которых если не побеждали, то и не опускались ниже второго места. Дома у родителей где-то лежит коробка из-под обуви – такая у всех ребят тогда имелась, – куда мы свои медали складывали. У меня их целая куча, всяких детских наград.

Наверное, Боженька здесь мне тоже помог, подтолкнул в правильном направлении, хотя по возрастной планке, перейдя к Ковалю, я как бы опустился на ступенечку ниже.

Потом, кстати, очень много думал: почему моя взрослая карьера в ЦСКА сложилась до такой степени удачно? И только сейчас, кажется, начинаю находить ответ. Именно та юношеская команда под руководством Павла Григорьевича дала мне первое в жизни ощущение себя как победителя. Когда я попал в основу взрослого ЦСКА, то уже отлично знал, что такое выигрывать, к чему стремиться и как все это переживать.

Это ни разу не красивые слова, да и описать такие вещи словами не всегда бывает просто. Все происходит на уровне каких-то внутренних ощущений: мощь команды, ее энергетика реально чувствуется на поле, будь то во взрослой команде или юношеской. Тем более что в основу я попал при Газзаеве. В ту самую «золотую» команду, которая растаптывала на своем пути всех, зная, что нужен результат. И добивалась этого результата.

Хотя в тот период, когда я дорос до молодежной команды, далеко не всё и не всегда в моей футбольной жизни складывалось гладко. Это был небольшой период, но достаточно болезненный, чтобы вспоминать о нем с неудовольствием.

Одним из селекционеров ЦСКА тогда был Валерий Васильевич Четверик. Он любит рассказывать, как «нашел звездочку в лице Игоря Акинфеева» и подтянул меня к основному составу, но на самом деле все было несколько сложнее.

В тот год, когда игроки, родившиеся в 1986-м, выпускались из академии, мы должны были играть свой последний матч чемпионата России в Самаре. Меня уже начинали привлекать к тренировкам с молодежной командой клуба, но к играм не подпускали. У Четверика в этом плане были собственные фавориты, которых он всячески пытался продвигать: Дима Солоненко, Максим Рукавишников, – а я был лишь на третьем месте.

Морально это было очень тяжело. Если Солоненко и Рукавишников постоянно менялись, играя по матчу, по два, то я продолжал сидеть в запасе. Не питал вообще никаких иллюзий, что меня могут выпустить на поле в какой-то из игр. Собственно, это и стало главной причиной того, что за всю свою молодежную карьеру я провел всего десяток с небольшим матчей.

Вот и в год моего выпуска из академии возникла непростая ситуация. На носу чемпионат России в Самаре, меня и еще пятерых ребят оттуда выдергивают под тем предлогом, что нужно сыграть какую-то игру за «молодежку». Я экстренно возвращаюсь в Москву, приезжаю на уже обновленную «Песчанку», где к тому времени Евгений Леннорович Гинер положил два новых футбольных поля, и там выясняется, что имена всех, кто приехал, стоят в заявке, но меня там нет. То есть и в Самаре не сыграл, и в Москве вроде как никому не нужен.

Было ли это сделано специально? Возможно, что да. Но мне на тот момент было всего 15 лет, и я вообще не был способен о чем-то думать, кроме собственной обиды. Даже слезы сдерживал с трудом: ради чего я сюда вообще приехал? Ну ладно, на матч не поставили, – но хотя бы в заявку можно было внести, раз уж игрок специально ради этого из другого города сорвался?

С годами я стал смотреть на всю ту историю с улыбкой, но каждый раз ее вспоминал, когда слышал рассказы Четверика о том, как он «нашел молодую звездочку» в моем лице и «всячески ее продвигал». Вот, в принципе, вся моя история с молодежной командой.

Был ли мой столь стремительный переход во взрослый футбол фактором везения? Наверное, да. Думаю, этот фактор велик у любого спортсмена, который чего-то добился. Если судить по моей карьере, мне действительно много в чем везло. Например – перейти из юношеского футбола в молодежную команду. Или попасть в основной состав ЦСКА, когда основной вратарь клуба получил травму. Реально ведь было колоссальным везением получить такой шанс в 16 лет, притом что на тот момент я не попадал в заявку даже в «дубль». И вдруг мне домой звонит Олег Геннадьевич Малюков, директор академии на тот момент, и говорит, чтобы я приехал на тренировочную базу в Архангельское. Объяснил, что в ЦСКА сложилась проблематичная ситуация с вратарями, Веня Мандрыкин, царство ему небесное, получил травму. Даже пояснил, что Юрий Николаевич Аджем, который тогда тренировал армейскую «молодежку», рекомендовал Газзаеву меня посмотреть и тот якобы что-то во мне увидел. Поэтому, мол, меня и дозаявили.

Все это воспринималось как нечто абсолютно нереальное, особенно с учетом моего горького опыта пребывания в молодежной команде. И тут вдруг мне говорят про основу ЦСКА!

Дальше все воспринималось как в калейдоскопе. Малюков заехал за мной на своем небольшом мерседесе, привез меня на базу, охранник выдал ключ, я оставил в номере сумку и пошел к Валерию Георгиевичу. Тогда, собственно, я и увидел его в первый раз.

Наверное, всю свою жизнь буду помнить те несколько минут нашего первого разговора. Газзаев сказал: «У тебя есть шанс, так что все в твоих руках. Тебе шестнадцать? Я не смотрю на возраст, единственное, что для меня важно, – это как ты в свои шестнадцать будешь играть».

Я даже не размышлял, чтó может стоять за этими словами. Просто поверил тренеру – и все. Пока ехал на базу, конечно же, думал о том, что просто так меня никто никуда вызывать бы не стал. Что, видимо, тренеры хотят таким образом потихонечку подтягивать меня к основному составу. Но подсознательное напряжение и какая-то безумная внутренняя боязнь происходящего оказались настолько велики, что сразу после разговора с Валерием Георгиевичем я вернулся в комнату, которую мне отвели, упал на кровать и проспал целый день. Вечером в таком же состоянии внутреннего мандража пришел на тренировку, понимая, что мне надо любой ценой выжать из себя максимум.

О том, чтобы понравиться конкретно Газзаеву, я не думал вообще: все-таки главный тренер команды обычно занимается теми ребятами, которые играют в поле. У вратарей в ЦСКА был Вячеслав Викторович Чанов, который проводил вратарскую разминку. С ним я немного позанимался чисто вратарскими упражнениями, а вот когда пошла основная работа, у меня вдруг все стало получаться; абсолютно все. Даже когда понимал, что в прыжке не достаю мяча, он каким-то чудом попадал мне в пятку, в нос, в голову, в локоть. Старшие ребята, кто тогда играл, – Ролан Гусев, Игорь Яновский, Андрей Соломатин – начали переглядываться: мол, а пацанчика-то реально уже можно ставить в ворота.

Но первое время я очень побаивался, причем всего сразу. Чтобы лишний раз не ходить в общий душ, мылся у себя в номере – в раковине. Даже просто зайти в столовую было определенным стрессом. Это сейчас молодые в команду приходят, жвачку в рот закинут и все им по барабану. А тогда команда-то была какая? Тех же Яновского, Гусева, Соломатина я до этого только по телевизору видел. Они были для меня настолько недосягаемыми – я так, по крайней мере, считал, – что первые дни смотрел на всех исключительно снизу вверх. Потому и не хотел попадаться лишний раз никому на глаза. Молодой же, вдруг что-то не так сделаешь? Ощущение, что мы – равные, пришло намного позже.

Наиболее сильный внутренний трепет у меня тогда вызывал Гусев. Еще когда он играл в «Динамо», я смотрел по телевизору все матчи, а там лейтмотивом шло: «Гусев, Гусев, Гусев… Штрафные – Гусев, угловые – Гусев». В 2002-м Ролан чуть ли не десяток голов со штрафных забил, комментаторы очень любили называть его после того сезона «Русский Бекхэм». Одним словом – звезда. А тут ты понимаешь, что эта звезда от тебя через три номера по коридору живет и главное – не попасть ей под ноги. А лучше даже взглядами не пересекаться.

Ролан, конечно же, все это замечал. Подначивал, подшучивал; впрочем, такой легкий буллинг он устраивал всем молодым. Но вот меня, думаю, как раз после той первой тренировки все это коснулось в меньшей степени.

Мне вообще повезло в том, что старшие ребята сразу меня приняли и тем самым очень помогли быстро адаптироваться. Это очень непросто на самом деле – из юношеского футбола переходить в профессиональный. Там и удары другие, и скорость мышления, и все остальное. Когда здоровые лбы бьют по воротам и ты ставишь под удар свои 15–16-летние ладони, то и кисти выворачиваются, и локти. Все болит, конечно, потом.

Только закрепившись в основе, я стал понимать, насколько велика в этом была заслуга Газзаева.

Он выстраивал отношения в команде так грамотно, что становилось неважно, 16 тебе лет, 25 или 30. Даже когда к нам на сборах присоединялись игроки дублирующего состава, не было никакой разницы в отношениях – все общались на равных. Может быть, в каких-то других командах и случались проявления дедовщины по отношению к молодым, но в ЦСКА я ни разу с этим не сталкивался. Хотя как молодой и мячи на тренировки и обратно таскал, и жилеточки, и фишки, и за пивом для Андрея Соломатина как-то в Голландии бегал.

Воспринимал все происходящее как нормальный процесс посвящения в команду. Сначала ты молодой и зеленый, потом, когда твой статус начинает повышаться, тебя уже меньше задевают, да и подколки со стороны старших начинают носить уже не обидный, а, скорее, дружеский характер.

Но это вообще не про дедовщину, скорее – такая почти семейная внутренняя история. Кампоамор в этом плане был для клуба уникальным местом. На протяжении 13 лет мы ежегодно проводили там сборы, целиком арендуя небольшой отель, и, думаю, подобных условий для тренировок не было ни у какой другой команды. Два идеальных поля рядышком, плюс погода, плюс море, плюс великолепное питание, поскольку с нами постоянно ездил наш клубный повар, а главное, все это располагалось не на какой-то изолированной со всех сторон территории, а в таком районе, где можно в любой момент выбраться в город, погулять, развеяться.

Многие наши ребята приезжали в Кампоамор с семьями, брали прокатные машины, размещались не в главном корпусе отеля, а по соседству, в отдельных домиках, таунхаусах или просто в съемных квартирах.

В такие моменты, наверное, и начинаешь по-настоящему понимать, что клуб – это твоя семья.