Понятно, что эти идеи – конституционализм, либеральный национализм, парламентаризм – были мало понятны простым крестьянам, которые и слов-то таких не знали. Крестьянам гораздо яснее были большевистские лозунги о земле, мире и власти Советов. Крестьянами двигала вековечная мечта о царстве справедливости, отразившаяся в фольклоре, сказаниях и песнях, в многочисленных народных ересях, что так ярко изобразил Бердяев в «Истоках и смысле русского коммунизма». И Блок принял Октябрьскую революцию и Советскую власть, встав на сторону этого народа, в отличие от своих бывших сотоварищей – писателей и поэтов-декадентов Серебряного века, взявших сторону февралистов – представителей обуржуазившихся высших классов. Те вопили, что «победил хам!». Надо сказать, действительно, народное возмущение сопровождалось перехлёстами и даже варварством и вандализмом – это правда, которую тоже скрывать нельзя. Восставшие крестьяне, рабочие, солдаты сжигали библиотеки, уничтожали шедевры искусства во дворцах и имениях, которые они занимали. Революционная стихия, как и вешняя вода, не может не нести с собой грязную пену и мусор.

И Блоку не меньше, чем антисоветчикам-декадентам, было горько видеть это. Поэт был далёк от того, чтоб оправдывать вандалов. Но он понимал, что у такого поведения есть свои причины. В той же статье Блок пишет: «Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? – Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? – Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью». При этом Блок уверен: революция, как и всё, имеющее в своей основе высокую мечту, в итоге переплавит зло в добро. Открыв широчайшие перспективы детишкам крестьян, рабочих, извозчиков, прачек, кухарок, революция породит новую культуру – достойную наследницу старой, и дети тех, кто жёг в 1918-м библиотеки и столетние парки в барских усадьбах, сами станут учёными, писателями, поэтами, педагогами, инженерами… Вслушайтесь, какая вера в творческую силу народа сквозит в словах поэта! «Не бойтесь разрушения кремлей, дворцов, картин, книг. Беречь их для народа надо; но, потеряв их, народ не всё потеряет. Дворец разрушаемый – не дворец. Кремль, стираемый с лица земли, – не кремль. Царь, сам свалившийся с престола, – не царь. Кремли у нас в сердце, цари – в голове». Так и должно быть, Блок ведь – великий русский поэт, а великий художник всегда отталкивается от народной культуры, его творчество народно, он с народом связан теснейшей и глубинной связью.

И Блок оказался прав. Появились из выпущенного на свободу половодья народного крестьянские сыны – поэт Твардовский, полководец Жуков и тысячи, тысячи тех, без кого уже невозможно представить русскую культуру, культуры других народов СССР.

А что же старорежимные интеллигенты, гордившиеся своей «культурностью» и не подавшие руки Блоку, поскольку он-де «продался хамам»? Возьмём, к примеру, ту же Гиппиус. В 1918 году она подарила знакомцу по символистскому цеху свой сборник «Последние стихи», буквально нашпигованный ядом ненависти к Октябрьской революции. Блок ещё довольно осторожно и мягко на него отреагировал:

И что Вам, умной, за охота
Швырять в них солью анекдота,
В них видеть только шантрапу?

Мог бы и посильнее что-нибудь сказать. Совсем другие слова, похлеще, вспоминаются, когда читаешь эти злобные строфы:

Мысли капают, капают скупо,
нет никаких людей…
Но не страшно… И только скука,
что кругом – всё рыла тлей.

Тли по мартовским алым зорям
прошли в гвоздевых сапогах.

«Мартовские алые зори» – это идеалы февральской революции (по новому стилю она была в марте). А «нелюди» с «рылами» – это… родной русский народ в серых шинелях с большевистскими красными флагами… Настоящий, реальный народ, а не тот цветистый лубок, который за него принимали завсегдатаи декадентских салонов.

Для этой «восставшей черни» «изящная» символистская поэтесса не жалеет самых грубых ругательств. Они у неё и «дьяволы и псы», и «ночная стая» и «серые обезьяны»!

Ночная стая свищет, рыщет,
Лёд по Неве кровав и пьян…
О, петля Николая чище,
Чем пальцы серых обезьян!

«Петля Николая» – это та самая петля, которой были удушены декабристы – Пестель с товарищами по приказу Николая Первого. Стихотворение Гиппиус обращено к декабристам (она даже называет их – «Рылеев, Трубецкой, Голицын») и как бы упрекает их: «…смотрите что творит ваш „освобождённый народ”»! Теперь ей, «певице Свободы» Гиппиус, мил уже Николай с его виселицами и шпицрутенами! Теперь она желает, чтоб «хамьё» загнали в «старый хлев самодержавия», который декадентка ещё недавно проклинала:

И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!

Кстати сказать, что за святыни имеет в виду дама, которая воспевала со своим мужем половые извращения и мерзкий антихристианский оккультизм? Известно какие – для этих господ нет ничего святее… западной, либеральной, буржуазной «демократии» – с парламентом, с чинными депутатами, спорящими о процедурах, в то время как народ продолжает бедствовать… Казалось бы, кому придет в голову поэтизировать, воспевать громоздкую политическую машину с трудно произносимым и ещё труднее лезущим в стих названием «Учредительное собрание»? Но Гиппиус смогла!

Наших дедов мечта невозможная,
Наших героев жертва острожная,
Наша молитва устами несмелыми,
Наша надежда и воздыхание, —
Учредительное Собрание, —
Что мы с ним сделали…?

Разве способна понять эта «либеральная Муза» слова Блока о народе, мечтающем о справедливости и о том, что настоящий художник должен быть непременно на стороне мечтающего и страдающего народа? Она же настоящая зомбированная сектантка, только сектанты хоть Богу молятся, скудно и худо ими понимаемому, а наши интеллигенты-декаденты – Учредительному Собранию! Понятно, что Ленин на пару с матросом Железняком, распустившие это собрание (поскольку для них оно было никаким не Богом, а кучкой политиканствующих буржуа, не имеющих отношения к истинному народному волеизъявлению), – «ужасные кощунники», которым «прощения нет».

И как же кончили эти господа, проклявшие свой народ, объявившие его «обезьянами» и «хамами»? Плохо кончили. Господин Мережковский – муж Гиппиус – тем, что в оккупированном немцами Париже по радио приветствовал Адольфа Гитлера, сравнив усатого фюрера с… Жанной д‘Арк! Его поклонники уверяют, правда, что не в Париже, а в Биаррице и не Гитлера с Жанной д‘Арк, а Сталина с антихристом… Но при этом он сделал это в присутствии немцев, вызвав их аплодисменты, в то время, когда его стране грозило немецкое вторжение! Это ли не коллаборационизм?

Зинаида Николаевна недалеко ушла от мужа. Правда и её нынешние антисоветчики-литературоведы пытаются «отмазать». Пишут, что она осудила речь мужа, что в своих дневниках обзывала немцев «чёрными роботами». Но давайте заглянем в эти её дневники. Июнь 1941 года. Гиппиус получила известие о нападение Германии на Россию-СССР, на её Родину, что ни говори. Гиппиус пишет: «Два слова только: сегодня Гитлер, завоевавший уже всю Европу, напал на большевиков. Фронт – от Ледовитого океана до Чёрного моря. Помогают Финляндия, Румыния и др. Объявление войны любопытно». То есть Гитлер у неё напал не на Россию, а «на большевиков», и ей, видите ли, любопытно, чем же всё кончится? Будто речь не о родном народе, а о подопытном лабораторном животном.

Ах да, она же сама в «Последних стихах» называла всю Россию помимо горстки демократствующих декадентов и декадентствующих демократов «серыми обезьянами».

Ненависть к своему народу всегда только так и кончается. Тем, кто сегодня осуждает поэта Блока за то, что он принял советскую народную революцию, стоит подумать о бесславном конце «руки не подавших» Блоку.

«Чтоб жить не в жертву дома дырам…»
(О Маяковском)

1

Каждый год 19 июля – в день рождения поэта Владимира Маковского – я думаю о том, что если бы сохранился Советский Союз, то в этот день проходили бы громкие торжества. По телевизору показывали бы фильмы и передачи о «пролетарском трибуне», в музее Маяковского были бы конференции… Сейчас же в этот день полная тишина. Нынешняя власть предпочитает «не замечать» эту дату.

Думаю, сам Владимир Владимирович был бы этому очень рад. Нелюбовь к себе со стороны власти, которая уничтожила социализм, поливает грязью Ленина и Сталина, всячески восхваляет Колчака и Шкуро, поэт революции без сомнений воспринял бы как комплимент. Он ведь писал в одной из статей: «Если встанет из гроба прошлое – белые и реставрация – мой стих должны найти и уничтожить за полную для белых вредность».

Но мы, для кого советский социализм – не тупик, а напротив – высший взлёт истории нашей Родины, не можем не вспоминать В. В. Маяковского. Поэта, который всю свою творческую силу – а она у него была велика! – поставил на службу «атакующему классу», рабочим и крестьянам, поднявшимся на своих господ, скинувшим их прогнившее государство и впервые начавшим величайшее в мире строительство – социализма!

2

Для меня есть в этом и личный момент. Ведь именно через творчество Маяковского мне некогда открылся огромный и полный чудес Континент Поэзии. Конечно, ещё в детстве я слышал стихи Пушкина, конечно, я знал стихи Есенина и других русских поэтов, но, увы, как-то это не особо трогало меня – мальчишку с рабочей окраины приуральского города. Но однажды, когда мне было 14 лет, я раскрыл книгу стихов Маяковского, прочитал:

Вам ли понять,
почему я спокойный
насмешек грозою
Душу на блюде несу
К обеду идущих лет…

и тут же влюбился в его космическую ширь и образность, в его силу и пафос. Надо ли говорить, что тогда я начал писать и свои первые юношеские стихи (а кто из советских ребятишек не писал стихи? Тогда ведь мечтали стать поэтами, а не банкирами!) – и они были «под Маяковского»…

Стихи я потом писать бросил, но любовь к Маяковскому осталась на всю жизнь. В юности, пришедшейся на перестройку, открывшую нам русский Серебряный век, я, конечно, больше ценил его ранние, футуристические вещи – «Владимир Маяковский», «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник» (последнюю я столько раз перечитывал, что выучил наизусть!). С годами мои эстетические вкусы изменились, я стал ценить ясность и глубину классики, полюбил Пушкина. И у Маяковского (который, кстати, тоже прошел путь от футуристического отрицания Пушкина до благоговения перед ним) я полюбил его более зрелые и поздние вещи: «Люблю», «Про это», «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо», «Во весь голос»… Всякий классик (трибуну, правда, это определение не понравилось бы, но факт есть факт!) многогранен, и для каждого возраста у него – своя грань.

Про Маяковского обычно говорят: поэт революции. Это правда, но правда сама по себе мало что говорящая, почти бессодержательная. Мало ли кто принял Октябрьскую революцию! Маяковский и Брюсов, Есенин и Клюев, Блок и Устрялов, Махно и Брусилов… Их сотни! И каждый по своим причинам. Устрялов её принял как патриот, увидевший в Ленине собирателя России, Махно – как анархист, увидевший в Ленине предтечу Коммунии, Блок – как мистик-символист, для которого большевики – новые варвары, разрушающие старую культуру и открывающие «новые зори», Клюев – как сектант-народник, которому декреты Ленина напомнили старообрядческий «игуменский окрик». У каждого была своя революция и свой резон отвергать «старый мир».

Почему же Маяковский встал на сторону большевиков? Неужели потому, что он был футурист, ниспровергатель в области искусства, для которого, дескать, естественно и логично поддерживать и политическую революцию?