И что же я чувствовала? Не ужас. Не панику, которая, казалось бы, должна была сковать грудь. Лишь странное, леденящее спокойствие, словно я перешла некую критическую черту, и щемящее, глубокое чувство дежавю, растянувшееся на целые месяцы чужой жизни. Да, это было реально. Я была здесь. В теле Аделины. Накатила волна чего-то, что можно было бы назвать удивлением, но оно было коротким, как вспышка, и тут же растворилось в этой новой, обретенной ясности. Будто я подсознательно, с самого первого сна, ждала этого момента. Ждала, когда хрупкая перегородка между мирами окончательно рухнет, и я останусь по эту сторону. Мысль о возвращении – в свою квартиру, с ее одинокими вечерами, надоевшей работой, где я была лишь функцией, и тихой, непримечательной пустотой, – вызвала у меня лишь горькую, скептическую усмешку, дрогнувшую в уголках губ. Нет. Ни за что на свете. Там меня ничего не ждало. Ничего настоящего.

А здесь… Здесь был целый, живой, дышащий мир. Пусть и не самый дружелюбный, полный странных правил и скрытых угроз. Но он был реальным. И ужин с «семьей», который должен был начаться совсем скоро по меркам этого дома, был частью этой реальности. Я отбросила покрывало и встала с кровати. Пол под босыми ногами был холодным, даже сквозь тонкую ткань ночной рубашки. Я подошла к большому, в полный рост, зеркалу в резной деревянной раме. Знакомое лицо. Аделина. Большие, слишком выразительные для ее привычно-робкого характера карие глаза, светлые, цвета спелой пшеницы волосы, заплетенные в длинную, слегка растрепанную после сна косу, хрупкие, покатые плечи. Но сейчас в этих глазах горел не привычный испуг или покорность, а холодный, собранный, изучающий огонь. Тот самый, что я видела каждое утро в своем отражении, собираясь на работу, где нужно было быть твердой и непробиваемой.

Мой огонь.

«Ну что ж, – подумала я, с интересом разглядывая свое новое, старое отражение и замечая, как по-новому ложится свет на скулы, как держатся губы. – Посмотрим, что ты из себя представляешь, семья Аделины. Раз уж мы стали так близки». Я двинулась в сторону гардеробной – просторной комнатки с шкафами из темного дерева. Действовала на автомате, руководствуясь чужими, но уже уложившимися в голове, как картотека, воспоминаниями. Простое, но сшитое из дорогой ткани платье цвета темной сливы, с длинными рукавами и высоким воротом. Удобные туфли на низком, устойчивом каблуке. Я не стала заново переплетать тугую, идеальную косу, лишь распустила волосы, тщательно расчесала их пальцами, чтобы они легкими, естественными волнами спадали на плечи – достаточно скромно по местным меркам, но уже не так по-детски, не так безлико. В одном из ящиков туалетного столика лежали украшения. Я провела пальцами по массивному, холодному колье с адрахилом, камнем помолвки, и с легким, инстинктивным отвращением отодвинула его в сторону. Вместо этого выбрала тонкую, изящную серебряную цепочку с небольшим, искусно выполненным кулоном-снежинкой. Просто, элегантно и со вкусом. Без фамильного пафоса.

Сделав последний глубокий, размеренный вдох, наполненный ароматом этого мира, я вышла из комнаты в прохладный, сумрачный, тянувшийся на десятки метров коридор, где мои шаги отдавались глухим, но уверенным эхом.

Шаг был твердым, спина прямой – я сознательно контролировала осанку, наслаждаясь непривычной легкостью и гибкостью этого тела. Я не Аделина. Я – та, кто занял ее место, как надевают новое платье. И мне пора спускаться на ужин. Посмотреть в глаза этим людям, почувствовать атмосферу этого дома не через призму сна, а наяву. Посмотреть в глаза ему. И, возможно, начать потихоньку менять правила этой игры, в которую меня втянули против моей воли. Мысль об этом заставила кровь бежать чуть быстрее, вызвав щекочущее ощущение в животе. Страх? Нет, скорее любопытство и азарт. Я медленно спустилась по широкой мраморной лестнице, уже зная, куда идти, – эти знания жили во мне, как заученные маршруты в родном городе.

Голоса из столовой доносились приглушенно, сквозь массивную дверь. Глубокий, размеренный баритон – ее отец, барон Элрик. Светский, слегка нервный, словно натянутая струна, тембр матери, леди Илэйн. И еще один… низкий, бархатный, с легкой хрипотцой, проскальзывающей на согласных. Голос, который умел бы отдавать приказы.

Витор.

Мое сердце – нет, сердце Аделины – екнуло, отозвавшись привычной, вложенной в него тревогой, но я подавила эту слабость, сделав еще один глубокий вдох. Я готова. Меня смущало только одно: я не знала, в какой именно день очнулась. В моих снах Аделина с замиранием сердца ждала приезда Витора завтра. А сейчас за высоким арочным окном, в которое были вставлены витражи с фамильными гербами, был вечер, а в столовой явно было больше двух человек. Значит, либо я перенеслась на день вперед, и этот самый «завтра» уже наступил, либо жених решил появиться раньше срока, нарушив все возможные договоренности, что уже было интересно и говорило о его характере. Впрочем, какая, в сущности, разница? Поезд уже тронулся, и мне оставалось только занять свое место в купе и наблюдать за пейзажем. Я решительно толкнула тяжелую дубовую дверь с бронзовой фурнитурой и перешагнула порог столовой.

Воздух здесь был другим – густым, насыщенным, теплым. Он был полон аромата жареного мяса с трюфелями, легкой кислинки дорогого игристого вина и едва уловимого, но стойкого запаха магической пыли, которую использовали для очистки воздуха, – он напоминал озон после грозы и холодный пепел. Мое тело само, помимо воли, совершило легкий, отточенный годами муштры и репетиций книксен, и я мысленно поблагодарила мышечную память Аделины, существенно облегчившую мне жизнь в этот первый решающий момент.

– Добрый вечер, – прозвучал мой голос, мягкий, мелодичный и послушный, совсем не похожий на мой собственный, привыкший ставить задачи и давать оценки.

За длинным столом из темного, почти черного дерева, накрытым белоснежной скатертью и уставленным серебряными подсвечниками и хрустальными бокалами, сидели трое. Отец, барон Элрик – высокий, плотный, солидный мужчина с густыми темными волосами, тронутыми благородной сединой у висков, которая делала его только внушительнее. Его лицо, обычно непроницаемое, как маска, сейчас выражало привычную суровую сдержанность, но в уголках губ таилась усталость. Мать, леди Илэйн, – хрупкая женщина в платье цвета морской волны, с идеальной, как у балерины, осанкой и легкой, почти незаметной для постороннего глаза складкой беспокойства у тонких губ. Ее пальцы перебирали жемчужное ожерелье.

И… он.

Витор горт Адарский.

Он сидел спиной к большому камину, в котором весело потрескивали поленья, отбрасывая длинные тени. Живой огонь рисовал золотистые блики на его черных, гладко зачесанных волосах, выгодно подчеркивал резкие линии высоких скул и твердый, упрямый подбородок. На нем был не парадный мундир, а темный, почти черный, но дорогой и безупречно сидящий камзол из бархата, подчеркивавший ширину плеч и узость талии. В его серых, стального цвета глазах, холодных и оценивающих, читалась все та же надменная уверенность, но сейчас в них, когда он на мгновение задержал на мне взгляд, промелькнула тень легкого, безразличного любопытства, с каким рассматривают новую деталь интерьера.

– Здравствуй, дочь, – спокойно, без особой теплоты, но и без упрека кивнул отец. Его пальцы с толстыми перстнями-печатками обхватили массивную хрустальную рюмку с темно-рубиновым вином. – Ты как раз вовремя. Мы как раз обсуждали детали твоей скорой свадьбы с Витором.

«Да? – пронеслось у меня в голове, в то время как на моих губах, совершенно самостоятельно, застыла все та же учтивая, легкая, ничего не значащая улыбка, которую я видела в зеркале у Аделины. Внутри же все было спокойно и ясно. – Ну, ради такого события, как моя собственная свадьба, я, конечно, с вами посижу. Послушаю, что вы тут без меня, главной заинтересованной стороны, успели порешать».

Я направилась к своему месту, ощущая на себе три пары глаз: тяжелый, оценивающий взгляд отца, тревожный, сканирующий взгляд матери и тот, самый интересный, – холодный, отстраненный, но невероятно внимательный взгляд моего жениха.

Игра начиналась.

Глава 3

– Благодарю, батюшка, – я захлопала ресничками, изображая почтительную внимательность, и плавно скользнула на свободный стул напротив Витора, поправляя складки платья. Дерево стула было прохладным даже через ткань.

О, да. Вблизи Витор был еще эффектнее. Хорош, чертовски хорош. Классические, безупречные черты, густые темные брови, идеально очерченные губы, которые, казалось, никогда не знали настоящей, легкой улыбки. От него исходила аура холодной, сконцентрированной силы, словно от замерзшего водопада, и чувствовался легкий, пряный аромат дорогого мыла и кожи. Правда, взгляд его оставался отстраненным, будто он рассматривал не живую девушку, а новую единицу в инвентарной описи своих владений. Наверняка слова цедит сквозь зубы, снисходительно и неохотно. Но ничего, это лечится. У меня уже зарождался смутный, дерзкий план, как растопить этот лед, и мысль об этом вызывала не страх, а скорее азарт, как перед сложной, но интересной работой.

Пока же я принялась, как примерная дочь, за чуть подслащенную овсяную кашу с орехами и сушеными ягодами, которую беззвучно подала служанка в простом темном платье и белом крахмальном переднике. Ложка в моей руке не дрогнула, движения были выверенными и спокойными. Я отметила про себя приятный вкус каши – она была правильно приготовленной, густой, с ноткой меда.

– Дочь, мы с твоим женихом решили, что свадьба состоится послезавтра, – ровным, не терпящим возражений тоном «огорошил» меня отец, его пронзительный взгляд буравчиком впивался в меня, выискивая малейшие признаки паники или протеста. Он явно ожидал увидеть дрожь в руках или испуг в глазах.

Ну-ну. Не дождутся. Внутри все замирало от адреналина, но внешне я оставалась невозмутимой, как поверхность лесного озера в безветренный день. Я лишь покивала, делая вид, что тщательно пережевываю очередную ложку каши, давая себе секунду на осмысление.

«Да как скажете. Послезавтра, так послезавтра. Мне, собственно, все равно. Так даже лучше, меньше времени на лишние переживания». Мысль пронеслась четко и ясно. Побыстрее выйду замуж – побыстрее получу доступ к ресурсам, статусу и, что важнее всего, относительной свободе и независимости в доме мужа, где я уже не буду просто дочерью под строгим надзором. Пока эта мысль казалась единственным разумным выходом и лучшей из имеющихся стратегий.

– Наряд тебе сшила придворная портниха, мадам Солей, – продолжил отец, явно раздраженный моим спокойствием, его пальцы слегка постучали по столу. – Драгоценности отдаст мать перед церемонией. – Я покосилась в сторону леди Илэйн; она сидела, выпрямившись как струна, и невозмутимо кивнула, подтверждая сказанное, но ее пальцы нервно перебирали жемчужное ожерелье, выдавая внутреннее напряжение. – Все, что от тебя требуется, – уметь владеть собой. Быть достойной.

Угу. Если перевести с аристократического на нормальный язык: «Милая, не вздумай устроить истерику у алтаря или, не дай боги, сбежать». Да я, в общем-то, и не собиралась. Мой побег будет куда более изощренным и тихим. Он будет заключаться не в бегстве от, а в приходе к. К власти. К контролю. К возможности самой распоряжаться своей жизнью в рамках новой роли.

– Конечно, батюшка, – все же откликнулась я, доев кашу и с видимым, почти искренним удовольствием принимаясь за теплую, ароматную булочку с корицей, которую только что подали. Я отломила кусочек, чувствуя, как сахарная пудра оседает на пальцах, и как тает во рту мягкое тесто. – Я понимаю всю ответственность момента. Я сделаю все, чтобы наша семья могла мной гордиться. – Я сказала это ровным, уверенным тоном, без подобострастия, но и без вызова.

Я подняла глаза и встретила взгляд Витора. На сей раз он смотрел на меня пристально, с едва заметным, но живым интересом, отложив в сторону свой нож. Возможно, его удивило мое спокойствие, отсутствие привычной робости. Или тон, в котором прозвучали мои слова. В его серых, все еще холодных глазах мелькнула искорка чего-то, что не было ни надменностью, ни отстраненностью. Скорее… легким, пробуждающимся любопытством. Что ж. Отличное начало.