«Как вышло неожиданно само собой, так оно, выходит, и правильно. – Подумал он трезво и жестко на осеннем ветру у дверей морга в ожидании отца. – Ведь хотел ни словечка не проронить в зале морга с мраморными столами. Так ведь легче, казалось, выдержать стресс от вида голых безжизненных тел. Ведь так не хотелось огорчать душу и сердце лишними произнесенными словами там, где живые слова ничего не стоят в окружении мертвецов. А ведь сам начал – поинтересовался точным временем – и понеслось-поехало со стадионным шапочным знакомцем-санитаром. Не хотел говорить, а сам разговорился. Зачем?.. – Он укоризненно покачал головой. – Но ведь мертвые часы на его глазах пошли… И что, оставаться при старом неверном времени?.. При мертвом времени, когда часы, подарок деда вдруг в морге ожили – разве это не знак с того света в этот свет?.. Только чего знак?.. Случай неожиданности, внезапности… Чего молчаливую буку из себя строить, если двумя словами «который час?» можно мертвый фантом остановившегося и пошедшего времени можно заменить живым фантомом ирреальности, а потом и просто реальностью быстротекущей жизни… О, время, остановившееся и пошедшее… О. время жизни человеческой: пришел человек голеньким в этот мир и ушел таким же голым в инобытие, тот мир, в зазеркалье…»

Он сидел на скамеечке в своих дальнейших размышлениях о парадоксах остановившегося и двинувшегося вперёд, а не назад времени, наклонив голову вниз, когда к нему подошёл отец, легко тронул за плечо: что-то о справке по вскрытию, причине смерти от инфаркта, куда-то теперь ехать для оформления места на кладбище летчиков-испытателей, и прочее-прочее…

«Хватит горевать и предаваться опасным размышлениям о жизни-смерти, о тайнах останова и восстановления жизни секундной стрелки, часов, отмеряющих ход человеческой жизнедеятельности – пора…»

Глава 3

После похорон деда Михаила Сергеевича на кладбище летчиков Жуковского в родовой могиле, где 25 лет назад был погребён его отец Сергей Михайлович, в доме вдовы Марии Андреевны были устроены грандиозные поминки, продлившиеся до позднего вечера. Не чокаясь, пили за упокой деда, было много неожиданных тостов и воспоминаний. Женщины пили полусладкие и сладкие вина, мужчины пили одну водку. Александр пил водку за деда наравне с мужчинами, молча, навострив уши топориком, он услышал много чего интересного, заповедного о деде. Кому нужны были здесь его детские и подростковые воспоминания о силаче-деде, выпускнике МИИТа, ветеране войны, железнодорожном полковнике, награждённом многими орденами, в том числе и орденом Ленина. Собственно, благодаря награждению деда нагрудным знаком «Почётному Железнодорожнику», дающим право бесплатного проезда в спальном вагоне вдвоём в любую точку Союза, внук впервые в десять лет на летних каникулах познал Крым.

В Ялте, где они отдыхали дикарём пару недель, юный спортсмен-отличник заставил деда жать силомер, чтобы собственными глазами лицезреть, на сколько килограмм будет превышен его только что установленный личный рекорд, 34 кг. Дед помял силомер левой рукой, как бы разминаясь и примериваясь. Ради интереса Александр посмотрел на отклонение стрелки, по результатам разминки левой руки – 80 кг.

– Нет, жать буду правой рукой, – сказал дед, – у левой руки кисть ранена бомбовым осколком. Зачем рисковать, вдруг швы разойдутся, так с этим хлопот здесь на курорте с тобой не оберёшься.

– Жми правой, дед, – посоветовал дотошный внук, – мне просто интересно, насколько килограмм ты мой личный рекорд превысишь. У нас в классе силачи тоже жмут за тридцать, по их словам. Я-то первый раз силомер жал…

– И сразу личный рекорд, – пошутил дед. – А я, честно говоря, силомер ни разу не жал. Последняя риска у него сто килограмм показывает, предполагаю мне, по силам превзойти этот предел…

– Это вряд ли…

– Тёзке Сергеичу, дурню, посвящаю свою жим, – сказал дед, взял силомер в огромную мужицкую правую лапищу и сжал на всю катушку. – Получите и распишитесь… – Он протянул силомер внуку. – Сколько?..

Жим был за 100 кг, хорошо ещё силомер не треснул пополам или на несколько частей. Александр с круглыми от возбуждения глазами только и выдохнул, глядя на гнутую стрелку, упёршуюся в металл за пределом шкалы:

– Вот, это да… – и тут же без паузы спросил. – А какому такому тёзке-дурню Сергеичу ты свой жим посвятил?

– Есть такой лысый вождь, что Крым щирым хохлам отписал, не подумавши, от мозга большого и жирного, в котором извилин нема…

Потом, конечно, Александр в той же Ялте на городском пляже узнает от деда, кому Крым вместе с городом русской славы Севастополем, российскую жемчужину, отписал этот неумный лысый вождь, но сам себе на уме, во всем его расцвете дурашливости и коварства. Но больше испытывать силу деда силомерами Александр в Ялте и потом не решался, так ведь можно в большие незапланированные траты ввести его, а ведь столько надо было объехать на катере, посмотреть: Ласточкино гнездо, Алупка и Воронцовский дворец, Никитский сад, Гурзуф, Алушта, Новый Свет, Судак…

А еще дед с первого класса школы приучил внука к дальним лыжным прогонам по живописным местам Быково, Ильинской, Удельной. На лыжах зимой на каникулах и выходные дни, а летом были дальние поездки на велосипедах на разные пруды с непременным купанием. Александр догадывался, что привязанность к нему деда связана с тем, что, как рассказывала бабушка Мария, он мечтал о рождении сына, а бабушка дважды подарила мужу двух дочерей, маму и тётку Александра, – вот и досталась ему случайно крепкая мужская дружба и неравнодушная любовь деда. У авторитетного деда-железнодорожника и на стадионе на катке, и на лодочной станции Быковского пруда были давние знакомые, поэтому Александр запросто мог проходить на каток и кататься на лодке бесплатно со своими школьными друзьями и соседскими знакомцами. Казалось, мелочи, пустячки – но приятно. А триумф родства был тогда, когда они с дедом приезжали на старинных довоенных велосипедах на стадион: дед садился на трибуну, внук выходил на футбольное поле центральным нападающим, а куча болельщиков вокруг авторитетного деда росла, как на дрожжах. Знамо дело, Александр под внимательными взглядами деда и его свить творил возможное и невозможное, чтобы отметиться хет-триками и покерами.

Но, главное, дед был не только профи в своем деле путейца, но настоящим русским патриотом и правоверным коммунистом, верящим в коммунизм в Отечестве и на всей земле, не любящим трепаться и бросаться лозунгами. Ещё он был классным садоводом, выращивающим редкие сорта яблок и груш, вишни и смородины… Видя, что садовода из внука ему не вырастить, учитывая его неожиданное увлечение после Крыма радиотехникой, помимо истории и спорта, старался подыграть тому во всех его юношеских радиоэлектронных начинаниях и проектах. Списываемые на станциях радиотехнические и электронные устройства по просьбе внука дедом свозились на задний двор с верстаками, тисками, прочим механическим старьём. Из этой рухляди много чего ценного и оригинального смастерил Александр с помощью проводов, пинцета, паяльника, олова и припоя.

– Нравится человеку радиотехника, и шут с ним, пусть в свободное от учёбы время копошится, занимается тем, к чему сердце лежит…

Так неоднократно защищал дед внука от опасений и подозрений бабушки Марии: как бы красного петуха не подпустил внучок, как бы крупным пожаром опыты на заднем дворе усадьбы не обернулись, ведь электрическая проводка туда было не согласована с пожарными и прочими надзорными органами посёлка. Действительно, искр и коротких замыканий было множество, но от пожаров бог защищал и миловал.

Но была одна семейная тайна деда, к которой внук не был допущен. Александр был всё же деликатным мальчиком, потом деликатным юношей, поэтому не совал нос туда, куда не положено или нежелательно было нос совать. То была тайна прапрадеда Сергея Михайловича и его сундучка с бумагами и книжками в столярке, торец которой выходил на задний двор, а дверь открывалась в яблоневый сад.

Так случилось, что оставленный родителями ночевать в доме бабушки Марии (дед Михаил был в командировке) шестилетним пацаном Александр ночью, под раннее летнее утро, был разбужен предсмертным хрипом прадеда Сергея с дивана. Возбуждённым голосом разбудил спящую бабушку, та в одной ночной рубашке подбежала к дивану, стала теребить безжизненное тело, очевидно, пыталась оказать посильную медицинскую помощь. Потом горько произнесла: «Умер», велела внуку отвернуться к стенке, не вставать с постели и побежала к соседям-врачам. Александр пролежал какое-то время, не шелохнувшись, с онемением тела и органов чувств, с жутким ощущением утреннего присутствия в комнате смерти человека, вчера вечером ещё шутившего и приготовившего на ужин необычайно вкусные котлеты с названием «Пожарские».

Сундучок прапрадеда Сергея закрывался на ключ, а зачехлённый ключ хранился в ящике буфета, из которого несло старьём и ароматным табаком трёх красивых старинных, но давно не раскуренных трубок. Когда уже старшеклассником Александр стал расспрашивать деда Михаила, приехавшего с партсобрания под хмельком, мол, что в сундучке, тот неожиданно бойко и насмешливо ответил:

– Многие знания порождают ещё большие печали… Ключом откроешь ящик Пандоры или небольшой сундучок с бумагами, книгами, рукописями… Что одно и то же опасный ящик и взрывоопасный сундучок… Прочитаешь тайные рукописи и опечалишься… Я специально метку опорную в чехле сделал, чтоб никто в чехол за ключом не лазил и сундучок не тревожил. Мой отец Сергей счастливым человеком был, абсолютно неграмотным, верным слугой одного большого чудаковатого учёного-философа… Не мог читать всей этой белиберды и счастливым оставался в своём неведении… Между прочим, во многие мемуары знаменитых и незнаменитых современников как «верный слуга Сергей» гениального чудака-профессора вошёл… Перед смертью философ-спиритуалист, певец духа передал свои неопубликованные рукописи слуге, не обязав его ничем, хочешь храни, хочешь сожги… А слуга был верен своему господину до конца, сохранил бумаги профессора, пожизненного холостяка, сочетавшего в хлипком болезненном теле абсолютную физическую немощь и неприспособленность к реальной жизни, и исполинскую духовную мощь…

– А ты читал те опасные рукописи?

– Нет, пролистал, не вчитываясь… Выбросить или сжечь рука не подымается… Не моё это и не отца, а профессора философии МГУ Льва Михайловича Лопатина… Случайно его потаённые рукописи и какие-то страшные мистические рассказы в сундучке его верного слуги оказался …

– Слуги?.. Дед Сергей был слугой Лопатина?

– Да, был с молодости до старости слугой, верным до последнего часа профессору… А нанял отца Сергея служить в барском доме ещё отец Льва Михайловича, выходец их старинного дворянского рода, известного с пятнадцатого века, богатей-домовладелец и крупный чиновник Михаил Николаевич, выпускник юридического факультета МГУ… Много знати повидал наш безропотный верный слуга Сергей… Любил рассказывать, как многажды с видимым удовольствием шубу подавал самому писателю Льву Толстому и прочим высокородным барам… Между прочим, из масонских лож Москвы… А Толстой описал обстановку в доме Лопатиных и самого хозяина-спиритуалиста в комедии «Плоды просвещения».

– И Лопатин был масоном?..