В школе начались каникулы, так что Мама, заглянув в зал-детскую, чмокнула Павлика в лоб, но будить не стала. Шепнула, что в холодильнике стынут его любимые «коклеты», велела слушаться нового папу и не ругаться – как будто Павлик когда-либо смел дядь Гере перечить!.. Сказала и ушла на работу. Не минуло и полчаса, входная дверь опять хлопнула – отчима сны Павлика не волновали. У отчима «трубы горели», вот и отправился спозаранку в «Пятерочку» за ингредиентами для своей «текилы».

Впрочем, это Павлик понял уже потом. А пока он, встав, заглянул в туалет (воспользовавшись правом не чистить зубы, раз уж все равно остался дома один). Оделся-обулся, достал из холодильника «коклеты», сложил в пакет и умчал на встречу с питомцем – а еще, конечно, с Каринкой. У той ведь тоже каникулы! Значит, они снова могут гулять целый день, играть с Рыжиком во дворе, в парке и других местах, где только захотят. И, кто знает, вдруг Павлику снова перепадет поцелуйчик…

Но Карины внизу не было. Спит?.. Павлик рискнул позвонить в ее квартиру, однако никто не открыл. Ну, предки-то ладно, завсегда пропадают, а куда Карина подевалась?

Вернувшись к Рыжику, он заметил, что в блюдце почти не осталось молока. И кусочков «Вискаса» рядом тоже не видать, пушистый все схомячил. Или в таких случаях правильно говорить «скотячил»? Надо бы у Карины спросить…

Может, она во дворе гуляет? Павлик приподнялся на цыпочки, открыл окно и, повиснув на подоконнике, выглянул наружу.

Погода тем утром выдалась не по-осеннему солнечная. «Бабье лето», как говорили по телику. Лучи слепили глаза, мешая разглядеть, что творится на улице. Качели на детской площадке, скамеечка – пусто…

Рыжик громко мяукнул.

– Тише ты, мелкий! – отвлекшись, цыкнул на кота Павлик. А когда снова выглянул во двор, то увидел, наконец, Карину.

Та спешно пересекала площадку в направлении подъезда. Он признал подругу по ярким крашеным волосам. К тому же на ней была привычная куртка, а с плеча свисал рюкзак. Белым пятнышком пялился снизу вверх на Павлика знакомый принт в виде черепа.

А позади, буквально в нескольких шагах, шел дядь Гера. В руках у него Павлик заметил бумажный пакет из тех, что выдают в алкомаркетах. В отличие от Карины, отчим явно никуда не торопился, но и сильно от девочки не отставал. Дядь Гера часто вертел головой – сверху, из окна, отчим казался маленьким, как крыса, и движения его, когда он посматривал по сторонам, были такими же резкими, дергаными, по-крысиному хищными.

Рыжик снова протяжно мяукнул, но Павлик не обратил внимания. Он растерялся, не зная, что делать. Крикнуть Каринке? Или дядь Гере, чтобы отвлечь?..

Или лучше бежать вниз, им навстречу?

Спрыгнув на пол, Павлик метнулся было на лестницу, но затем сообразил, что Карина скорее поедет на лифте. Прибежал обратно, замер меж двух кабин: какую выбрать, чтоб не разминуться? Нет, все-таки лучше поорать из окна отчиму, задержать того хотя бы на минуту!

Павлик так спешил, что задел ногой блюдце. Оно громко звякнуло, перепугав Рыжика. Котенок шарахнулся в сторону, даже шлепнулся задом на свой коврик. «Прости, прости!» – только и успел подумать Павлик, снова прыгая к окошку.

А вот докричаться до кого-нибудь во дворе уже не успел. И детская площадка, и асфальт перед подъездом пустовали. За спиной у Павлика загудели механизмы заработавшего лифта. Пуще прежнего замяукал – практически уже закричал! – кот.

– Спокойствие, только спокойствие… – пробормотал Павлик и Рыжику, и самому себе.

Подхватил котенка на руки, принялся баюкать у груди, вышагивая перед закрытыми створками. Остановился у одной из шахт, прижал ухо к холодному, едва заметно вибрирующему пластику.

Неожиданно там, в шахте, раздались грохот и звон бьющегося стекла. Плотно сдвинутые створки содрогнулись, до ушей Павлика донесся разъяренный вопль:

– …учка малоле… пута, мать твою!

Еще один мощный удар повторно сотряс двери – кабина проезжала как раз мимо восьмого этажа! Рыжик заорал, рванулся вперед, на звук, когтями задних лапок больно расчертив кожу на груди и шее Павлика. Мальчик не обратил на боль внимания. Выпустив котенка, замолотил руками-ногами по пластику, закричал что есть мочи:

– Каринка!.. Не-тро-гай-ее-дядь-гер-по-жа-алста!

Грохот в шахте затих. Гул лифта сначала отдалился, поднявшись выше, а потом и вовсе исчез. Наверху, на девятом этаже, послышался шорох раскрывающихся дверей.

Павлик кинулся на лестницу:

– Я здесь, Каринка!..

Столкнулся с ней на полпути, на площадке меж двух лестничных пролетов. Застыл на последней ступеньке, увидев бледное лицо, размазанную по одной из белых щек алую помаду. «Разве Карина пользуется помадой?..» Тут до него дошло, что это вовсе и не помада, это кровь сочится из разбитой губы. В глаза Павлику бросился надорванный рукав Карининой куртки. И колготки, ярко-синие, жгучие, как кислота, Каринкины колготки, спереди потемнели, испачкались в чем-то то ли коричневом, то ли буром.

Снизу снова мяукнул Рыжик. Также робко и еле слышно Павлик выдавил:

– Карин?..

Та, пошатнувшись, вытянула руку, чтобы опереться о стену. Не выдержала и привалилась плечом, уставилась ошалело на мальчишку:

– Падла ваш мятый… айфон отжал, паскуда.

– Та на, падавись! – раздался насмешливый голос дядь Геры.

Карина выпучила глаза от испуга. Быстро оглянулась и в самый последний момент дернула головой в сторону. В стену рядом камнем прилетело, врезалось, брызнуло осколками пластмассы, отскочило и грохнулось на истоптанную плитку пола, в пыль – и только тогда Павлик сумел рассмотреть, что это телефон девочки. Ее теперь уже, видимо, бывший телефон.

С девятого этажа к ребятам вразвалочку, уверенной походкой спустился Мятый Человек. Остановился на пару ступеней выше, накрыв громадной тенью. Сам тоже громадный, широкоплечий – пиджак того и гляди по шву треснет. Поднял руку и ткнул толстым, как палка, пальцем в сторону Карины:

– Собирай по кусочкам теперь, путамадрэ, раз надо. Считай, в расчете… – Двинул рукой, указывая уже на Павлика: – А ты… Маль-чико. Помни наш уговор. Мамке ни слова!

Ухмыльнулся, показав зубы. Сплюнул в просвет за перилами лестницы. Постоял еще немного, будто раздумывая над чем-то, – Павлик с Кариной окаменели, боясь двинуться с места.

Наконец дядь Гера, еще раз смачно харкнув, уже прямо им под ноги, махнул рукой, грузно развернулся и зашагал наверх, бормоча:

– Вот же сука… Ниньосы ссаные… С кошаком своим…

Когда угроза исчезла из виду, Карина с громким полувсхлипом опустилась на колени, начала сгребать осколки. Ее пальцы тряслись, как и разбитые губы. С губ срывались слова:

– Тыщ двести же, падла, расхреначил… Если не больше.

А вместе со словами этими падали слезы. Павлик хорошо их видел. Как мог, он попытался утешить подругу:

– Карин… Ты же сама говорила… В жизни айфон – не главное…

Осторожно коснулся ее плеча и тут же поспешно убрал руку, потому что Карина чуть не подпрыгнула от этого легкого прикосновения. Повернулась к нему, дернула раненым ртом, моргнула. И тихо-тихо, на выдохе, сказала:

– Не главное, Павлик. Айфон – не главное. Понимаешь?..

Павлик кивнул. Пусть словами и не смог бы объяснить, как и что именно, но он действительно понимал. Чувствовал, что Мятый Человек лишил Карину чего-то гораздо более важного, чем гаджеты или деньги. Чего-то главного.

И, кажется, Рыжик это тоже чувствовал. Выбрался незаметно на лестницу, вскарабкался по ступенькам, подошел тихонечко к девочке. Приподнялся, опершись передними лапками о ее колени, вытянул шею – и лизнул зареванное лицо.

Карина слабо улыбнулась, фыркнула. Подхватила котенка на руки, ткнулась носом в шерстку на кошачьем загривке. Прикрыла глаза, будто спит. И Павлик присел рядышком, прислонив голову к плечу подруги.

Так они молча втроем и сидели, минут десять.

А потом Карина открыла глаза:

– Я предкам скажу. Про айфон. Пусть полицию вызовут…

Павлик посмотрел на нее. Обрадовался тому, как уверенно и серьезно зазвучал ее голос – и тому, как заблестели, уже не от слез, ее глаза, когда Карина закончила:

– И пускай этого урода посадят.

Он подумал немного. Потом нашел своей маленькой ладошкой ладонь девочки и, как мог, пожал ее:

– Я тоже все Маме скажу.

Так и решили. Но, поскольку Каринкиным телефоном воспользоваться уже было нельзя, поступили следующим образом: взяли Рыжика и вместе отправились на вокзал, в буфет. Там, пока Павлик угощал кота «коклетами», Карина поговорила с Мамой. Он же подтвердил сказанное и еще нажаловался на то, что дядь Гера водит в их квартиру каких-то «компрачикосов». И про шприц на кухне тоже поведал, не таясь.

Мама, конечно, расстроилась. Но и обозлилась – Павлик догадался, потому что знал, как с ней это бывает, когда кто-то из «новых пап» вытворит что-нибудь дурацкое, обманет или сбежит в неизвестном направлении. Круглое Мамино лицо в такие минуты темнело, наливаясь краской, а голос становился хриплым и суровым, как сейчас:

– Притон устроить решил, подонок?! Ноги его больше в моем доме не будет!

Она одолжила Карине свою старенькую кнопочную мобилку – позвонить родителям. Пока ждали машину, Мама угощала новую знакомую горячим чаем и бутербродами, продолжая тихонько, вполголоса о чем-то ее расспрашивать. Павлик не до конца понимал, о чем именно, но слышал несколько раз повторившийся вопрос: «А он тебя точно нигде не трогал, милая?..» Карина молча качала головой, а Павлик гадал, почему она врет и зачем вообще Мама ее спрашивает, ведь по разбитой губе все и так видно.

Может быть, речь шла о чем-то другом, о каких-то других прикосновениях?.. О чем-то таком, взрослом, в чем Павлик – всего лишь ребенок, увы! – мало что соображает?.. При мысли об этом ему становилось неприятно – от осознания детской своей слабости и несмышлености. А еще от воспоминаний об испачканных синих чулках Карины.

В конце концов девочка разрыдалась прямо в буфете. Благо тут никого, кроме них троих и Рыжика, этим вечером не было. Только тогда Мама, словно спохватившись, прекратила допросы. Пересела ближе к Карине и обняла, позволив ткнуться лицом в необъятную грудь. Так и сидели. Мама гладила по спине Карину, а Павлик – Рыжика. А потом и родители Карины подъехали.

Им они передали девочку, что называется, из рук в руки. Павлик еще и Рыжика отдал, рассудив, что Каринке тот сейчас нужнее. Но сначала извинился:

– Дядь, вы, хоть и алкоголик, я знаю, но, пожалуйста, потерпите немножко. Рыжика только довезти надо, а там у него свой домик, мы с Кариной сделали. Не зачихивайте его до смерти, пожалуйста!

Глаза у Каринкиного бати выпучились так, что едва не сравнялись в размере с линзами очков. Карина, совсем к тому времени уже успокоившись, хихикнула:

– Да не алкоголик он, а аллергик, дурень!

И пускай Каринка его вроде как отругала, Павлику от звука ее смеха все равно стало гораздо легче на душе. Точно все дурное уже осталось позади. Точно жизнь – их с Мамой жизнь, жизнь Каринки и ее родителей, жизнь Рыжика – вот-вот вернется в прежнее мирное русло.

Может, даже «развода» в семье Карины не случится, ведь когда с людьми всякое нехорошее происходит, оно их объединяет…

Вот только нехорошее еще не закончилось.

Мама придержала Павлика в прихожке, а сама пошла, тяжело ступая (аж зеркало на стене задрожало!), прямиком на кухню. Павлик не стерпел, выглянул из-за угла – интересно же все-таки посмотреть, что там будет теперь, когда все грязные тайны дядь Геры и его «компрачикосов» стали известны.

За Маму он почти не переживал. Уже завтра – об этом они заранее договорились с родителями Карины – придет полиция, «как минимум участковый». А «мятые синяки» вроде дядь Геры боятся полиции больше, чем чего-либо еще! По крайней мере, Каринкин батя-очкарик (он же батя-аллергик) очень убедительно об этом рассказывал. Мама же слушала и кивала, поддакивая. Вставляя между прочим: «Герман вообще на условном, ему с ментами пересекаться – край…»