– Тебе я старалась не открывать это… – продолжила Анна Константиновна. – А впрочем, ты наверняка видела новости про «Витязя». Как хорошо, что все закончилось… Я не люблю эти экспедиции. Знаю, ты этого пока не разделяешь, но ведь ни одна не обходится без того, чтобы кто-нибудь не погиб. И если среди смельчаков – а они, конечно, все смельчаки! – случится быть твоему знакомому, ты тоже перестанешь их любить.

Ярослава кивнула, хотя насчет космических путешествий давно имела собственное мнение, противоположное мнению матери.

Она осталась одна. Мимо неслышно прошел Антип, автомат-лакей. Со стороны кухни послышалось восклицание матери, чем-то недовольной. Ярослава отчего-то улыбнулась, тут же устыдилась этой улыбки и направилась в свою комнату.

Девушка все никак не могла выкинуть из головы образ Волховского – офицера в белоснежном парадном кителе, с волевым лицом и грустными глазами. Ей теперь хотелось поскорее уединиться, чтобы пересмотреть на машинке старые новости и узнать о нем что-нибудь.

Волнение старшей дочери не смогло укрыться от Анны Константиновны. Причина его была как будто понятна, и можно было бы предаться размышлениям о том, что такое офицер дальнего флота и какой риск есть для ее дочери в такой партии. Но в этот день другое занимало сердце хозяйки.

Отдавая приказания кухонным и горничным, она то и дело доставала из футляра машинку и, включив движением безымянного пальца экран, быстро листала сообщения. Подавив вздох беспокойства, снова возвращалась она к праздничной суете, стараясь забыться в делах и тем самым отогнать свои тревоги.

* * *

Остроумов пропустил гостей вперед и повернул голову филина, небольшой статуэтки, прятавшейся в стеновой нише и открывавшей дверь кабинета, – милого маленького чуда, которое он устроил у себя как раз на случай таких приемов.

– Милости просим! Устраивайтесь без стеснения! Мои автоматы варят чудесный кофей, а мы, пожалуй, проговорим не меньше часа. Я прикажу подать сюда?

Путешественники уселись в мягкие кресла из светлого резного дуба, обитые кожей оттенка жженой умбры с карминовым отливом. Все решили пить кофе (или, как на старый манер говорил Остроумов, «кофей»).

Трудно себе представить, чтобы в былые времена употребляли кофе перед обедом или ужином. Однако с появлением так называемого снегиревского кофе напиток этот стал обыкновенным и перед трапезой, тем более что врачами действо это всячески приветствовалось.

Автоматы устроили столик, принесли поднос с дымящимися чашками, пузатой сахарницей и тремя сиропницами с мятным, карамельным, ванильным сиропами. Чашки были из тонкого фарфора, черного, украшенного изящными золотыми кудринами, с ручкой-змейкой, склонившей головку набок и смотрящей на пьющего.

– Какой чудесный прибор! И кабинет – одно изумленье! – произнес Волховский весьма искренне.

– Право, пустяки! – ответил купец, про себя отметив манеры молодого офицера: и комплимент, и верно взятую с блюдцем чашку, и меру паузы во всех этих действиях.

«А по рассказам Ивана, горяч душой. И вовсе не горяч, а более похож на человека долга, чести и манер», – подумал Остроумов.

Сам он позволял себе погорячиться или увлечься, но сознавал это вполне и видел всегда тому пределы, знал, что называется, место и время. И по законам, которые ведомы лишь докторам, изучающим человеческие души, его привлекали люди холодные и строгие.

Ермаков отхлебнул горячего напитка и довольно зажмурился.

– Неужто венерианский?

– Он самый! Пока вы летали, прибыла партия. И знаешь, кто там всем заправляет?

– Кто же?

– Киселецкий!

– Кисе… Васька Киселецкий?

– Он!

– Я помню его у нас на углу, простым торговцем… Как же их звали, эти сладости…

– «Ю-Питерские»!

– Точно, «Ю-Питерские», с большой литерой «П»! С адмиралтейством на фоне Юпитера. Нет, ты гляди каков!

– А то! Целым куполом, считай, заправляет! Разбогател!

– Ну, Васька всегда денежки любил. Но, кстати, не жадничал, помогал, если кто в нужде оказывался.

Ермаков отпил еще и, поставив чашку обратно, наклонился чуть в сторону Остроумова и спросил, понизив голос:

– Володя, ты прости мою бесцеремонность, но что же с младшенькой, Ольгой? Не видать ее. Уж не приболела ли?

– Здорова она, все с ней хорошо… Вот только… – Остроумов всплеснул руками, хлопнул себя по коленям. – Ах, это в двух словах не скажешь! Все хорошо!

Он налил в кофе мятного сиропа, перемешал, подул на темную гладь, отгоняя пузырьки, отпил сразу большой глоток, выдохнул и улыбнулся, чуть делано, как бы не допуская никаких сомнений в том, что все в его доме ладно и сложности – суть обычные житейские дела.

– Ваня, рассказывай скорее! Как же все случилось?

Ермаков взглянул на своего помощника, поправил манжеты и начал свой рассказ.

2. Десятая экспедиция «Витязя»

Прежде чем перейти к повествованию об экспедиции, уместно будет рассказать славную историю «Витязя», дабы читатель мог в полной мере оценить те усилия и масштабы человеческой деятельности, значимой частью и яркими представителями которой выпало стать Ивану Игоревичу Ермакову и его команде.

После того как в окрестностях Светлого пояса – сферы радиусом три мегапарсека – стали одну за другой открывать подобные Земле планеты, был образован Императорский корпус дальних изысканий. Штаб его обосновался на Земле, в Москве, а основу флотилии составили военные корветы. Главная причина такого выбора заключалась в том, что корвет был самым малым кораблем, на котором возможен монтаж лодыгинского искривителя. К тому же большая серия корветов, построенная в самом начале нового космического века, почти не отличалась своим устройством, имела одинаковые корпуса, была надежна, проверена временем, но для военной службы к тому времени порядком устарела.

«Витязь» был особенным кораблем, в своем роде памятником уходящей эпохе. Под командованием адмирала Камарова «Витязь» нанес на звездные карты Семилунск и Екатериномир, при его участии отвоевали поселенцы у ползариев Дальнекузнецк. Межгалактические странствия и опасные приключения оставляли порой на корпусе страшные отметины, и на стене центрального поста множились таблички с именами героев, сложивших жизни ради команды, корабля, свободы, знания, ради процветания империи и каждого ее жителя.

В тридцатые годы Корпус дальних изысканий начал пополняться кораблями, специально сконструированными для экспедиций. Несмотря на это, несколько корветов продолжали нести службу. Были у них свои преимущества, о которых любопытный читатель всегда может узнать из книг, этому вопросу посвященных.

Но помимо различных материальных соображений имело место кое-что особенное: некоторые корабли считались счастливыми, будто находившимися под охраной высших сил. В те моменты, когда неминуемо должны были они погибнуть, обстоятельства вдруг становились на их сторону. И раз за разом случались эти истории именно со старыми корветами. Можно возразить, что дело здесь вовсе не в удаче, а в том, что ею сумел воспользоваться капитан, или же посмотреть на эти чудеса под таким углом: будь на этом месте корабль более современный, не потребовалось бы и чудес. Все это отчасти справедливо. Но человеческая природа в любые времена одинакова. Людям требуется верить в удачу, в то, что есть для них надежда и там, где кончаются их возможности и отступают наука и техника.

Из пятерых остававшихся в строю корветов огонь войны пережил только «Витязь». В 70-х годах Корпус страдал от недостатка кораблей. «Витязь» прошел модернизацию и вернулся на службу.

25 октября 2890 года «Витязь» с командой из ста семи человек на борту вошел в искривитель, расположенный подле станции Порт-Арктур. Путь космоплавателей лежал к безымянной галактике в созвездии Центавра, на окраинах которой астрономы открыли две планеты, предположительно похожие на нашу Землю. Впервые человек направлялся к только что обозначенным звездным системам, не был еще установлен приемник-искривитель, не существовало точного маршрута через пространство Лодыгина. Пусты были карты новых, неоткрытых областей, и лишь несколько пометок на них обозначали те явные опасности вроде черных провалов и массивных звезд, которые были уже известны ученым.

Пространство Лодыгина – темная изнанка нашего мира, свернутого непостижимым для человеческого разума образом, обратная сторона космоса (или, как любят теперь писать в журналах, «сверхкосмос») – даровало людям возможность скорых путешествий по Вселенной. Оставим пока в стороне (что сделал и Ермаков) рассказ о том, как боролась отважная команда с красным туманом, как отказали генераторы в поле холода и только в последний момент на замерзающем корвете удалось механикам запустить их. «Витязь» уклонялся от вовремя обнаруженных наблюдателями вулкаров и притяжалей, штурманы денно и нощно анализировали карты, правя курс и порой одной лишь интуицией уводя корабль от столкновения с теми грозными силами, которые царствуют в чуждом человеку мире.

За сорок дней пронесся «Витязь» через одиннадцать миллионов световых лет и вынырнул в обычный космос неподалеку от первой своей цели – небольшой планеты, названной сначала Райским Садом. Вся она, как и предсказывали ученые, утопала в растительности. «Климат для жизни самый благоприятный. Следов цивилизации не наблюдаю. Атмосфера для дыхания человека не подходит, но данное препятствие легко может быть устранено за год работы оземельной станции. Отправляю на поверхность катер-челнок», – так радировал Ермаков на Землю.

Однако связь с катером сразу была потеряна. За густыми облаками не было никакой возможности разобрать, что же случилось на планете, что стало с двадцатью учеными, офицерами и матросами: катер попросту пропал с экранов радиоскопа. Ермаков принял решение тотчас лететь на поверхность. С собой он взял только троих имевших боевой опыт офицеров и пятерых матросов.

Место посадки в центре единственного материка, по всем измерениям видевшееся с орбиты твердью, оказалось глубоким болотом. Быстро найдено было место, где затонул первый катер, и спущен зонд, обеспечивший связь. Капитан и его команда начали готовить операцию по подъему. Работа шла в сложнейших условиях: второй катер вынужден был висеть в воздухе, а люди – прыгать по корням деревьев в герметичных костюмах, ежесекундно рискуя свалиться в клейкую субстанцию, из которой без посторонней помощи не выбраться. Имевшиеся на катере надувной спасательный плот и часть емкостей с кислородом и водой были превращены в понтоны, установлены были лебедки, дополнительной силы которых должно было хватить для вызволения скованного трясиной челнока.

Но в тот момент, когда команда спасателей готова была начать подъем, на них со всех сторон набросились ужасные существа, поначалу принятые за растения и до этого времени ждавшие удобной для атаки минуты.

– И вот эти адовы порождения окружили нас дюжиной! – взмахнул Ермаков рукой. – Нет, больше, больше их было! Сами по топи ходят как по лугу, быстрые, клювы у них, рук-ног по шесть пар, когти – что твой серп!

Он отпил кофе из заново принесенной автоматами чашки и промокнул губы платком.

– Ты, Володя, меня знаешь. Я всякого повидал и редко так расхожусь. Но здесь мои люди стояли беспомощные, шевелились уже под нами эти корни, и бог его знает что еще бы высунулось. Выхватили мы пистолеты, да на такой близости что от них толку? Уже рукопашная пошла. Они, эти штуки, как из палок сделаны. Матроса моего прихватил один, костюм ему разорвал. Я туда. Кортиком колю – как в дерево бью. Но оттащил. Упали мы на понтон, из плота надутый. «Только не здесь, приятель! – думаю. – Не дам я тебе, инопланетной твари, понтон повредить! Лучше утону с тобой, поганцем, вместе!» Держу его за руки-палки, а два когтя уже у самого горла моего. И тут Димка!

Ермаков взглянул на помощника, который готовился стойко перенести самое, быть может, сложное испытание для человека его склада.