Священники в черных рясах принесут благословение церкви.
Не только государственная почта,
но и Польша как государство будет представлена.
С шофером и подарками
приедет и наш господин Мацерат.

Но конец! Когда же будет конец?

Винета! Где же Винета?
Уверенно они бороздили моря, но между тем
женщины были заняты своим делом.
Только бутылки с посланием,
которые намекали на их курс.

Надежды больше нет.

Ведь с лесами,
так написано,
исчезнут и сказки.
Галстуки, обрезанные коротко под узлом.
Наконец, оставив позади Ничто, мужчины отступят.

Но когда море показало женщинам Винету,

было уже поздно. Дамрока угасла,
и Анна Коляйчек сказала: «Ну вот и все».
Ах, что же будет, когда ничего не будет?
И тогда мне приснилась крысиха, и я написал:
Новая Ильзебилль выходит на сушу крысой.
Когда «Дору», стальной эверс^[3] с деревянной палубой, заказали в октябре девяносто девятого судостроителю Густаву Юнге и в марте 1900 года спустили на воду на Вевельсфлетской верфи, судовладелец Рихард Никельс не догадывался, какая участь предстоит его альстеровскому эверсу, спроектированному с расчетом на граскеллеровский шлюз в Гамбурге, тем более что новый век, громко объявленный и неуклюжий, вышел на свет с набитыми карманами, словно хотел купить себе весь мир.

Судно было восемнадцать метров в длину и четыре целых и семь десятых – в ширину. Тоннаж «Доры» составлял тридцать восемь целых и пять десятых брутто-регистровых тонн, грузоподъемность исчислялась семьюдесятью тоннами, но заявлялись шестьдесят пять. Баржа, пригодная для перевозки зерна и скота, строительных лесоматериалов и кирпичей.

Капитан Никельс ходил с грузом не только по Эльбе, Стёру и Осте, но также плавал через немецкие и датские порты вплоть до Ютландии и Померании. При хорошем ветре его баржа шла со скоростью четыре узла.

В 1912 году «Дора» была продана капитану Иоганну Генриху Юнгклаусу, который провел эверс, не повредив его, через Первую мировую войну и в двадцать восьмом году, во времена рентной марки^[4], установил на нем калоризаторный двигатель мощностью восемнадцать лошадиных сил. Теперь Краутсанд, а не Вевельсфлет, значился на корме как порт приписки: белыми буквами на черном фоне. Все изменилось, когда Юнгклаус продал свой грузовой эверс капитану Паулю Зенцу из Каммина на Дивенове, небольшого городка в Померании, который сегодня называется Камень.

Там «Дора» привлекала внимание. Померанские моряки каботажного плавания пренебрежительно называли плоскодонное судно, когда оно проплывало через Грайфсвальдер-Бодден, бокоходом. По-прежнему в качестве груза зерно, поздняя капуста для зимнего хранения, скот на убой, а также строительные лесоматериалы, кирпичи, голландская черепица, цемент; до Второй мировой войны многое было построено: казармы, барачные лагеря. Но владельца «Доры» теперь звали Отто Штёвасе, а портом приписки на корме значился Волин; так называется город и остров, который расположен у побережья Померании, как и остров Узедом.

Когда с января по май сорок пятого года большие и малые суда, перегруженные штатскими и солдатами, курсировали по Балтийскому морю – однако не все корабли добирались до портов Любека, Киля, Копенгагена, спасительного Запада, – «Дора» также незадолго до того, как советская 2-я ударная армия пробилась к Балтийскому морю, перевозила беженцев из Данцига (Западной Пруссии), чтобы доставить их в Штральзунд. Это было тогда, когда затонул «Густлофф». Это было тогда, когда в бухте у Нойштадта сгорел «Кап Аркона». Это было тогда, когда повсюду, даже у нейтрального побережья Швеции, волны приносили неисчислимое количество трупов; все выжившие верили, что спаслись, и потому прозвали конец, как будто прежде ничего не происходило, нулевым часом.

Десять лет спустя, когда повсюду воцарился вооруженный мир, новым владельцем по-прежнему длинного и широкого эверса, оснащенного дизельным двигателем Brons мощностью тридцать шесть лошадиных сил, стала фирма Koldewitz с острова Рюген, сменившая название «Дора» на «Ильзебилль», вероятно, с намеком на нижненемецкую сказку, текст которой был записан дословно, когда сказки собирали по всей Германии, в том числе и на острове Рюген.

Названная в честь жены рыбака, которая требовала от говорящего палтуса все больше и больше, пока в конце концов не изъявила желание стать Богом, «Ильзебилль» еще долго служила грузовым судном в Боддене, в Пенемюнде и Ахтервассере, пока в конце шестидесятых годов, в течение которых все еще царил вооруженный мир, ее не захотели разобрать на лом и затопить в порту Варте у Узедома в качестве основания волнореза. Стальной корпус, на корме которого как порт приписки в последний раз значился город Вольгаст, должен был быть затоплен.

Этого не произошло, потому что на богатом Западе, которому проигранная война принесла удачу, нашлась покупательница, происходившая из Грайфсвальда, которая окольными путями перебралась в Любек, но по-прежнему оставалась зацикленной на барахле из Передней Померании, родом из Рюгена, из Узедома или, как эверс со стальной мачтой и деревянным полом, очутившемся здесь; на самом деле она искала одну из ставших редкими померанских рыбацких лодок.

В конце длительных переговоров покупательница, благодаря своему происхождению привыкшая проявлять настойчивость, выиграла торги, поскольку последний судовладелец, Германская Демократическая Республика, была жадной до твердых западных денег; перегон грузового судна обошелся дороже, чем его покупка.

Долгое время «Дора», сменившая имя на «Ильзебилль», простояла в Травемюнде. Черные – корпус и грот-мачта, сине-белые – рулевая рубка и остальные надстройки. В длинные выходные и во время отпуска новая владелица судна, которую я буду называть Дамрока, потому что она дорога мне, чистила, ремонтировала и красила свой корабль, пока, хотя по профессии она органистка и с юности посвятила руки и ноги служению Богу и Баху, в конце семидесятых не получила лицензию на управление судном и патент на каботажное плавание. Оставив позади орган, церковь и священников, она освободилась от музыкальной барщины и отныне будет зваться капитаншей Дамрокой, пускай даже она больше жила на своем корабле, чем плавала на нем: задумчиво стояла без дела на палубе, словно приросшая к ней, со своим вечно полупустым кофейником.

Лишь в начале восьмидесятых Дамрока придумала план, который, после пробных плаваний в Любекскую бухту и Данию, должен был осуществиться в конце мая этого года, года Крысы по китайскому календарю.

Построенный в 1900 году бизань-эверс, несколько раз менявший владельцев и порты приписки, лишился бизань-мачты, но после последней реконструкции приобрел мощный дизельный двигатель; корабль, который отныне отзывается на имя «Новая Ильзебилль», как будто он должен осуществить какую-то программу, и вскоре будет укомплектован экипажем из женщин, был переоборудован в порту Травемюнде из грузового эверса в исследовательское судно. В его носовой части узкое спальное помещение для женского экипажа отгорожено дощатой перегородкой. В самом носу выгородили шкаф для вещмешков, книг, принадлежностей для вязания и мелочей первой помощи. В середине корабля грузовой отсек с длинным рабочим столом в будущем должен служить для исследований. Над машинным отделением с новым двигателем мощностью сто восемьдесят лошадиных сил рулевая рубка – деревянная беседка с окнами во все стороны – была расширена к корме и теперь включает в себя небольшую кухню: скорее каморка, нежели камбуз.

Пять женщин – перенаселенность: на борту тесно и не так уж уютно. Все целесообразно: стол для исследований также должен быть и обеденным. «Новая Ильзебилль» будет курсировать по прибрежным водам Западной Германии, Дании, Швеции и – если будет получено разрешение – ГДР. Задача поставлена: выборочно измерить плотность распределения медуз в западной части Балтийского моря, поскольку медузофикация Балтийского моря увеличивается не только статистически. Купальный туризм страдает. Кроме того, ушастые аурелии, живущие за счет поедания планктона и мальков сельди, наносят ущерб рыболовству. Поэтому Институт морских исследований со штаб-квартирой в Киле заключил договор на выполнение научно-исследовательской работы. Конечно, средств, как всегда, в обрез. Конечно, нужно исследовать не причину медузофикации, а лишь колебание популяции. Конечно, уже сейчас известно, что результаты обследований будут скверными.

Это говорят женщины на борту корабля, все они могут быть смешливыми, насмешливыми, острыми на язык и в случае крайней необходимости язвительно-едкими; они уже не первой юности, с волосами, тронутыми сединой. Сразу по отправлении – волнорез по левому борту, заполненный машущими туристами, – носовая волна разделяет густое облако медуз, которое, взбалтываемое, вновь смыкается за кормой.

Для этого плавания пять женщин, как я того желал, прошли обучение. Они умеют завязывать узлы и ставить паруса. Им легко дается крепление троса на утке, укладывание троса в бухту. Они могут читать разметку фарватера более или менее хорошо. Они держат курс как заправские моряки. Капитанша Дамрока вставила свой патент в рамку под стекло и повесила в рулевой рубке. Никаких других картинок, которые можно было бы счесть украшательством, вместо этого – новый эхолот Atlas в придачу к старому компасу и метеорологическим приборам.

Хотя известно, что Балтийское море заросло водорослями, как сорняками, покрылось старческими водорослевыми бородами, перенаселено медузами, кроме того, в воде содержится ртуть, свинец и что там еще, необходимо исследовать, где их больше или меньше, где их пока еще нет, где оно особенно сильно заросло сорняками, поросло бородами, перенаселилось, несмотря на все вредные вещества, результат действия которых проявился где-то в другом месте. Поэтому исследовательское судно было оснащено измерительными приборами, один из которых называется «измерительная акула» и шутливо зовется «счетчиком медуз». Кроме того, необходимо измерить, взвесить, определить наличие планктона и мальков сельди, а также всего остального, чем питается медуза. Одна из женщин обучалась океанографии. Она знает все устаревшие данные измерений и биомассу западной части Балтийского моря с точностью до того, что следует после запятой. На этих страницах отныне она будет зваться океанографшей. При слабом северо-западном ветре исследовательский эверс ложится на курс. Спокойные, как море, и уверенные в своих знаниях женщины занимаются своим морским делом. Постепенно, потому что я так хочу, они привыкают называть друг друга по роду деятельности и кричат: «Эй, машинистша!» или «Куда делась океанографша?» Лишь самую старшую из женщин я прозвал не кокшей, а старухой, хотя она и занимается готовкой.

Пока еще нет необходимости выпускать измерительную акулу. Остается время для историй. В трех милях от морских курортов гольштейнского побережья капитанша рассказывает штурманше о древних временах, когда в течение семнадцати лет она была верна своему приходу и пережила, одного за другим, одиннадцать священников. Например, проповедь первого – «Это был такой чудак, родом из Саксонии», – которая всегда была слишком длинной, она прерывала хоралом «Довольно». Но поскольку штурманша улыбалась лишь внутренне и по своей сути оставалась унылой, Дамрока сокращает эту историю и позволяет первому из своих одиннадцати священников почить после внезапного падения с хоров, где стоял орган: «Тогда их стало только десять…»