Аглая: Ученица хозяина Мёртвой пряжи (страница 10)
И вышел, оставив меня одну в гулкой, холодной пустоте. Я смотрела на опустевший дверной проём, и душа моя разрывалась надвое. Что означал этот его взгляд? Что скрывалось за этим глухим голосом? Помощь или приговор? Я не знала. Я только чувствовала, что этой ночью, сама того не ведая, я изменила правила игры. Я вплела в мёртвое полотно этой Прядильни новую, живую нить. И теперь оставалось лишь ждать, какой узор она выткет на наших судьбах. И не станет ли она удавкой на моей шее.
На балку под потолком бесшумно опустился огромный чёрный ворон. Теневой. Он склонил голову набок, посмотрел на меня своим умным, не птичьим взглядом и издал один-единственный, низкий, гортанный звук. Это не был крик угрозы или карканье тревоги. Это было что-то иное. Вопросительное. Ожидающее. И от этого звука по моей спине пробежал холодок, куда более страшный, чем от утреннего сквозняка.
ГЛАВА 8. РЕВНОСТЬ И ЗАЩИТА
(От лица Аглаи)
– Ко мне, – донеслось из недр главного дома, и этот тихий, лишённый всякого нажима голос просквозил по мастерской холоднее зимнего ветра, заставив смолкнуть и жужжание веретён, и робкие перешёптывания.
Каждый в этом проклятом месте знал, что означает этот зов. Он не был приглашением. Он был приговором, который ещё только предстояло зачитать. Сердце моё сделало тяжёлый, глухой скачок и покатилось куда-то вниз, в ледяную пустоту живота. Я медленно поднялась из-за станка, чувствуя на себе десятки взглядов – испуганных, как у Весняны, пустых, как у Дарины, и безразличных, как у Остапа, что застыл у своих чанов с краской подобно каменному истукану. Взгляд Мрака я не искала, но ощущала его на затылке – тяжёлый, буравящий, словно он пытался просверлить в моём черепе дыру и прочесть там все мои страхи.
Путь до хозяйских покоев показался мне длиннее, чем вся дорога от родной деревни до этой усадьбы. Каждый шаг отдавался гулким эхом в оглушительной тишине, а резные тени от гобеленов на стенах, казалось, тянули ко мне свои когтистые лапы. Здесь всё было мёртвым: и камень под ногами, и бархат на окнах, и даже пламя в камине, что горело ровно и безжизненно, пожирая дрова, но не даря ни крупицы тепла.
Хозяин Морок сидел в своём кресле, похожем на трон из чёрной кости, и держал в руках моё ночное творение. То самое полотно с обережным узором, что я вышивала для Яруна, вкладывая в каждый стежок не умение, а всю свою душу, всю свою отчаянную молитву о его жизни. В руках колдуна оно выглядело чужеродным, слишком живым для этого склепа. Золотые нити колосьев, казалось, источали невидимый свет, а вплетённый в них солнечный луч горел так ярко, словно и впрямь вобрал в себя частицу полуденного зноя.
– Подойди, – его голос был мягок, как бархат, но под этим бархатом скрывался холод стали.
Я сделала несколько шагов, остановившись на почтительном расстоянии. Он поднял на меня глаза – глаза цвета грозового неба, в которых не было ни гнева, ни радости, лишь глубокое, хищное любопытство исследователя, наткнувшегося на диковинного зверька.
– Любопытно, – протянул он, проводя длинным бледным пальцем по вышивке. – Я даю тебе мёртвую пряжу, учу тебя работать с тенью, а ты… ты творишь из неё свет. Откуда в тебе это, дитя?
Я молчала, вцепившись пальцами в грубую ткань своего платья. Что я могла ему ответить? Что черпала силы в любви к брату? Что вспоминала тепло материнских рук и запах свежеиспечённого хлеба? Для него, сотканного из мрака и холода, эти слова были бы лишь пустым звуком.
– Дикая, неогранённая сила, – прошептал он, скорее себе, чем мне, и в его голосе прозвучало нечто похожее на восхищение. Ледяное, собственническое восхищение. Он поднялся, приблизившись ко мне вплотную. От него пахло озоном, пылью древних книг и увяданием. – Какой чистый источник… Я почти забыл, каково это на вкус.
Он протянул руку и взял мою ладонь. Его прикосновение было не просто холодным. Это был холод могильной плиты, высасывающий жизнь. Я ощутила, как тепло стремительно покидает моё тело, утекая в его сухие, сильные пальцы. По венам будто побежал невидимый ледок, сковывая, замораживая. Я дёрнулась, пытаясь вырваться, но его хватка была железной. В глазах на миг потемнело, и я увидела, как золотистые искорки моей вышивки тускнеют, словно он пил не только мою силу, но и силу моего творения.
В этот самый миг краем затуманенного зрения я уловила движение в дверном проёме, где застыли остальные. Это был Мрак. Он не шелохнулся, но его плечи дёрнулись, а свободная рука резко сжалась в кулак. Он качнулся, словно от внезапного головокружения, и на его обычно непроницаемом лице проступила серая бледность. Губы его были плотно сжаты, а в глубине глаз на долю секунды мелькнуло что-то похожее на отражение моей собственной боли. Он ощущал это. Не видел, а именно ощущал, как из меня уходит жизнь. И это знание, промелькнувшее в его взгляде, было страшнее самого прикосновения Морока.