Буквы, соединенные в строки, открывали для бывшего разбойника какой-то новый, доселе невиданный смысл. Рождали новые образы, которые были запечатлены тут же на рисунках. Он никогда не видел вживую столь дивных созданий, но сейчас они были перед его глазами, возникая из этих причудливых линий.

Святых на иконах Зосим, конечно же, видел в церкви, а единорога или грифона – нет. Теперь же они ожили перед ним.

Зосим спросил у Елеазара, видел ли он сам подобных животных и вообще существуют ли они. На что Елеазар отвечал, что мир сей большой и не ограничивается Московским царством.

– Может, где и существуют, – поучительно изрекал Елеазар. – Только нам это доподлинно не известно.

Зосим соглашался со старцем и вновь погружался в обучение.

Прерывалось обучение только на молитву и еду. Монастырскую баню Зосим не посещал, предпочитая мыться из деревянной кадушки на монастырском дворе.

Поначалу иноки смущались его наготы. Зосим и впрямь был похож на ветхозаветного Голиафа, но благоволение к приблудному отроку самого архимандрита Никанора делало их негодование с каждым разом терпимее. А потом оно и вовсе сошло на нет. На него перестали обращать внимание. Он стал просто тенью, шатающейся по монастырским стенам и башням. Но Зосима не раздражал его неопределенный статус среди братии. Достаточно того, что были крыша над головой, еда и общество преподобного старца Елеазара, к которому он стал постепенно прикипать и сердцем, и душой.

Когда Елеазар долго не появлялся при монастыре, Зосима это начинало беспокоить. Он выискивал взглядом со стен мальчишку Макарку, что правил телегой с гнедой кобылой. И как ребенок радовался, когда Макарка сообщал ему, что Елеазар молится в своей хижине, жив и здоров.

Появление у стен монастыря вооруженных до зубов отрядов стрельцов поначалу не на шутку испугало беглого разбойника, но монахи быстро объяснили ему, что душа и жизнь Зосима не больно-то интересует этих людей. Так от иноков Соловецкой обители Зосим впервые услышал о церковном расколе.

В какой-то момент Зосим решил, что Никанор не просто так поселил его в келью к этому угрюмому и нелюдимому старцу Елеазару. Может быть, это и есть его, Зосима, послушание. Келья была небольшая, но довольно просторная для двух человек. Две кровати, стеленные серым сукном, из того, что завозили в Московское царство аглицкие негоцианты, проходящие мимо соловецкого острова на пути в Архангельск. Небольшой стол и деревянный резной аналой для богослужебных книг.

Вечерами при свете свечи Елеазар рассказывал Зосиму о житии святых преподобных старцев. О преподобных отцах – основателях Соловецкой обители святых Германе, Савватии и Зосиме. О деяниях святых апостолов. О кознях дьявольских. Зосим внимательно слушал ученого старца и как бы невзначай примерял на себя духовные подвиги этих святых отцов.

Повествования преподобного Елеазара настолько бередили сердце бывшего разбойника, что зачастую на впалых глазах Зосима появлялись капельки слез, и тогда он, словно стыдясь своего собственного неверия, незаметно от старца вытирал их рукавом рубахи. Зосим представлял себя богатырем Христофором, переносящим на плече через реку самого Господа. Только, в отличие от святого Христофора, лицо у Зосима было вполне человеческим, а не собачьим.

Частенько Елеазар исчезал из кельи и не появлялся в ней по несколько дней. Вернувшись, он тихо входил в свою келью. Зажигал свечи. Подвигал ближе резной аналой и с каким-то непостижимым для Зосима достоинством водружал на него Святое Писание.

Иноки тайно сказывали Зосиму, что старец Елеазар соорудил за лесом хижину и жил в ней в молитве и полном одиночестве, отрекшись от суеты монастыря.

Зосим стал забывать о той прошлой, разгульной жизни. И надеялся, что вскоре и она оставит его. Он все время чего-то ждал. Никанор предупреждал его о скорой осаде монастыря. И вот она случилась. Зосим стоял на крепостной стене и наблюдал, как царские стрельцы выгружают с больших деревянных ладей пушки. Как они отправляются в окрестные леса за жердями для постройки осадных лестниц. Толстые жерди скидывали у пристани, где стрельцы широкими плотницкими топорами обрубали со стволов остатки сучьев. Затем готовые жерди относили в сторону, где к ним прибивали перемычины.

Обтесывать сами жерди смысла не было. Все равно на один штурм. Сначала Волохов планировал просто подкатить пушку и одним выстрелом снести ворота, но слова Никанора о том, что в монастыре тоже имеются пушки и заряды, говорили, что идея штурма сомнительна, но отказаться от нее прежде не следует.

– Начнем по-старому, а там как Бог на душу положит! – наказал он стрелецкому старшине.

Черт знает, чего ожидать от монахов. Старшина согласился, и в лес потянулись цепочки стрельцов.

Утренний туман, словно огромный белый змей, растянулся вдоль монастырских стен. Заполз в рубленые деревянные часовенки напротив монастырской пристани. Перевалил через горбатый зеленый холм и пополз к косматому ельнику вдали. Луговые пташки еще не проснулись и не взмыли в холодное северное небо, оттого казалось, что все вокруг монастыря еще дремлет и не успело стряхнуть с себя оковы холодного сна.

Пушку подкатили прямо к воротам. Монастырская стража на крепостных стенах из иноков и мирян спала крепко. Никанор еще накануне послал монахов по дальним скитам собрать народ на защиту обители, и днем в монастыре сделалось непривычно шумно и людно.

Царские пушкари терпеливо молчали, угрюмо перебирая по колесам руками. Когда орудие оказалось аккурат напротив монастырских ворот, стрелецкий старшина удовлетворенно выдохнул и махнул рукой. Сзади быстро подтащили ядра и порох. Остальная сотня стрельцов молчаливо выстроилась позади пушки, выбросив пищали на изготовку. Все ждали только команды боярина Волохова.

Туман тихо таял, и с крепостных стен можно было заметить фигуру человека в боярском кафтане, направляющегося в сторону монастыря. Следом за ним семенил еще один человек, меньше ростом, с виду похожий на дьяка. Дьяк сжимал в руках толстый свиток и криво ухмылялся.

Волохов остановился и прислушался. Ответом ему были только крики морских чаек.

– Спит монастырь! – усмехнулся царский стряпчий.

– Может, и не спит, – коротко заметил его спутник.

– Это пошто так? – переспросил Волохов.

– Сам знаешь, боярин. Тишина подозрительная. Готовятся монахи.

Волохов замер.

– Неужто посмеют супротив государя встать?

Спутник боярина скривил морду.

– В монастыре не токмо иноки подвизаются, – пробурчал он.

– И то твоя правда.

Волохов стремительно зашагал к монастырю.

– Ну, тогда всех вместе и повесим.

Дьяк довольно закивал головой.

– Еретиков только так и надо, – приговаривал дьяк, семеня ножками за боярином.

В пушку забили заряд и закатили чугунное ядро. Позади Волохова возник стрелецкий старшина Михайло Кривов.

– Боярин, зачтем монахам царскую грамоту?

– Зачем это? – Волохов поморщился. – После зачтем. Как петлю на худые шеи накинем, так и зачтем.

– Боярин дело говорит, – злобно прошипел дьяк.

– Пали давай, – распорядился Волохов.

Пушкари отскочили от пушки на десять саженей, уступая место хромому пушкарю с зажженным фитилем в руках. На стенах монастыря раздались крики. Под крепостным навесом замелькали головы иноков в черных шапках.

Волохов задрал голову вверх.

– Неужто проснулись? – заверещал дьяк.

Его сухопарое морщинистое лицо исказила лютая злоба. Выхватив у хромого пушкаря тлеющий фитиль, дьяк, не дожидаясь, пока пушкари переварят приказ боярина, тут же сам бросился к пушке. Пушка гулко ухнула и откатилась на две сажени назад. Ядро, порожденное ее холодным жерлом, со свистом впилось в створки монастырских ворот. Раздался скрежет смятого металла и хруст ломаных досок.

– Заряжай еще! – с досадой завопил дьяк.

Пушкари вновь бросились к пушке. Дьяк, словно предчувствуя скорую кончину ворот, пустился в дьявольский пляс, вбивая каблуки сапог в песок.

– Да угомонись ты, змей. – Волохов ухватил дьяка рукой за ворот рясы. – Чему радуешься, пес?

Дьяк, опустив глаза в ноги, тихо заскулил. Ворота остались целы, и вслед за выстрелом пушки со стен монастыря в ответ зарядили трескучие выстрелы пищалей и мушкетов. Пушкари бросились врассыпную. Волохов, пригнувшись, попятился к телегам, за которыми укрылась сотня стрельцов.

– Вот тебе, государь мой, и побудочка от соловецких насельников! – выругался Волохов, смачно сплюнув на песок. – Палите, ребяты! – Волохов махнул рукой, давая стрельцам команду стрелять.

Стрельцы огрызнулись одним залпом пищалей, затем вторым. Ответа с монастырских стен не последовало.

– Заряды, ироды, берегут! – заверещал дьяк. – Заряды!

– Оно верно, – согласился с ним Волохов. – Сидеть им здесь еще долго. До снега.

Дьяк, услышав такое, поначалу расплылся в благостной ухмылке, но затем, неожиданно взвизгнув, как поросенок, повалился на землю, ухватившись руками за левую ногу.

– Федька! – крикнул Волохов одному из стрельцов. – Глянь-ка, что там у святого отца приключилось.

Дьяк, ухватившись за ногу, катался по песку и тихо скулил.

– Кажись, пуля скользом прошла, – пояснил стрелец. – Куда теперь этого дьяка?

– Тащите в лагерь на пристань, – отмахнулся Волохов.

Стрелецкий старшина Михайло, согнувшись по пояс, пробрался к воеводе.

– Что делать-то будем, батюшка? – Волохов бросил взгляд на монастырские стены.

Идти на настоящий штурм с приставными лестницами Волохову меньше всего хотелось. Черт знает, что там монахи удумали. Вспомнил благочинного Симону. Читал одним днем благочинный про греческий огонь. Тот, которым корабли неприятельские византийский флот палил. Может, и сейчас у монахов сей греческий огонь есть. Вера-то одна, и книги греческие всяк монах читать горазд.

– Не дам монахам такого удовольствия, – злобно буркнул Волохов. – Разор и осаду чинить буду. Корабли и ладьи, что на остров идут, разворачивать и жечь буду. Грех на себя возьму, а приказ государев выполню.

Волохов кивнул головой, словно сам с совестью своей уговор сотворил. Михайло стоял чуть поодаль от воеводы и дергал карими глазищами с монастырской стены на Волохова.

– Заберите стрельцов погибших во государеву службу и в лагерь несите, – негромко произнес Волохов.

Больше царскому стряпчему ни о чем не хотелось думать. Не ожидал боярин Игнатий Волохов столь жаркого приема от монастырской братии. Вроде дело-то пустяк. И цена ему алтын в красный день на базаре. Не пустяк, как оказалось. Монахи за свое крепко стоят, смерть лютую примут, не отступятся. Не зря патриарх так упорно царя упрашивал с мятежной обителью решить дело. Чуял патриарх, что как камень в сапог ему эта обитель станет. Оттого и поставил свое патриаршество на кон. Видано ли где, чтобы патриарх с помазанником Божиим, царем православным, в гляделки силою мерился? Ну да Бог с ним.

Волохов развернулся и широким шагом зашагал к пристани. Выстрела в спину со стены он не ждал. Да и не боялся этого. «Чарку вина бы хорошо», – мелькнуло в голове. Сапог впивался каблуком в сырой песок. Черный жук-усач впился огромными валами в несчастного муравьишку, посмевшего пересечь дорогу жуку. Волохов осторожно переставил ногу.

– Чуть не задавил, ей-богу! – с облегчением выдохнул он.

«Кто же я, боярин Игнатий Волохов: жук сей али тот муравьишка, что обитель сия сгребет и перемелет?»

Волохов остановился. Мимо тихо прошли стрельцы, неся на руках мерзкого дьяка. Катили обратно пушку с зарядами. На монастырской колокольне ударил благовест.

«Ох и службу ты задал мне, государь мой родной!» – пожаловался про себя Волохов. Но смятение его духа было больше обращено к Владыке небесному, нежели земному.