Бессрочные тайны (страница 4)
– Скорее, особенным, бескорыстным, благородным критиком масонов… Ведь дом в Гагаринском переулке Лопатины приобрели в 1872-м. А до этого было несколько хозяев, начиная с самого первого хозяина, масона высочайшей степени посвящения и видного декабриста Штейнгеля. Отец мне рассказал о тайной комнате за трехметровым зеркалом, с непонятными тайными знаками. Нам с братом Николаем очень хотелось попасть в эту таинственную комнаты, но как войти туда через сдвиг зеркала в сторону знали только хозяева особняка. А Льва Михайловича всегда добром буду вспоминать. Без его помощи мы бы с братом никогда не поступили бы в рязанскую гимназию, не закончили бы её… И не только за это… Мне в 16 лет открылся, как выдающийся философ-профессор и патриот Отечества, любящий Россию, страдающий за неё. Высказывание Лопатина я на всю жизнь запомнил: «Жестокая правда вообще и о России, в частности, без любви и сострадания есть банальная ложь» Видишь, есть, чем гордиться, близким знакомством с уникальным человеком, гимназией, но…
– Слуга отец – не предмет гордости…
– В точку… Верный слуга барина-философа, благороднейшего масона помогший нам с братом получить образование… Но, как на духу скажу тебе: я бы не смог быть слугой философа, как отец Сергей… Но, как помру, тебе разрешаю ключом из буфета открыть сундучок заповедным ключом – на три поворота против часовой стрелке… Но трижды подумай, стоит ли овчинка выделки: прочитаешь рукописи философа-спиритуалиста, выпускника историко-филологического факультете МГУ, и коммунизм возводить не захочешь…
– Может, наоборот, захочу…
– Смотри, я тебя предупредил, вольному воля, спасённому рай… Это любимая поговорка отца Сергея, к которой он приобщился через мудрёного господина-спиритуалиста… А смысл глубок в этой поговорке: «вольному воля» означает, что живой человек волен поступать так, как ему хочется; а «спасённому рай» означает то, кто живёт не по своей воле, а как бог велит, по божьей правде, тот спасётся. Понимай и принимай короткую жизнь, человече, так: ты можешь поступать по воле божьей или против воли божьей, живя не по божьей правде, – но знай одно… Только поступки, совершенные по воле божьей, приведут человека в рай… И на коммунизм и будущее Отечества, на рай и ад гляди через призму философа: жестокая правда без любви и сострадания есть ложь…
– А ты, старый коммунист, веришь в рай?
– В коммунистический рай верю, иначе в партию не вступал бы и кровь на войне не проливал без веры… И вот ещё что… – дед поднял многозначительно палец вверх. – Мы с младшим братом Николаем были дружны со многими нашими сверстниками, родичами Льва Михайлович, и как завсегдатаи дома в московском, Гагаринском переулке, слушали знаменитые «страшные» рассказы спиритуалиста-профессора… Он был удивительный рассказчик, исполнял свои страшилки о неприкаянных душах умерших лучше любого артиста… Поверь мне, я народных артистов многих за свою жизнь повидал и услышал в деле на сцене театров, и в жизни – как рассказчиков… Какие-то рассказы, которыми он баловал своих гостей и молодёжь, он положил на бумагу и передал – без всяких обязательств – своему верному старому слуге, который остался верен своему хозяину, в отличие от многих, до конца жизни… Но я боялся и боюсь читать рукописи, ибо натерпелся ужаса при их вербальном восприятии в юности… Сюжет-то прост, значителен и страшен, априори… Всё связано с коренным жизненным убеждением и осознанным, выстраданным философским учением спиритуалиста Лопатина, основанным на бессмертии человеческой личности благодаря бессмертной душе творческой, органичной в земной жизни личности… Личность и душа не умирают, а живут за гробом… Только иногда так случается, что загробные личности или фантомы земных воплощений способны проявлять себя физически, так сказать «пошаливать» с живыми людьми на земле «здесь и сейчас». Я сам с братом был свидетелем того, что философ-спиритуалист Лопатин, считая себя закоренелым убежденным мистиком, искренне верил в реальное физическое общение живых и умерших и во всём усматривал особый таинственный смысл… Вот почему, умирая буквально на руках своего верного слуги Сергея, в присутствии немногочисленных своих учеников и знакомых 21 марта 1920 года в скромной комнатушке с низким потолком, уже при других хозяевах дома, Лопатин показал пальцем на потолок и произнёс: «Там, на небе всё поймём». Эта фраза 64-летнего спиритуалиста вошла в несколько мемуаров. Отец же мне говорил, что Лопатин, умирая, успел шепнуть ему на ухо: жаль, что загробным знанием не с кем будет поделиться…
А на дедовских поминках Александр, впервые отведавший похоронной поминальной водке, внимательно слушал, не пьянея, слёзные воспоминания о деде, оттягивая свой прощальный горький тост. Сводил в уме какие-то концы с концами о жизни и смерти своего любимца, подарившего на 15-летие, на год раньше его совершеннолетия, прямо на трибуне Быковского стадиона наручные механические часы «Слава» со словами: «Ты сегодня был в ударе, прямо растрогал. Но футбол, хоккей, спорт – это лишь подспорье в жизни, судьбе. У человека должно быть дело жизни. Помнишь, как дореволюционный поэт Апухтин Алексей Иванович остроумно сказал: «Жизнь прожить – не поле перейти. Да, правда: жизнь скучна и каждый день скучнее; но грустно до того сознания дойти, что поле перейти мне всё-таки труднее». Может, он, толстяк, отличник и не спортсмен, имел в виду футбольное поле, а не поле жизни?.. А часы тебе, футболисту, поэту и исследователю по жизни, в подарок с намёком и дальним прицелом: во что превращать свою жизнь в быстротекущем времени – в поле исследовательской жатвы или в поле спортивной, жизненной битвы – это твоё дело, принципиальное жизненное дело ответственного личного выбора».
Ещё до своего поминального тоста он знал, что после поминок пойдёт на любимый с дедом Быковский стадион «Аэропорт», где ему когда-то были подарены часы, способные останавливаться, как вкопанные, во время смерти деда, и возобновлять свой ход, как в морге, давая знак тайному смыслу общения живых и мёртвых, близких родственных душ. Возможно, бессмертных душ. Почему – возможно? Просто родных бессмертных душ…
Мама, отец, его брат, дядя Саша, младший брат деда дядя Коля, младшая сестра деда, тётя Шура с её мужем дядей Серёжей пошли на электричку, сам же Александр, не доходя до платформы, свернул вправо в сторону пруда и стадиона.
– Пойду прогуляюсь, авось хмель выветрю…
– Не задерживайся, сынок, а то я буду волноваться, – напутствовала мама.
– Не ввязывайся в потасовки, это тебе не хоккей, где подраться можно за милую душу, а получит штраф всего в две или пять минут. – Пошутил дядюшка-профессор. – Помни, что ты нетрезв…
– Так ведь поминки, деда его хорошо помянули, – вступился за внука сутулый пьяненький дядя Коля и изрек с многозначительными паузами. – Поминки, понимаете, дело, так сказать, метафизическое… Недаром философ-метафизик, первый в мире учёный-спиритуалист Лопатин выделял из юной поросли старшего брата Михаила и меня, грешного за то, как мы внимательно и бесстрашно слушали его «страшные» мистические рассказа о заблудших душах на земле и в загробном мире… Многие в обморок падали, многих тошнило, мочились от страха многие, в штаны накладывали… А мы с Михаилом держались, нас отец Сергей всегда предупреждал: перед нашим семейным благодетелем держитесь достойно, без его помощи вы никто, ничто, и звать вас никак…
Видя, что он снова завладел внимание всей компании, идущей на платформу и внука, не сильно спешащего на стадион, дядя Коля, распрямившись, выдыхая винные пары, продолжил:
– Это Лев Михайлович сильно повлиял на мою сутулость и многие привычки, поскольку я с детских лет старался походить на умницу профессора-философа. Он был человеком без мышц, невероятно тщедушным, ходил всегда шаркая ногами и практически никогда не выпрямлялся в полный рост… Чудак редчайший, он любил нас с братом Михаилом брать с собой на прогулки, причём из-за своей врождённой болезненности в любую погоду, даже тёплым летом одевался, как в мороз, обматывая всё лицо длинным вязаным шерстяным шарфом. А осенью, зимой, весной и летом, как говорится, одним цветом всегда ходил в тёплых зимних на меху галошах. Наш отец Сергей Михайлович выполнял не только роль верного опытного слуги, но своего рода няньки мужеского пола, поскольку умница-философ был беспомощен и не разбирался в практических жизненных делах, с которыми мог справиться любой ребенок… Но в чём философу-профессору не откажешь, так это в любви к малым детям… Так ведь и дети к нему тянулись, к кроткому и мягкому необычайно… Много на с Мишей, царствие ему небесное, подарков перепало… Всего 64 года прожил Лопатин, брат Михаил пережил его всего на четыре, нет, пять лет… К чему это я?.. А мой возраст между двумя цифрами – 64 и 69… Мне пора, или не пора?.. К чему это я?..
– К тому, что на поезд пора, дядя Коля, – сказала серьёзным голосом мама. – А ты, Саш, не задерживайся на стадионе, знай о моём волнении за тебя…
– Пошли, Коль, – сказала брату тётя Шура, – Саше ещё на пруд и на стадион идти…
Вода в Быковском пруду была холодная, это Александр почувствовал, когда решил смочить лоб водицей, чтобы голова трезвее стала. За последние три дня со смерти деда подморозило, выпал первый снежок, а на прибрежной мели пруда образовалась тонкая ледовая корка. Тьма на подмороженном берегу пруда становилась угольно-чёрной, фонари почему-то сегодня на берегу и входа на стадион не горели. А сам стадион почему-то с пьяных глаз сегодня походил на погост с мёртвой тишиной за забором. Обычно открытые настежь ворота и калитка стадиона были закрыты изнутри, но, очевидно, совсем недавно. Кто-то неподалёку за воротами топтался и вздыхал, сдерживая дыхание. Александр осторожно постучал в калитку. Не дождавшись ответной реакции, ударил ногой посильней.
– Закрыто. Неужели не ясно?
– Не ясно, – рявкнул Александр. – Мне надо туда…
– Так ведь закрыт стадион по причине заливки льда.
– Залили поле или только собираетесь заливать, – уточнил внук. – Открой, ещё рано.
– Так стадион не магазин, работающий по расписанию, – отрезал сторож, молодой звонкий голос которого показался внуку подозрительно знакомым.
– А если не открою, что тогда?
– Придется перелезть через забор… вот, что тогда… Я же ясно сказал – мне надобно быть на стадионе…
– С чего бы это?
– Открой, я объясню с глазу на глаз…
– Нечего мне объяснять.
Александр, наконец, признал, кому принадлежит голос. Это был двоюродный брат Валентина, Пётр, студент из «Плешки», института Плехановского института, деловой и пробивной, нахрапистый парень, который подрабатывал в ночное время сторожем на стадионе. Дача Валентина и Петра была неподалёку от стадиона. Когда-то Валентин познакомил Александра со своим братом, непутёвым «козлом», любившим нарушать спортивный режим, но ещё больше любившим дармовые деньги, потому и пошел в сторожа.
– Петь, всегда можно объясниться и войти в положение человека, для которого поле стадиона и трибуны не пустое место… Открой и пропусти, я тебе «Троекурова» дам, как за входной билет на футбольный матч…
– Так бы и сказал сразу, – проворковал ласково сторож, громыхая ключами и замком, – за «Троекурова» всегда, пожалуйста.
Но сторож не ожидал увидеть Александра, такого нахохленного, целеустремлённого и с абсолютно пьяной физиономией.
– Не признал, Петь? – он дыхнул на сторожа сильным водочным перегаром кента, которому нынче море по колено. – Или всё же признал?
– Признал, Сань, – испуганно пролепетал сторож.
– А чего у вас свет нигде не горит, Петь?
– Без надобности. Каток завтра заливаем. Велено никого не впускать… – «Троекурова» за билет у друга брата было требовать неудобно, и Пётр суетливо спросил. – В первый раз тебя бухим вижу – с чего бы?