– Краснов! – окликнула меня училка. – Вы так увлечённо обсуждаете с Рожковым проблему.

– Елена Владимировна, отсадите его от меня! – воскликнул мой сосед.

– Почему? – удивилась она.

– Мнениями не сошлись, – ответил я.

– Смотрите, Крас заговорил, – крикнула Алиса. – Исторический момент.

– Ну, давай, Краснов, выходи сюда, раз заговорил, – довольно дружелюбно предложила учительница. – Ребята, потише, пожалуйста.

– Тихо, король говорит! – заржал кто-то.

Я вышел, и все с интересом на меня уставились. Даже с каким-то азартом, будто ждали, что я выкину какой-нибудь фортель.

– Это ошибка, Елена Владимировна, – крикнул наглый пацанёнок в чёрном выпендрёжном пиджаке с блестящими лацканами. – Вы же знаете, Краснов тупой, он двух слов связать не может.

– Он кретин! – добавил один из тех, что крутился вчера вокруг Мэта.

– Так, может, ты, Вогулов, хочешь ответить вместо него? Или ты, Янусов?

– Нет, я не хочу.

– И я не хочу.

– Ну, вот и помолчите. Давай, Серёжа, отвечай.

– Да он же второгодник!

– Так, прекратите все, – чуть повысила голос училка. – Итак, говорим о мнении Добролюбова. Что такое обломовщина согласно его представлениям?

Я пожал плечами. Все притихли, готовясь захохотать, выпалить что-нибудь глумливое и едкое, а я провёл ладонью по своему свежему ёжику. Катя моя курсовую писала по Гончарову. Причём, совсем недавно писала.

– Ну, не вздыхай, Серёжа. Отвечай.

– Не понимаю я, Елена Владимировна…

Класс взорвался от смеха.

– Ну-ка, тихо! – хлопнула она ладошкой по столу. – Что не понимаешь? Поясни.

– Не понимаю, почему этого русофоба Добролюбова никак не изгонят из школьной программы.

Сразу стало тихо.

– Что-что?!

Она широко раскрыла глаза, пытаясь понять, что у меня на уме.

– Ну, посудите сами. Он говорит, что обломовщина – это типичный образ жизни русского человека, включающий в себя апатию, лень и бесцельное существование. Нет, такие люди встречаются, конечно. Даже в нашем классе имеются, и далеко ходить за примерами не надо. Посмотрите на Вогулова и Янусова.

Класс снова захохотал.

– Но это, – продолжил я, – не является отличительной чертой русского народа. Как раз, наоборот. Ещё поискать надо более трудолюбивых и изобретательных людей, чем наши соотечественники.

– Как любопытно. А что же представляет из себя обломовщина по твоему мнению?

– Во-первых, такого явления я лично никогда не встречал в реальной жизни. А что касается Ильи Ильича Обломова, вымышленного персонажа, то некоторые литературоведы считают его последним русским богатырём и даже русским Гамлетом. А кто-то сравнивает его бездействие с алхимическим Великим деланием. И если мы посмотрим какие приводятся аргументы, то скорее всего согласимся. Если не станем пребывать в апатии и лени, продлевая своё бесцельное существование.

Ну, и дальше коротенько, как говорится, минут на сорок, я задвинул пару актуальных теорий. На место я вернулся в полной тишине, которая была, на самом деле, красноречивее и громче самых громких оваций и фанфар.

– Илья, короче, когда у тебя тренировка? – снова прижал я Рожкова. – Я хочу начать заниматься. Но только, чтоб ты с тренером поговорил.

Задерживаться в этом мире я не хотел, совсем не хотел, но и не понимал пока, как мог вернуться назад. А тренировки… Тут ведь как, чем меньше простаиваешь, тем лучше.

– Да блин! Не возьмёт он тебя.

– Ну, не возьмёт, значит не возьмёт. Я тебе заплачу, хочешь?

– Достал ты. Ладно, в половине четвёртого сегодня приходи. Знаешь, комплекс у старого моста на Кузнецком?

– Знаю.

– Если опоздаешь, можешь сразу забыть об этом разговоре.

– Не опоздаю. Чё надо с собой иметь?

– Кимоно, но можно для начала просто шорты спортивные и футболку. Занимаемся босиком.

– Понял. Второй вопрос. Знаешь адрес Шалаева?

– Мэта? Зачем тебе?

– Да надо. Хочу в гости к нему съездить.

– Бабки что ли отвезти?

– Ну… – пожал я плечами. – Типа. Ты был у него когда-нибудь?

– Был на днюхе в прошлом году.

– Так дай адрес.

Он порылся в телефоне.

– Скажи номер, я тебе в «телегу» скину. У тебя телега есть?

– Кидай, – кивнул я, соображая, что такое «телега». – У меня всё есть.

– Слушай, ты после вчерашнего прям на себя не похож. У тебя там в черепушке твоей всё по полочкам что ли разлеглось?

– А как лучше доехать?

– На такси рублей семьсот, я думаю. В одну сторону. Зависит от загруженности. Ну, автобус вроде ходит какой-то.

– Ладно, спасибо, Илюха. Только смотри, язык за зубами, понял?

– Блин, Крас, только не наглей, ясно?

– Адиос, амиго.

На остальные уроки я не пошёл. На перемене вышел из школы и не вернулся. Зашагал по бульвару, у драмтеатра перешёл через Советский проспект и нырнул во двор к Четвёртой поликлинике, а дальше – в сторону городской бани.

Баня стояла на месте и даже внешне не изменилась. Я дёрнул дверь и вошёл в пахнущее берёзовыми вениками помещение. Прошагал через вестибюль и подошёл к буфету.

– Закрыто ещё, – не глядя на меня бросила тётка в белом халате и накрахмаленном, стоящем колом, марлевым чепце на голове.

Я усмехнулся. Такое чувство возникло, будто я не в будущее, а в прошлое перелетел, в глубокий совок. Правда буфет выглядел сейчас совсем иначе. Пивной кран, стойка, вывески, бутылки. Прибежище тех, кто живёт по принципу год не пей, два не пей, а после бани выпей.

– Я Кукушу ищу, – ответил я тётке.

– Кого? – скорчила она пренебрежительную физиономию. – Ты чего несёшь, шкет?

– Мне нужен Кукуша, – твёрдо повторил я.

– Шуруй отсюда, а то я тебе такую кукушу сейчас устрою.

Из двери за её спиной вышел толстый плешивый мужик с круглым тугим животом. Халат на его пузе не сходился, и оно торчало, как стенобитное орудие. Он настороженно оглядел меня, отодвинул бабу в сторону и упёрся руками в стойку. Толстые волосатые пальцы были унизаны перстнями. Синими, набитыми в разные годы.

– По этим пальчикам учебник истории написать можно, – покачал я головой.

– Тебе чё надо, шнурок? – прохрипел он.

– Кукуша кукует, а вор ворует, – усмехнулся я и глянул ему в лицо.

Он моментально покраснел, будто у него резко подскочило давление и остолбенел. Постояв так какое-то время, он порывисто повернулся к тётке.

– Иди, Люда… накладные проверь… Нам тут перетереть надо…

5. Ведь с тобой, мой мусорок, я попутала рамсы

Кукуша обвёл меня тяжёлым взглядом, и я заметил, как левое веко у него пару раз легонько дёрнулось.

– Ты кто? – со свистом просипел он.

– Что-то я не расслышал, – нахмурился я.

Он настороженно обернулся, проверив, удалилась ли Люба и, понизив голос ответил:

– Сколь вору ни воровать…

– А тюрьмы не миновать, – усмехнувшись, закончил я и показал на его чернильные перстни. – Всё, как по писанному, да, Кукуша? Чё? Я тебе говорил, что и с того света достану?

Он захлопал глазами, пытаясь понять, что же такое здесь происходит.

– Так как же это… Сергей Михайлович?

– Не рад что ли? – я засмеялся.

– Да что вы говорите такое! У меня же жизнь остановилась, после того, как вас схоронили… Вон, всё ж по рукам видать.

– Видать, – вздохнул я. – Всё видать. Но ничего, Кукуша, наше время пришло. Теперь мы им покажем.

– Только… не пойму я… как это так? Это ж… Не бывает так…

Он даже головой потряс, чтобы прибавить себе ясности. Я снова усмехнулся.

– Ладно, дядя Слава, не буду тебя больше за нос водить.

– Чё?

– Ну не Бешеный же я. Ты же сам видишь. Я его племянник.

Он резко поднёс руку, практически саданул себя по лицу и вытер взмокший лоб. У него всё лицо мокрым было.

– А как ты узнал тогда? – прохрипел он. – Это только он и я…

– От него и узнал.

– А лет тебе сколько? – с угрозой в голосе спросил он и рожа его стала дикой и даже немного жуткой. – Ты чё, додик, в натуре, от фонаря двигаешь? Ты чё елдачишь, ботало? Я ж те звякало твоё голыми рукам выдеру и в фуфло затромбую! Я ж тебя…

– Осади коней, Кукуша, – прикрикнул я. – Забыл, как Сергей Михалыч тебя малька малолетнего из дела вывел?

– И чё?

– А как помогал тебе, чтоб ты на твёрдую дорожку встал?

Он опасливо оглянулся.

– И то, как вы по Ахмату…

– Ладно-ладно… Тихо!

– Знаю, что не забыл, Кукуша. Он тебя тоже…

– Так он же…

– Пойдём на свежий воздух, там поговорим.

Он кивнул и крикнул напарницу:

– Люба, иди постой. Я скоро!

Мы отошли от бани и сели на скамейку под рябиной с нежными розово-жёлтыми листочками и тяжёлыми налившимися гроздьями.

– Короче. Все эти пароли и позывные для чего были? – с менторской ноткой спросил я и кивнул, в знак весомости своих слов.

– Так чтоб, если кто объявится от Бешеного… от Сергей Михалыча, то есть…

– Ну, вот я и объявился, а чё ты тогда кипишуешь?

– Так тридцать лет прошло с тех пор, а ты вон, пацан совсем. Как бы он тебе сказал?

– Я тебе сейчас все ваши дела с Сергей Михалычем по секундам распишу. Как ты ему помог Кокса взять, как втёрся к Мише Фармазону и чуть не погорел, и пришлось ему мозги вышибать, как Ахмата вели, да не взяли. Или могу сказать, как Бешеный пальчики твои из дела убрал, и ты из обвиняемого стал свидетелем. А знаешь, почему? Потому что он свет в тебе видел. Видел, что человеком можешь стать. Знал, что ты детдомовский, что некому за тебя слово замолвить…

– Хорош уже, – оборвал меня Кукуша, и тыльной стороной ладони вытер повлажневшие глаза. – Чё душу-то рвёшь? Если б не завалили его тогда Ширяевские… Как ты-то узнал, вообще? Тебя ещё и в помине не было тогда.

Я говорил правду. Хотел вырвать пацанёнка этого из трясины воровской, выдернуть из колеи. Помочь. Он тогда тощий был, как цыплёнок ощипанный. И голову набок держал. Он мне помог хорошо, и я решил ему тоже помочь. Он в те времена с кировскими тёрся, а батя у него авторитетным вором считался. Правда, всю жизнь по зонам мотался, а случайный отпрыск его в детдоме лямку тянул.

– Живой он, – сказал я. – Не умер Бешеный.

– Чё ты гонишь?! – вскочил со скамейки Кукуша. – Я ж на похоронах был!

– Вместо него Панаса закопали. Помнишь, его найти не могли?

Кукуша выпучил глаза и рот открыл.

– А дядьку вывезли тогда. Он в Польше долго торчал. Лечился. Пуля всё лицо разворотила. Потом в Аргентину перебрался.

– А чего весточку не подал?! – с обидой воскликнул Кукуша, снова усаживаясь на скамейку.

– Не мог. И нельзя было. Его же свои менты грохнули. Да только не добили. Добрые люди помогли, вывезли без сознания, едва живого. А эти упыри до сих пор его ищут, порвать хотят. Поэтому никому ни слова, ясно?

– Если б я только знал, – всхлипнул Кукуша. – Он мне за отца был, понимаешь? Дядька твой. Я таких людей…

Он отвернулся.

– Ладно, Кукуша. Вижу, жизнь твоя не сказкой была. Но и он там не в райском саду нежился. Короче, он спрашивает, может ли всё ещё на тебя рассчитывать?

Толстяк молча кивнул, и в глазах его отразилась решимость.

– Дядька не сомневался, – кивнул я и хлопнул его по плечу.

– А чё он, хочет?

– Как и все мы. Справедливости.

– Порвать их?

– Порвать. Чтобы я порвал. Поможешь?

– Помогу, – без раздумий ответил он. – Только я не при делах сейчас. Снова в бане стою, как и тогда. Вот так жизнь и проскочила. Вкруговую…

– Прикинь, Бешеный вообще не сомневался, что я тебя здесь найду. А жизнь… жизнь пока не проскочила. Ты вон бык молодой ещё. Дети-то есть?

– Какие дети? Зачем? Чтоб, как сам по приютам? Один я.

– Ну, значит невесту тебе подыщем, – подмигнул я.

– А ты похож на него, – хмыкнул он. – Не рожей, а повадками. В натуре, похож. Будто он сам в тебя вселился. Как тебя?