Нет, говорит крысиха, которая мне снится, мы по горло сыты такими небылицами. Это было когда-то и было давным-давно. Все, что написано черным по белому. Испражнения ума и церковная латынь. Наш брат от этого толстый, прогрызся к учености. Эти покрытые пятнами плесени пергаменты, обернутые в кожу фолианты, нашпигованные листками собрания сочинений и слишком умные энциклопедии. От Д’Аламбера до Дидро нам известно все: святая эпоха Просвещения и последовавшее за ней отвращение к познанию. Все выделения человеческого разума.

Еще раньше, уже во времена Августина, мы были обкормлены. От Санкт-Галлена до Уппсалы: любая монастырская библиотека делала нас более осведомленными. Что бы ни означали слова «библиотечная крыса», мы начитанны, в голодные времена откормились цитатами, мы знаем всю художественную и научную литературу, мы накормлены вволю досократиками и софистами. Сыты схоластами! Их сложные предложения с придаточными, которые мы сокращали и сокращали, всегда хорошо нами усваивались. Примечания, какой лакомый гарнир! Для нас, просвещенных изначала, труды и трактаты, экскурсы и тезисы были всезнайски развлекательны.

Ах, ваш мыслительный пот и поток чернил! Сколько бумаги было зачернено, чтобы поспособствовать воспитанию человеческого рода. Памфлеты и манифесты. Слова напложены, а слоги выкусаны. Стихотворные стопы посчитаны, а смыслы истолкованы. Так много всезнайства. Для людей не существовало ничего однозначного. Каждому слову противопоставлено семь. Их споры, круглая ли земля и действительно ли хлеб – тело Господне, звучавшие с каждой церковной кафедры. Особенно мы любили их богословские распри. Библию в самом деле можно было читать по-разному.

И крысиха, которая ничего не хотела слышать о Дамроке и ее священниках, рассказала, что запомнилось ей со времен религиозной чрезмерности, до Лютера и после него: перебранки монахов, ссоры теологов. И всегда дело было в истинном слове. Конечно, вскоре вновь зашла речь о Ное; она протолкнула в мой сон трехъярусный ковчег, какой требовал Бог.

Да! кричала она, он должен был принять нас на свою посудину из пихтового дерева. В Бытии ничего не было написано о: Крысы прочь! Даже зме́ю, о котором написано, что он проклят пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми, было позволено войти в деревянную посудину парой – змеем и змеей. Почему не нам? Это было жульничество! Мы протестовали, снова и снова.

После этого я должен был рассматривать в сновидчески-праведных расплывчатых образах, как Ной повелел ввести семь пар скота чистого и одну пару из скота нечистого по трапу на многоярусный ковчег. Словно директор цирка, он наслаждался своим зверинцем. Ни один вид не пропал. Все топало, шло рысью, скакало, семенило, шныряло, ползало, порхало, кралось, извивалось, не забыты дождевой червь и его червиха. Попарно нашли прибежище: верблюд и слон, тигр и газель, аист и сова, муравей и улитка. А после пар собак и кошек, лис и медведей – множество грызунов: соня-полчок и мыши, разумеется, лесные, полевые, песчанки и тушканчики. Но всякий раз, когда крыс и крысиха хотели стать в ряд, чтобы тоже искать убежища, звучало: Прочь! Убирайтесь отсюда! Воспрещено!

Это кричал не Ной. Тот под воротами посудины, безмолвно скривившись, вел список явившихся: глиняные таблички, на которых он высекал символы. Это кричали его сыновья Сим, Хам и Иафет, трое здоровяков, которым позже, согласно указанию свыше, было наказано: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю… Они кричали: Убирайтесь! Или: Крысам вход воспрещен! Они поступали согласно слову отца. Жалко было смотреть на библейскую пару крыс, которых выковыривали палками из спутанной шерсти длинношерстных овец, из-под брюха бегемота, сгоняли с трапа побоями. Высмеянные обезьянами и свиньями, они наконец сдались.

И если бы, сказала крысиха, пока ковчег на глазах заполнялся, рука Бога не подняла нас, нет, еще точнее: если бы мы не зарылись, битком набив наши глубокие ходы и превратив гнездовые камеры в спасительные пузыри воздуха, – нас бы сегодня не существовало. Не нашлось бы никого достойного упоминания, кому удалось бы пережить человеческий род.

Мы всегда были тут. Во всяком случае, мы существовали под конец мелового периода, когда никаким человеком еще не пахло. Это было, когда здесь и в других местах динозавры и подобные им монстры обгладывали хвощовые и папоротниковые леса. Глупые хладнокровные животные, откладывавшие до смешного крупные яйца, из которых вылуплялись новые безобразные монстры и вырастали гигантскими, пока нам не надоел этот гигантизм природы и мы – меньшие, чем в наши дни, сравнимые разве что с галапагосской крысой – не разгрызли их огромные яйца. Тупые и окоченевшие в ночном холоде ящеры стояли там беспомощные, не способные к самозащите. Они, капризы природы, которая часто пребывает в дурном настроении, должны были смотреть из сравнительно небольших, полузабытых при акте сотворения мира голов, как мы, теплокровные с начала времен, мы, первые живородящие млекопитающие, мы, с беспрерывно растущими зубами, мы, подвижные крысы, грызли до дыр их огромные яйца, столь твердая и толстая скорлупа которых стремилась удержать содержимое. Только-только отложенные, еще не высиженные, их благодатные яйца должны были мириться с дыркой за дыркой, чтобы их содержимое, вытекая, делало нас радостными и сытыми.

Бедные динозавры! насмехалась крысиха, обнажая свои беспрерывно растущие резцы. Она перечисляла: брахиозавр и диплодок, два монстра весом до восьмидесяти тонн, чешуйчатые зауроподы и бронированные тероподы, к которым принадлежал тираннозавр, хищный монстр длиной пятнадцать метров, птиценогие ящеры и рогатые торозавры; чудовища, которые предстали передо мной во сне словно наяву. Вместе с ними амфибии и летающие ящеры.

Господи, закричал я, одно чудовище сквернее другого!

Крысиха сказала: Их конец был близок. Потеряв свои гигантские яйца и лишившись будущих малышей-монстров, динозавры поплелись в болота, чтобы безропотно и внешне неповрежденными завязнуть в них. Поэтому позже человек в своем неутомимом разведывательном любопытстве нашел их столь аккуратно сложенные друг подле друга скелеты, после чего построил просторные музеи. Соединенные кость к кости, ящеры были выставлены на всеобщее обозрение, каждый экземпляр заполнял целый зал. Хотя нашли также достопримечательные гигантские яйца с отметинами наших зубов на скорлупе, однако никто, ни один исследователь позднего мелового периода, ни один первосвященник эволюционной теории не захотел подтвердить наше достижение. Говорилось, что динозавры вымерли по не выясненным до сих пор причинам. Многослойная скорлупа яиц, внезапная климатическая катастрофа и бури с проливными дождями стали предполагаемыми причинами вымирания монстров; нам, роду крыс, никто не захотел ставить это в заслугу.

Так сетовала крысиха, которая мне снится, после того как она несколько раз кусаче-яростно продемонстрировала треск гигантских яиц. Если бы не мы, эти уродливые существа все еще существовали бы! кричала она. Мы освободили место для новой, уже не чудовищной жизни. Благодаря нашему грызущему усердию смогли развиться последующие теплокровные млекопитающие, в том числе ранние формы более поздних домашних животных. Не только лошади, собаки и свиньи, но и человек ведет свое происхождение от нас, первых млекопитающих; за это он отплатил нам черной неблагодарностью, начиная со времен Ноя, когда крыса и крысиху не допустили на его посудину…

Нужно кого-то поприветствовать. Человек, который представляется старым знакомым, утверждает, что он все еще существует. Он хочет вернуться. Хорошо, пусть.

У нашего господина Мацерата за плечами многое, а вскоре также и его шестидесятый день рождения. Даже если мы оставим без внимания процесс и принудительное содержание в лечебнице, да к тому же непомерную вину, после освобождения на горб Оскара взгромоздилось немало забот: взлеты и падения при медленно растущем благосостоянии. Сколько бы внимания ни получали его ранние годы, его старение протекало незаметно и научило его расценивать потери как небольшую выгоду. В постоянных семейных ссорах – всегда дело было в Марии, но особенно в его сыне Курте – сумма прошедших лет сделала из него обыкновенного налогоплательщика и свободного предпринимателя, заметно постаревшего.

Так он был предан забвению, хотя мы подозревали, что он все еще должен существовать: живет где-то, уединившись. Нужно было бы ему позвонить – «Привет, Оскар!» – и он был бы уже здесь: словоохотливый, поскольку ничто не говорит в пользу его смерти.

Во всяком случае, я не позволил нашему господину Мацерату скончаться, однако больше ничего особенного мне на ум не пришло. С момента его тридцатилетия о нем не было никаких вестей. Он уклонился. Или это я его заблокировал?

Совсем недавно, когда я хотел, не имея дальнейших намерений, спуститься по лестнице в погреб к сморщившимся зимним яблокам, а мыслями был прикован разве что к моей рождественской крысе, мы встретились как бы на более высоком уровне: он стоял там и не стоял там, он притворился, что существует, и внезапно отбросил тень. Он хотел стать замеченным, расспрошенным. И я уже замечаю его: что так внезапно делает его вновь примечательным? Пришло ли опять время для него?

С тех пор как в календаре был отмечен сто седьмой день рождения его бабушки Анны Коляйчек, о нашем господине Мацерате спрашивали сперва вполголоса. Пригласительная открытка нашла его. Он должен быть среди гостей, как только начнется торжество по-кашубски. Его позвали уже не в Биссау, где поля были забетонированы под взлетно-посадочные полосы, а в Маттерн, деревню, которая расположена неподалеку. Хочется ли ему путешествовать? Следует ли ему попросить Марию и Куртхена сопровождать его? Может ли быть так, что мысль о возвращении страшит нашего Оскара?

А как обстоит дело с его здоровьем? Как в наши дни одевается горбатый человечек? Следует ли, можно ли возвратить его к жизни?

Как я предусмотрительно удостоверился, крысиха, которая мне снится, не возражала против воскресения нашего господина Мацерата. Пока она еще много говорила про мусор, который будет свидетельствовать о нас, она вскользь заметила: Он будет вести себя не так чрезмерно, более скромно. Он подозревает о том, что столь безутешно подтвердилось…

Итак, я звоню – «Привет, Оскар!» – и он уже здесь. Со своей виллой в пригороде и тучным «мерседесом». Вместе с фирмой и филиалами, излишками и накоплениями, дебиторской задолженностью и списаниями убытков, вместе с хитроумными планами краткосрочного кредитования. С ним его оставшаяся ноющая часть семьи и то кинопроизводство, которое, благодаря своевременному вступлению в видеобизнес, постоянно увеличивает свою долю на рынке. После пользовавшейся дурной славой, с тех пор прекращенной серии порнофильмов это главным образом его дидактическая программа, которая была названа достойной: широкий выбор кассет, словно школьное питание, кормит все больше и больше школьников. Он здесь вместе с врожденной одержимостью средствами массовой информации и страстью к предвосхищениям и возвращениям к прошлому. Мне просто нужно его приманить, бросив ему крошки, тогда он станет нашим господином Мацератом.

«Кстати, Оскар, что вы думаете о вымирании лесов? Как вы оцениваете опасность угрожающей медузофикации западной части Балтийского моря? Где именно, по вашему мнению, локализуется затопленный город Винета? Вы когда-нибудь бывали в Гамельне? Вы тоже полагаете, что конец настанет в скором времени?»

Ни умирающий лес, ни чрезмерное количество медуз его не подбадривают, но мой вопрос, какого он мнения о процессе над Мальскатом, – «Помните, Оскар, это было в пятидесятых?» – приводит его в волнение, и, надеюсь, вскоре он разговорится.

Он коллекционирует фрагменты того времени. Не только бывшие тогда в моде столы в форме почки. Его белый проигрыватель, на тарелку которого он бережно кладет хит The Great Pretender^[5], представляет собой аппарат фирмы Braun, позаботившейся о красоте формы, и, когда шел процесс по делу Мальската, он был прозван гробом Белоснежки; цветовое оформление и крышка из оргстекла позволили провести такое сравнение.