Так, за разговорами, мы выехали из городской черты. Дорога шла вдоль берега озера, оттуда задувало приятным прохладным ветерочком с лёгким запахом водорослей. Он надёжно блокировал то, что выбрасывал комбинат из огромных чёрных труб; в городе можно было свободно дышать, что очень ценилось местными жителями.

Сам комбинат был виден на горизонте, если оглянуться – сквозь заднее стекло «Жигулей».

Дорога пропетляла немного, потом дядя Шнайдер притормозил и включил левый поворотник. Мы выехали по второстепенной дороге на невысокий холм. Асфальт тут был разбитым, потрескавшимся, так что теперь мы двигались медленно, объезжая самые глубокие колдобины. А ещё мне приходилось держаться изо всех сил, чтобы не наваливаться на бабушку.

Кладбище с высоты холма, на котором мы оказались, неприятно напоминало оставшееся справа озеро. Только вместо воды здесь были могилы: серебристые обелиски, такие же серебристые оградки.

Спустившись с холма, мы остановились возле ворот. Они были открыты настежь. Справа стояла бетонная сторожка, где по идее должна была быть охрана, но сейчас она пустовала. Невозможно долго находиться на таком солнцепёке; видимо, сторож решил прогуляться до озера, освежиться.

Мы подняли окна, а дядя Шнайдер вставил под лобовое стекло специальную картонку – чтобы солнце не перегревало салон, пока мы будем заниматься своими делами.

Взрослые без лишних разговоров достали привезённые с собой вещи и еду с напитками, после чего так же молча двинулись на территорию.

– Ну вот, весь старый Балхаш здесь… – сказала бабушка, оглядываясь на надгробия.

– Ничего, зато новый стоит себе, – ответил дядя Шнайдер.

Меня всегда удивляло, как бабушка умудрялась здесь ориентироваться. Могилы выглядели совершенно одинаковыми: серебристые оградки, высокие, взрослому человеку по пояс. Одинаковые обелиски с красными звёздами. Однако же, она шла вполне уверенно. Даже быстрее, чем ходила обычно.

На дедушкиной могиле стояло точно такое же надгробие, как и на других. Отличалась только фотография: с неё на меня смотрел крепкий усатый мужчина с массивной челюстью. «Бушмин Даниил Гавриилович» гласила надпись ниже. И годы жизни. В отличие от многих других портретов, где люди выглядели очень серьёзными, дедушка улыбался. Даже его глаза смеялись. Это было резким контрастом по отношению к атмосфере кладбища, но мне нравилось.

Бабушка отперла калитку. Отец с мамой положили вещи на деревянную скамейку, достали краску-серебрянку, кисточки, щётки, тряпки. Запахло химией.

– Клаус Вольфович, мы тут пока порядок наведём – может, вам будет удобнее у входа подождать? Там тенёк есть, возле сторожки, – предложила мама.

– Я мог бы помочь, – заметил дядя Шнайдер.

– Да куда там! – улыбнулась бабушка. – Мы втроём-то еле разворачиваемся! И правда, Коль: может, с Серёжей прогуляетесь пока? А через полчасика приходите, мы как раз закончим, и столик подготовим.

– Что ж, хорошо. Ну что, пойдём погуляем? – он подмигнул мне. – Заодно клеммы аккумулятора посмотрим, а то, мне кажется, зарядка плохо идёт.

Мне было интересно посмотреть, как красят обелиск. Или даже самому поучаствовать, если бы отец позволил. Но поглядеть вблизи, что и как под капотом устроено у настоящего авто было куда как любопытнее.

– Хорошо, – кивнул я. – Могу помочь, если надо.

– Надо, конечно, – подмигнул дядя Шнайдер.

Некоторое время мы шли молча. Солнце поднималось всё выше и становилось по-настоящему жарко. Я начал понимать, почему бабушка так хотела управиться до обеда.

– Что, жарко? – спросил дядя, глядя на меня.

– Ну, так, – я неопределённо пожал плечами. – Я вообще люблю, когда жарко. Лето же!

– Это верно. Намёрзся, небось, в своём Забайкалье?

– Есть немного… но мы обычно тепло одеваемся. Так что нормально, жить можно. Но летом всё равно лучше, – ответил я.

– Ясно… – вздохнул он и будто бы задумался о чём-то, нахмурившись. Однако тут же продолжил: – Серёжа, мы ведь с тобой раньше не говорили про твоего дедушку, да?

– Не-а, – ответил я, немного удивлённый его вопросом.

– Ты становишься похож на него, – продолжал тот. – Даня всегда хотел сына, но не успел…

Он вздохнул и оглянулся на секунду.

– Знаешь, он был очень хорошим человеком. Таких мало. Однажды он спас мне жизнь.

Кажется, бабушка прошлым летом упоминала что-то такое, но вскользь. Я тогда не придал этому большого значения. В то время, когда они жили, как мне казалось, многие друг другу жизни спасали.

– И не только жизнь. Кое-что поважнее, – загадочного добавил дядя Шнайдер.

– Важнее жизни? – скептически ухмыльнулся я. – У вас, наверно, какое-то особенное задание было, да? Комсомольское или партийное? А он помог?

– Это верно, – почему-то рассмеялся дядя. – Вот только задание на самом деле было совсем не таким, как я думал. И не от тех людей, кому я тогда служил…

Я решил, что сейчас он начнёт мне рассказывать историю о том, что они такого важного и героического сделали с дедушкой. Пожилые люди такое любят. Я же приготовился изображать вежливое внимание. Да, часто такие истории гораздо скучнее, чем думают рассказчики, но тогда я готов был потерпеть. Очень уж хотелось заглянуть под капот «Жигулей».

Однако дядя Шнайдер вдруг повёл разговор совсем в другую сторону.

– Незадолго до его ухода у нас был один разговор, – сказал он.

Я, конечно, понимал, что под «уходом» дядя Шнайдер имел ввиду смерть. Почему-то среди взрослых такие вещи было не принято говорить прямо. Это называлось «деликатностью». Раньше меня это раздражало, но потом привык. Наверное, просто вырос.

– Он очень хотел сына, но понимал, что уже не судьба. Вот тогда-то он и решил, что уж внук-то у него обязательно будет, – дядя Шнайдер подмигнул мне. – И оказался прав.

– Жаль, что я его не увижу, – искренне сказал я. – Было бы интересно поговорить.

Дядя улыбнулся и протянул руку, будто хотел потрепать меня по голове, но в последний момент убрал ладонь. Это меня обрадовало – не люблю, когда взрослые так делают.

– В общем, есть одна вещь. Её подарил твоему дедушке его отец. То есть, твой прадедушка, – сказал дядя Шнайдер. – Я обещал Дане, что вручу её тебе в день, когда тебе исполнится шестнадцать.

– Ясно, – разочарованно протянул я. До шестнадцати мне было ещё расти и расти. Пропасть времени!

– Но, видишь ли, какое дело…

Дядя Шнайдер вдруг остановился и пристально посмотрел на меня. В его светло-серых глазах застыло такое выражение, что, несмотря на жару, я почувствовал, будто повеяло ледяным холодом.

– У меня есть ощущение, что такой возможности может и не быть, – продолжал он. – Поэтому я готов сделать это раньше. Держи вот.

Он полез в карман своей лёгкой накидки, защищающей от солнца, вытащил потёртый кожаный футляр размером с пачку сигарет и протянул мне.

Я взял футляр и принялся с интересом разглядывать его.

– Можешь достать, – сказал дядя Шнайдер.

На футляре была металлическая застёжка «кнопка». Я осторожно потянул за край накидной крышки, пока она не щёлкнула. Потом откинул её. Внутри что-то серебрилось. Осторожно подцепив пальцами рифлёный металлический бок, я вытащил содержимое футляра наружу.

Плоский круглый корпус, крышка на замке. Чтобы открыть, надо нажать кнопку сбоку. Поначалу я подумал, что это часы: круглый циферблат, деления, цифры. Но потом сообразил, что стрелка только одна. Она как раз заканчивала колебаться, указывая точно на север.

– Компас? – улыбаясь, спросил я.

– Да. Чтобы ты понимал: в начале века это была очень ценная вещь, особенно для охотников. А твой дедушка обучался охоте с детства. Он ведь вырос на Алтае, ты знал об этом?

– Не помню. Вроде, бабушка рассказывала.

– Как я сказал, ему этот компас подарил отец, твой прадедушка. Когда Даня впервые вернулся с добычей. Чтобы, значит, он мог заходить дальше в неизведанные места и не бояться, что потеряет дорогу домой.

Я вдруг вспомнил про Санька и его план дальнего похода. В такой прогулке компас точно не был бы лишним.

– Полезная вещь, – с умным видом кивнул я, разглядывая подарок.

На его нижней стороне обнаружился рисунок, грубоватый, как мне показалось, будто бы нацарапанный иглой. Это было что-то вроде буквы «Ш», но с раздвоенной в нижней части средней перекладиной.

– А это кто нацарапал? – спросил я. – Какой-то малыш игрался?

Дядя Шнайдер улыбнулся.

– Нет, не малыш. Рисунок сделал твой прадедушка, собственноручно. Этот символ называется «тамга». В старые времена богатые рода в степи таким образом метили свою собственность: лошадей, скот, ценные вещи.

– А-а-а, – кивнул я, стараясь сделать умный вид.

– Интересно, что обычай ставить тамгу зародился где-то в этих краях, в Великой Степи. Но твой прадедушка привёз этот знак совсем из других мест… хотя тебе это сейчас не так интересно. Хочешь, я научу тебя брать азимут по компасу? – вдруг спросил он.

За время разговора мы успели подойти к «Жигулям», и я тоскливо посмотрел на машину.

– О, с клеммами ещё успеем – это на пять минут дело, – улыбнулся он. – А вот с азимутом – когда ещё возможность будет?

– Ладно, давайте, – согласился я.

Брать азимут оказалось вовсе не сложно. Дядя Шнайдер достал из бардачка авто карту местности, и мы активно ей пользовались. Заодно я изучал окрестности – наверняка пригодится, если я и Саня всё-таки соберёмся в поход.

– Смотрите, вон там, вдалеке. Тридцать шесть градусов, – сказал я. – Интересно, будто кусок дороги среди сопок! Или даже взлётная полоса! Для кукурузников! Да? Мне кажется, там точно мог бы кукурузник сесть!

Дядя Шнайдер посмотрел в указанном направлении. На его лице появилось странное выражение: удивление, смешанное с тоской и даже с какой-то странной гордостью.

– А ты глазастый, – сказал он.

– Есть такое дело, – охотно согласился я.

– Там действительно когда-то был аэродром, – продолжал дядя. – Очень давно. Больше сорока лет назад. Именно там мы и познакомились с твоим дедушкой…

Он задумался о чём-то своём. Погладил подбородок. Потом, будто спохватившись, улыбнулся мне и сказал:

– Клеммы же! Давай проверим скорее – а то уже время идти обратно. Арина будет недовольна, если задержимся.

Под капотом у «Жигулёнка» ожидаемо пахло бензином и смазкой. А ещё нагретым металлом.

– Вот видишь эта штуковина? – показывал дядя Шнайдер. – Это аккумулятор… ну да, клемма разболталась, сейчас затянем.

Я уже знал, как выглядят аккумуляторы. Даже плавил свинец из пластин для всяких своих нужд. А вот многие другие вещи под капотом мне были незнакомы.

– А это что такое? – я показал на штуковину с проводами, похожую на торчащего вниз головой осьминога.

– Это трамблёр, – ответил дядя. – Он даёт искру на свечу, которая воспламеняет смесь в цилиндре. Там внутри бегунок, он бегает по кругу и по очереди замыкает контакт для свечи каждого из четырёх цилиндров.

– А-а-а, ясно, – кивнул я.

– Ну всё, пошли к остальным, – дядя Шнайдер закрыл капот. – Справились!

Пока мы шли, я пытался на ходу брать азимуты. Но получалось плохо.

– Серёжа, очень большая просьба.

Мы остановились возле входа на кладбище.

– Эту вещь ни в коем случае нельзя потерять. Совсем-совсем никак. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул я с серьёзным видом.

– Von Vater zu Sohn. Die Wurzeln des Baumes sind in der Vergangenheit, die Krone in der Zukunft, – произнёс дядя Шнайдер, нахмурившись.

Я впервые слышал, как он говорил на немецком. Уже хотел было спросить, что это значит, но он сам сказал:

– От отца к сыну. Корни дерева в прошлом, крона – в будущем. Когда придёт время, ты передашь этот компас дальше, своему сыну.

Я улыбнулся и повторил:

– Von Vater zu Sohn. Die Wurzeln des Baumes sind in der Vergangenheit, die Krone in der Zukunft.

– Ого!