И вот я остаюсь одна-одинешенька. Ветер зловеще свистит в деревьях, и мысль приходит сама собой: в самом крайнем случае эта поездка послужит идеальным вдохновением для моего загадочного убийства. Может быть, даже слишком идеальным.

Я семеню к крыльцу, стараясь особенно не разгоняться. Когда маленькой я смотрела рождественские фильмы и говорила маме, что хочу жить в месте с четырьмя сменяющимися сезонами, я и не думала, что снег бывает таким охрененно скользким. Широко раскинув руки, я осторожно поднимаюсь по ступенькам и утыкаюсь в массивную резную деревянную дверь, которая придает этому месту сходство с жилищем Тора.

Повинуясь моей руке, она распахивается на хорошо смазанных петлях, и я вхожу в блаженное тепло, отчасти ожидая увидеть сборище викингов. Но я по-прежнему одна. К щекам приливает кровь, и я озираюсь по сторонам. Все так, как было заявлено на сайте: мебель в скандинавском стиле, прикрытая шкурами животных, огромный каменный очаг в центре и окна от пола до потолка, в реальность вида из которых верится с трудом – настолько живописными могут быть только театральные декорации. Завороженная, я подхожу ближе. Вечнозеленые деревья спускаются по склонам захватывающей дух долины к могучей реке, которая, подобно темной змее, прорезает заснеженную землю, сопротивляясь леденящим приказам зимы. За ней, на таком огромном расстоянии, что мозг не в силах его осмыслить, возвышаются увенчанные снежными шапками горы. В сравнении с ними пыльные холмы, окружающие Лос-Анджелес, кажутся грудами гальки.

Закрыв рот, я отворачиваюсь и ищу вокруг признаки жизни. Помещение больше напоминает частный дом, чем отель, и единственная возможная зона регистрации – уютный книжный уголок рядом с камином, где дозорным стоит старый письменный стол. Но за ним никого нет. Я поднимаю взгляд туда, где соборный потолок переходит в балкон второго этажа, а затем вспоминаю слова Саванны о том, что гости проживают в отдельных домиках, разбросанных по всей территории. Но где, черт возьми, персонал?

– Эй?! – окликаю я, испытывая тревогу. Стягиваю варежку и проверяю телефон на наличие связи. Приема нет. Как только кто-нибудь появится, нужно будет узнать пароль от Wi-Fi. Если, конечно, меня случайно не занесло в отель для призраков а-ля «Сияние». Я сглатываю, внезапно жалея о том, что Медведь сбежал так быстро.

– Эй?! – снова кричу я.

Когда никто не отвечает, я раздраженно выдыхаю. Натянув рукавицу, иду к входной двери. Если никого нет внутри, значит, персонал должен быть на территории. Может, снаружи не так холодно, как показалось?

Открыв дверь, мгновенно беру свои слова назад. Порыв арктического воздуха щиплет глаза, но я выхожу наружу, как бесстрашный исследователь, готовый бросить вызов враждебной неизвестности. Оглядевшись по сторонам, замечаю вдоль стены дома расчищенную от снега дорожку. Я иду по ней и слышу разносимый ветром слабый ритмичный звук. Дойдя до угла, заворачиваю и останавливаюсь.

На заснеженной поляне, окруженной деревьями, кто-то колет дрова. Кто-то высокий и широкий. С четко очерченными мышцами спины, которые напрягаются под облегающей термофутболкой при каждом плавном взмахе топора. Кто-то, чье прерывистое дыхание собирается белыми облачками вокруг темных кудрей. У стоящего перед мужчиной полена нет ни единого шанса, когда лезвие опускается с идеальной точностью. Слышится смачный треск раскалывающегося дерева. Дровосек ворчит, и мне почему-то больше не холодно.

Я, точно сталкер, слежу за его движениями – так случайно начинаешь следить за состязаниями в олимпийском виде спорта, которым никогда не интересовался, и вдруг обнаруживаешь, что ты, оказывается, фанат. Интересно, колка дров – олимпийский вид спорта? Если нет, то это явное упущение. Никогда в жизни я не ощущала в себе такого патриотизма. Я делаю шажок ближе. В облике дровосека есть что-то знакомое. Хотя я наблюдаю только его великолепный зад, но что-то мне подсказывает, что и его лицо не будет сюрпризом. Но как такое может быть? Вероятность того, что этот будущий золотой медалист по владению топором мне знаком, равна нулю.

Из транса меня выводит раздающийся под ухом хрумкающий звук. Я оборачиваюсь, и крик, рвущийся наружу, опережает все мысли. Когда способность соображать наконец возвращается, слова вспыхивают в уме как сигнальные ракеты: Коричневый. Огромный. Меховой. Гигант. Я отшатываюсь от зверя, который выдыхает, точно паровоз, подняв свою огромную морду, и снова ору. А может, я и не переставала орать. Когда чистый адреналин воспламеняет меня изнутри, поворачиваюсь и, размахивая руками, несусь вперед не глядя. Мужчина роняет топор в снег и обеспокоенно смотрит в мою сторону. Для первобытных инстинктов он кажется единственной надеждой на спасение. Когда расстояние между нами сокращается, я не думаю – я прыгаю.

Он ловит меня с такой невозмутимостью, будто ему не привыкать ловить незнакомых женщин, прыгающих в его мускулистые объятия, и, честно говоря, не удивлюсь, если так оно и есть. Я мимоходом отмечаю, что его лицо – шедевр, высеченный рукой талантливого скульптора, но в данный момент у меня на уме только одна мысль. БЕЖАТЬ!

К моему ужасу, он лишь приподнимает густую бровь. Просто класс. Доверить жизнь первому встречному красавчику – как это в моем духе! Я едва сдерживаю желание ударить его пятками по заднице и пришпорить, как лошадь. Вместо этого резко кручу головой, желая проверить, насколько близка смерть. К моему полному изумлению и облегчению, эта самая смерть спокойно стоит на снегу в том месте, откуда я стартовала, и безмятежно смотрит на нас. Тогда я снова поворачиваю голову к мужчине, в которого вцепилась мертвой хваткой.

– Это лось, – сообщаю я ему, все еще переводя дыхание после спринтерского забега. – Не медведь.

Мужчина вежливо кивает, как будто для него это действительно новость.

– Существенное отличие.

– Я думала, что умру, – аргументирую я, чуть крепче обхватывая его за шею.

– То есть ты не со всеми так здороваешься? – произносит он баритоном, который резонирует сквозь парку. Святые угодники. Кровь приливает к лицу, щеки алеют, и я понимаю, что капюшон, должно быть, свалился с головы во время моего безумного забега.

– Там, откуда я родом, нет диких животных. Я просто растерялась от неожиданности.

– Тогда ты, должно быть, Марго Брэдли из Лос-Анджелеса.

– А ты, получается, охотник из… леса?

Его полные, слегка потрескавшиеся губы расплываются в ухмылке, которая отражается в морщинках вокруг глаз. Темно-зеленые, с густыми ресницами, они придают ему отдаленное сходство с окружающими нас вечнозелеными деревьями. Как будто он вырос здесь, рядом с ними. Что-то в нем есть такое знакомое, и все же я никак не могу…

– Нет. Охотник, он же Траппер, – мой отец. А я – Форрест, он же Лесник^[7]. – Пауза. – Лесник из леса.

На этом месте я прыскаю от смеха и вижу, как он разглядывает ямочки у меня на щеках. В животе зарождается трепет.

– Точно подмечено, не находишь?

Он поворачивает голову, окидывая взглядом лесистую местность с органично вписывающимся в пейзаж лосем.

– Могло быть и хуже. Меня могли бы назвать в честь дяди.

– А это кто?

– Он тебя привез.

Я фыркаю, что вызывает у мужчины улыбку. Его идеальные зубы – яркий контраст с густой щетиной. Я все яснее осознаю, что мои ноги обхватывают его гранитную талию и тот факт, что я только что использовала слово «гранитная» для описания его тела, как будто он – реальная версия всех написанных мной романтических героев. С растущим беспокойством я замечаю, что упражнения с топором его разгорячили и что сама я уже давно не была настолько физически близко к кому-нибудь с членом. Это последнее слово, которое должно сейчас занимать мои мысли, и поэтому оно становится единственным словом, о котором я могу думать в данный момент.

До тех пор пока наконец я не узнаю его.

Меня охватывает чувство нереальности происходящего, и улыбка сползает с лица. Потому что он не является воплощением всех когда-либо написанных романтических героев – только всех написанных мною героев. К сведению, я написала немало мужчин. Шесть, если быть совсем точной. Каждого я милостиво одарила одной любимой чертой, основываясь на своих личных предпочтениях, потому что дарить их все одному мужчине казалось расточительством. Но сейчас, глядя на Форреста, я вижу все эти черты сразу. Я узнаю непокорные шоколадные локоны Калеба. Зеленые глаза Брэндона. Скульптурные пропорции Леви. Супергеройское телосложение Андерса. Рост Харрисона. И хотя я никогда не смогу этого проверить, возможно у него, как у Дэкса…

– Не хочешь спуститься? – неуверенно спрашивает мужчина, – Или ты все еще в режиме боевой готовности?

Я моргаю, понимая, что уже почти минуту смотрю на него как психопатка.

– Точно. Да. Надо спуститься.

Форрест помогает мне слезть со своего идеального тела, которое все случайные прохожие оценили бы на десять из десяти. Сделав неуклюжий шаг назад, тут же проваливаюсь в снег. До меня вдруг начинает доходить, что, убегая от чего-то совершенно безобидного, я угодила прямиком в объятия реальной угрозы.

Эта поездка задумывалась как способ сбежать от всего, что меня окружало прежде. Я должна была избавиться от личности автора любовных романов и написать мрачный детектив об убийстве. А вместо этого судьба подстраивает мне идеальную встречу с мужчиной, который, кажется, сошел со страниц моей собственной книги. С мужчиной, которого я знаю столько же, сколько буду принимать холодный душ после такого гормонального всплеска, однако в жизненно важный момент он каким-то образом стал для меня маяком безопасности.

Но Лесник из леса? Серьезно? Даже я не настолько банальна.

В левом виске начинает пульсировать, и я прикладываю варежку ко лбу. Это самый длинный день в моей жизни, я уже много часов ничего не ела и, наверное, вся провоняла синдромом раздраженного кишечника дяди Медведя. Брови Форреста сходятся вместе, придавая ему сходство с сексуально озабоченным типом из рекламы одеколона.

– Все в порядке?

В его голосе звучит искренняя обеспокоенность, и меня охватывает тревога. В рефлекторном поиске ободрения и утешения я встречаюсь с ним взглядом. Порыв небезопасный, учитывая, что он очень крупный незнакомец, причем вооруженный топором. Но в его обращенном на меня взгляде нет ни азарта заядлого таксидермиста, ни даже вежливого гостеприимства по отношению к очередной гостье. Его взгляд, как и его вопрос, мягкий и немного настороженный – судя по выражению лица, с каким он изучает мои черты, похоже, я здесь не единственный человек, который столкнулся с плодом своего воображения.

Боже, мне нужно вздремнуть. А еще лучше – вернуться в аэропорт. Я встряхиваю головой, чтобы прояснить мысли. Он спросил, все ли со мной в порядке, и, по правде говоря, нет. Меня уже давно так не тянуло к кому-то, а в последний раз это стоило мне достоинства, веры в любовь и нескольких невозвратных залогов за свадьбу. При одной мысли об этом по позвоночнику пробегает паника, и я вдруг ощущаю себя кактусом, ускоренно наращивающим шипы на видео, снятом в режиме таймлапс. Так или иначе, изображать из себя неприятную особу всегда было моим защитным механизмом по умолчанию.

– Я замерзаю, – объявляю я. – Если не возражаешь, проводи меня в мой домик. И мне нужно, чтобы кто-нибудь принес мои вещи.

От ледяного тона выражение лица и поза Форреста мгновенно становятся более настороженными, и я жалею о своей холодности. Но я стараюсь минимизировать возможный ущерб, и если уж меня угораздило так вляпаться, то установление дистанции – единственный способ выжить в ближайшие полтора месяца.

– Хорошо, – говорит он, и теплота исчезает без следа, словно он поспешно восстанавливает свои собственные разрушенные границы. – Следуй за мной.