Однако мечтам не тщилось сбыться. Денежные мои дела совершенно расстроились, посему пришлось наняться в театр писать полотна для пиес. Работа эта пришлась по душе, артисты были добры ко мне, веселы. Мы много путешествовали по губерниям с гастролями. Лишь одно отравляло душу – разлука с моей милой Зиночкой, усладой и лилеей разбитого сердца.

Я мечтал накопить денег, чтобы наконец-то добраться до Петербурга и исполнить свое намерение, но эти мечтания отодвигались жестокою рукой судьбы. Тогда я начал настойчиво расспрашивать актеров – их круг очень широк и любопытен, – не помогут ли они отыскать следы моей венчанной супруги или, что не в пример лучше, доказательств ее безвременной кончины. В подобных розысках и расспросах минуло несколько лет. За это время я сдружился с одной милой актрисой, которая казалась мне верным товарищем, но оказалась вероломной и бессердечной змеей. Я уже был болен, серьезно болен. Надежды на излечение не мнилось. Тогда, не буду лукавить, я сошелся с этой Анастази, и у нас родился сын.

Ты спросишь, какова связь между недугом и адюльтером? Каюсь, грешен. Хотелось напоследок полакомиться земными сластями, прежде чем предстать перед Господом нашим и томиться в ожидании моей верной, моей безупречной Зинаиды Евграфовны.

Итак, я сошелся с Анастази, у нас родился сын. Я был безмерно счастлив лицезреть малыша, я был горд оставить после себя на грешной земле хоть какое-то напоминание о том, что такой-сякой Аникейка Вороватов бродил по этим лугам, смотрел на эти облака, нюхал эти цветы. Я был минутно счастлив. Но Анастази – нет. Эта коварная изменница оставила меня через два месяца после рождения нашего ангела и умчалась с заезжим французом, обещавшим ей место в столичной оперетке. Она бросила меня – умирающего! – с младенцем! Что может быть вероломнее этого поступка?!

Милая моя Зиночка! Сухотка догрызает мои остатние дни. Скоро уж прилягу и не встану. Ты не тужи обо мне, я не стою твоей печали. Но во имя человечности и в память о нашей неземной и поистине волшебной любви позаботься о моем сыне, о моей кровиночке. Каюсь, я корыстен. Я хочу, чтобы моя частичка, то, что мне безмерно дорого, оставалось с тобой и напоминало обо мне. Моего сына зовут Флоренцием. Я нарек его таким диковинным именем, потому что все время думал об этом граде искусств, о средоточии всего прекрасного на земле, о месте, где каждый художник – гений. Верю, что Флоренций прославит свое необычное имя. Верю, что он увидит далекие тосканские земли и напишет чудесный этюд из жизни Флоренция во Флоренции. А фамилия у него не моя, ведь мы с Анастази не обвенчаны. Более того, эта прохиндейка посулами убедила приходского дьяка записать в церковной книге моего сына Листратовым. Так что перед тобой, коли ты, любимая, читаешь это письмо, Флоренций Листратов.

В память от непутевой матери ему достался лишь фамильный секрет, заключенный в аквамариновом амулете. Сбереги уж и его тоже. Коварная сия обольстительница рассказывала, что вещь наделена волшебной силой, оберегает володетеля и одаряет его безошибочными подсказками. В то мне не верится, но, коли ты смотришь сей миг на моего сына, значит, некое вспомоществование фатуму в сием действительно наличествует.

Я знаю, мой милосердный ангел, ты не лишишь невинное создание крова и пропитания, сумеешь убедить Аглаю Тихоновну и Евграфа Карпыча. Ты вырастишь из него достойного человека, много лучше его несчастного отца. С сим прощаюсь. Передай мой поклон батюшке с матушкой и будь счастлива, любезная и незабвенная, единственная моя Зинаида Евграфовна».

* * *

Сколь причудливо плетутся судьбы под покровом лесов-старожилов! Бывает, что человечку на роду написано нищебродить, а он выбивается в наипервейшие богатеи, но случается, что родится дитя с серебряной ложкой во рту, а жизненная стезя выпадает суровой и заканчивается нежданно под обрывом, разбойничьим кистенем или плахой. Так и Зинаида Евграфовна – помещичья дочка с небедным приданым – не ждала и не гадала, что останется куковать свой век в старых девах, а единственным утешением ей станет подкидыш Флоренций – напоминание о несбывшемся счастье и вероломном ограблении сердца.

Сперва она никак не хотела исполнять предсмертную волю аманта Аникеюшки. Что письма, что пустые клятвы, коли на словах – мольбы о любви, а на деле, извольте видеть, – актерка Анастасия Листратова? Но выбрасывать дитя на улицу не велел христианский долг, так что Донцовы постановили отвезти младенчика в монастырский приют и оставить на попечении добрых матушек. Однако страда в тот год выдалась жаркой, барин не сыскал досуга ехать в уезд, а толковые крестьянские руки все наперечет. Потом непогоды хлябями расквасили дороги – ни проехать, ни пройти. Так и досидел Флорушка в поместье Донцовых до поздней осени, а тут и метели подоспели на порог. Подкидыш подрос, начал понемножку топать своими толстенькими спелыми ножками, смеяться, лукаво заглядывать в лица и теребить тесемки нарядных чепцов. Славный вылупился малыш!

Мамки да няньки раз за разом откладывали час расставания: то занедужит дитя, то на ярмарку ехать пора, то праздник церковный, а, известно, такие дела затевать в праздник – великий грех. А ведь обговорили уже все с настоятельницей в письмах и пожертвование определили немаленькое…

Более всех привязалась к дитяти Аглая Тихоновна. Женское сердце легко тает от лепета и касаний крошечных ладошек. Не насытившись вдоволь материнством, барыня давно мечтала о внуках, любила подолгу вести нехитрые беседы с крестьянской детворой, лечила всех, угощала сластями и даже привозила из города диковинные игрушки, раздавала на Рождество и Пасху. Теперь же, когда в доме поселился самый настоящий свой карапуз, у помещицы загорелись глаза и прыти прибавилось – будто лет двадцать скинула со скрипучей телеги. Глядя, как маменька нянчится с Флорушкой, исподволь прикипела к нему и ревнивая Зиночка. Все-таки женщины – существа непредсказуемые и живут древними чувствами, а не просвещенным разумом. Так или иначе, никуда не повезли нового жильца, а оставили в барском доме.

Деревенька Полынная досталась в приданое Аглае Тихоновне. Только никакой полыни здесь не росло – тянулись сплошняком леса. Хлеба и лен растили на других малых угодьях, открытых и ровных, а Полынная тем полюбилась в свое время молодоженам, что стояла на отшибе, окруженная соснами и березами, на берегу своевольной реки с лихими изгибами и шумными стремнинами.

Евграф Карпыч не больно жаловал родительский дом в соседнем Ковырякине – деревенский, бревенчато-самотканный, по-крестьянски срубленный. Ему всегда хотелось иметь особняк по новой моде – помпезный, с гулкими галереями и широкой террасой. Такая мечта завелась еще со времен службы, ее навеяли иноземные красоты. Поэтому сразу после венчания Евграф Карпыч предложил молодой супруге семействовать на необжитом месте, на что та с радостью согласилась.

Строительство шло быстро, выписанный из Варшавы толковый зодчий выслушал пожелания заказчиков и преподнес точь-в-точь такой проект, какой им виделся в мечтах. Весь бельэтаж предназначался для бальной залы, из просторного вестибюля открывались библиотека и приемная с кабинетом. Эта часть стояла нежилой, тускло поблескивала ненатертыми паркетами и морщилась пыльными чехлами. Довольные новосельцы уставили каминные полки статуэтками, высокие окна занавесили портьерами, полюбовались на эту красоту – и пошли жить в правый флигелек, где все выглядело иначе: никакой помпезности и излишеств. Мягкие пасмурные тона в ансамбль темным дубовым панелям, простые без золотого шитья занавеси и покрывала, смещенный вбок проход, устланный пушистым ковром, и небольшая уютная столовая для семейных трапез.

Высокий второй этаж смотрел на речку. Вид из него открывался поистине чарующий: лесные чащи в обрамлении речного тумана, загадочные тени, шорохи и предостережения во всполохах заката. По верхнему ярусу вдоль всего флигеля тянулась узкая терраса, огражденная могучими балясинами, так что хозяева могли совершать променад, не выходя из дома, а при соединении флигеля с главным зданием узкое русло выливалось в огромный парадный балкон, заставленный по летнему времени садовой мебелью, парасолями и цветочными горшками. Самый настоящий шарм, такого не сыскать ни у кого из соседей. Аглая Тихоновна гордилась своим чудесным балконом и частенько приглашала гостей специально на «простенькое чаепитие», чтобы им похвастать.

Но это попервой, а с годами Донцовы привыкли и к балкону, и к дому, и к шуму реки под самыми окнами, еще через десяток лет украсили парадный вход изваяниями вместо первоначальных колонн, потом выстроили островерхую башенку с крутой винтовой лестницей и узенькими окнами-бойницами. Предназначение сей конструкции мало кто понимал, но выглядело авантажно. В левом флигельке жили прислуга, учителя, нередкие гости.

Когда молодой барин только объявил, что намерен здесь обосноваться, деревенька Полынная насчитывала не больше тридцати дворов. Но через четверть века она разрослась, потеснила лес, прорубила торную дорогу и справно пыхтела парой сотен печных труб. Донцов проявил себя хозяином рачительным и проворным. А еще большей мастерицей вести дела, чтобы воз катил в гору, не задыхаясь и не останавливаясь, была Аглая Тихоновна – помощница, советчица и умелый счетовод. Именно ей пришло в голову удариться не в зерно, а в лен. То есть хлеб и овес тоже сеяли, но только для своих нужд. Лен же для прибытка. Барыня велела выстроить мастерскую, усадила туда девок с веретенами и ткацкими станками, начала складывать стопками куски тканей. После стала принимать заказы на пошив. Своих людей недоставало, пришлось нанимать, за вольными потянулись их семьи, завязалась торговля, пристроилась еще одна улица, вскоре потребовалась новая мельня. Так и прирастало Полынное.

В конце концов она отвезла дюжину рукодельниц в уезд, определила там в артель. Оно и девкам в радость, и кошельку отрада. Со временем лен бесповоротно вытеснил пшеницу и овес, прибыль с него втрое превышала зерновую, и все потому, что сами мяли и ткали, сами же и шили. И еще некрасивая барыня Донцова запретила торговать пушниной, вместо того приказала строчить шубы и шапки – так выходило вчетверо выгоднее. Сукно же она заказывала из самой Генуи, ждала по полгода и больше, но зато уж такого не водилось ни у кого в округе.

Молодость супружеской четы прошла в хлопотах и частой экономии, зрелость – в приятных подсчетах, бойких торгах и ожидании Зиночкиных успехов. Днесь хотелось только покойной старости. Поэтому Флоренций попал в своей удачливой корзинке весьма к месту и в самое подходящее время.

Зинаида Евграфовна сначала нехотя, скрывая от себя и от ближних, а затем все больше и больше, открыто, яростно, вызывающе прикипала сердцем к маленькому человечку, каждодневно напоминавшему о самом великом счастье и самой большой трагедии ее жизни. Она так и не смогла пережевать и проглотить страсть к Вороватову, так что об эту пору перенесла ее на Флоренция – хорошо или плохо, но так уж, видно, суждено.

Мальчик же рос пригожим, а его характер сложился похожим на ландшафт средней полосы – внешне спокойный, миролюбивый, а копни поглубже – и овраги сыщутся, и стремнины, и заповедные пущи.

Флоренцию недолго пришлось играть с крестьянской детворой: Аглая Тихоновна настояла нанять гувернера. Донцовы к тому времени нешутейно зажирели, единственная дочь осталась старой девой, так что они не видели нужды докупать земель. К побрякушкам у барыни и прежде не лежала душа: какой с них прок, если все равно Зиночка не пошла под венец? Хоть обвешайся с ног до головы яхонтами, а счастливей оттого не стать. Путешествовать по свету, в лютые восточные земли или через океан, как тогда повелось у богатых выскочек, они с Евграфом Карпычем уже не имели сил, брать городской дом – пустое, кто там станет жить? Поэтому старики, почитая себя бабушкой и дедушкой, покупали ребенку самые чудесные книжки, выписывали учителей, баловали тем его и себя, представляя, что это не безродный подкидыш, а настоящий внучонок.