– Кто бы сомневался, – тихо, но так, чтобы все услышали, проворчал Калинин.

– С Максом, – пояснила Маша, бросив на Рыжикова недовольный взгляд.

По классу прокатилось легкое удивление. Вряд ли оно было бы заметно постороннему взгляду, но Марина его уловила. Шевцов и Вербицкая всегда стояли друг за друга горой, что бы ни случилось. Если даже их мнения расходились, они предпочитали разбираться с глазу на глаз.

– Автор несколько раз упоминает, что Шеин понимает, что чувствует Желтков. Ты процитировал абзац не полностью. До этого "мне жалко" князь еще говорит: "Главное, это то, что я вижу его лицо, и я чувствую, что этот человек не способен обманывать и лгать заведомо. И правда, подумай, Коля, разве он виноват в любви и разве можно управлять таким чувством, как любовь, – чувством, которое до сих пор еще не нашло себе истолкователя". И еще потом… вот: "И видно было, что он совсем забыл о светских приличиях, о том, кому где надо сидеть, и перестал держать себя джентльменом. И опять с больной, нервной чуткостью это понял князь Шеин". А потом он еще передает Вере все, что успел понять об этом человеке за время своего короткого визита, и оказывается, что понял он самое главное: "…я скажу, что он любил тебя, а вовсе не был сумасшедшим. Я не сводил с него глаз и видел каждое его движение, каждое изменение его лица. И для него не существовало жизни без тебя. Мне казалось, что я присутствую при громадном страдании, от которого люди умирают, и даже почти понял, что передо мною мертвый человек. Понимаешь, Вера, я не знал, как себя держать, что мне делать…"

– И что это доказывает?

– Когда люди без слов понимают друг друга, это доказывает родство их душ, разве нет? Вот скажи, в мире много людей, которых ты чувствуешь с одного взгляда? И много ли их среди вообще незнакомых?

– А если я тоже понимаю Желткова, это означает родство и моей души с ним? Извини, но я так не считаю. Понимать кого-то не означает быть таким же.

– Ты его понимаешь, потому что тебе все уже объяснили, ты рассказ прочитал. А Шеин знал о нем только то, что тот мешает спокойно жить его жене, преследует ее. Согласись, не лучшее начало для взаимопонимания.

Все с интересом следили за диалогом Маши и Андрея. Марина вдруг заметила, как изменилась Маша в этом году, повзрослела, поумнела и обрела какую-то пленительную загадочность. Это же просто ужас, что будет, если она так и продолжит расцветать.

– Так всегда бывает с настоящей литературой – нельзя истолковать произведение однозначно, – сказала она. – Разные люди видят в нем разные смыслы, и это нормально, в жизни люди тоже оценивают одни и те же события по-разному. Одной правды здесь нет и быть не может. Думаю, вы все правы – присутствует и жалость, и понимание, указания на это есть в тексте. Просто ты, Андрей, видишь, в первую очередь, жалость, а Максим и Маша – понимание.

– А разве жалость – это плохо? – вдруг спросил Алик Цой, чем опять же вызвал всеобщее внимание, поскольку редко высказывался на семинарах по собственной инициативе.

– Нет, я говорю не о той жалости, которая унижает человека, – попытался объяснить Андрей. – Желткова невозможно унизить, потому что он велик в своей любви, и это понимает Шеин, неспособный так любить. Но он при этом не чувствует ни зависти, ни злобы, ни ревности… не знаю… мне кажется, он испытывает жалость.

Никто больше не спорил. Марина кивнула Андрею:

– Ты начал говорить о теме любви, продолжай.

– Как тут продолжать, если меня все время перебивают? – он красноречиво посмотрел на Стрельцова. Тот усмехнулся и сделал жест руками крест-накрест, означающий, что больше не будет. – Да уже почти все сказали. Аносов говорит о настоящей любви, которая "сильна, как смерть" и "величайшая тайна в мире", о том, что люди теперь разучились любить. А, возможно, и не умели никогда. Вера ему возражает, приводя в пример свой брак, своего мужа. И Аносов соглашается с ней, но с оговоркой, что исключения лишь подтверждают правила.

Максим пытался сдержать улыбку, и в борьбе с ней отражал на лице такую гамму чувств, что Марина на этот раз сама перебила Андрея.

– Ну что там у тебя, Стрельцов?

– Аносов вовсе не соглашается. Просто он не находит аргументов. Да и Вера сама не называет их отношения любовью. Она спрашивает: "Разве можно назвать наш брак несчастливым?" Речь идет о счастье, а не о любви. И то же подтверждает Аносов: "Он хороший парень". Но это опять не о любви, а о парне. Более того, Аносов считает, что настоящая любовь вообще не имеет отношения к браку, потому что "никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться". Она может быть только такой, как у Желткова, – безусловное обожание, бескорыстная готовность на все.

– Однако же Вера почему-то выходит замуж за Шеина, а не за Желткова. Хотя у нее была возможность, – возразил Андрей.

– Да, знаешь, не каждому везет с такой любовью. Сам же говорил, что только раз в тысячу лет. Остальные любят, как умеют. И выходят замуж за того, за кого удобно или там прилично, или кто просто нравится, – все по разным причинам.

– То есть ты считаешь остальных неспособными любить вообще? Тех, кого не посетила настоящая любовь? У них только удобства, приличия и компромиссы?

– Да нет… Хотя… По большому счету, наверное, так и есть. Но люди привыкли все, даже самые мелкие чувства, включая похоть, называть любовью.

– Может, если они так поступают, то эти чувства и есть любовь?

– В их понимании – вполне возможно.

– А ты, судя по всему, со всеми не согласен?

– Скажем так: если я когда-то скажу девушке, что люблю ее, это будет означать ту самую любовь. А иначе не стоит и начинать.

– Тебе тогда в монастырь придется пойти, – серьезно заметил Калинин. – Иначе эту любовь можно всю жизнь искать и не найти. А так хоть Господу послужишь, все не зря жизнь пройдет.

Максим улыбнулся.

– Я сейчас больше о терминологии, а не о чувствах. Если каждой своей девушке говорить "я тебя люблю", то ценность этой фразы девальвируется с каждым разом. Как и самого чувства.

– Дева… что? – сделал круглые глаза Калинин.

– По твоей логике, первой девушке должна достаться наибольшая ценность, – насмешливо произнес Андрей.

– По моей логике, первая должна быть единственной.

Андрей пожал плечами.

– Ты либо безумец, либо гений.

– Меня устраивает и то, и другое.

– Тем более, что это две стороны одной и той же крайности, – поддержал его Рыжиков. Но Максим, видимо, не был поклонником "Пиратов", поэтому цитату не узнал.

– А по твоей логике, ты через годик-другой должен поменять свою девушку на какую-то другую? – спросил он Андрея. Но тот не повелся на провокацию.

– Нет, я тоже гений, – пошутил он. – К тому же Аносов говорит, что исключения лишь подтверждают правило.

– Одна женщина на всю жизнь? Ты сам-то в это веришь? – с интересом спросил Максима Алик, известный своими многочисленными романами, большинство из которых заканчивались, толком не начавшись.

– Да не женщина одна, а любовь одна. У того же Желткова вполне могли быть другие женщины, до Веры. Да и после, наверное, могли.

– А как понять, что это именно она? Что уже можно говорить "я тебя люблю"? – видимо, Алика сильно интересовала теоретическая сторона вопроса.

– Не волнуйся, именно ее – не пропустишь, узнаешь из тысячи, – усмехнулся Максим.

– Да я каждую свою девушку узнаю́ из тысячи, а получается как всегда, – пожаловался Алик.

– Сколько же ты их встречаешь, если девятьсот девяносто девять забраковываешь? – поразился Максим.

Все смеялись.

– Это так не работает, – объяснил Алику Васька. – У Сапковского в "Ведьмаке" для тебя есть фраза – "любовь должна быть истинной". Только в этом случае все получится. А ты сегодня встретил, а завтра уже избавиться норовишь.

Максим согласно кивнул.

Марине было интересно, о себе говорит Максим или просто абстрактно рассуждает. Еще было интересно, говорил ли он заветную фразу Маше. И, если говорил, то что сейчас думает об этом Маша. И многое другое было ей интересно, о чем ей никто никогда не расскажет, потому что это не ее дело.

– Ну хорошо, давайте поговорим о Вере, о ее чувствах.

– Пусть сразу Стрельцов говорит, он все равно мне рта раскрыть не дает, – проворчал Андрей. Беззлобно и даже с улыбкой. Он привык, что его мнение всегда расходилось с мнением остальных, особенно это касалось литературы и кино.

– Извини, – еще раз сказал Максим, тоже слегка улыбаясь.

– Ничего, ты прекрасно справляешься, – утешила Марина Шевцова. – Вася, может быть, ты? Максим и так сегодня говорит за весь класс.

– А чего сразу я? Я по "Поединку" готовился.

– Врешь! Откуда ты тогда знаешь количество страниц? – уличил его Андрей.

– Я не сказал, что не читал, сказал, что не готовился.

– Ну и не надо, мнение-то у тебя есть, раз читал.

– Так, хватит препираться, скоро звонок. Ответьте мне тогда на такой вопрос: почему в финале рассказа так горько плачет Вера? О чем она плачет?

Оба спорщика молчали, благородно уступая друг другу право первого ответа. Наконец, Андрей сказал:

– Ты, конечно, со мной не согласишься, но я бы назвал это жалостью. Она ничего не может сделать для этого человека, и не могла бы, даже если бы он остался жив. Но она хотела бы как-то облегчить его страдания.

– Не соглашусь, – согласился Максим. – Она плачет о несбывшемся. "Она единовременно думала о том, что мимо нее прошла большая любовь, которая повторяется только один раз в тысячу лет", – прочитал он. – А она ее не заметила.

– Не было никакого несбывшегося, – вдруг вступила в разговор Маша. – Даже если бы заметила, если бы ей сам Господь Бог сказал, что это и есть та самая любовь, о которой мечтают все женщины, и тогда ничего бы не могло бы быть между ними. Об этом она и плачет.

– Почему не могло? – спросил Максим.

– Не знаю, как объяснить… – Маша задумалась. – Это какая-то не та любовь, которая имеет шанс быть разделенной. Она обречена на одиночество, призвана быть величайшей трагедией, а не величайшим счастьем. Это невозможно выразить словами, но об этом можно плакать. Поэтому Вера и плачет.

– Но Желтков счастлив, несмотря ни на что, – то ли возразил, то ли поддержал ее Андрей. – Для него это не трагедия, а счастье.

– Не потому, что от нее светло, а потому, что с ней не надо света, – пояснил Максим. – Ему не было нужно ничего другого, в чем находят ценность другие люди. Она заменила ему весь мир.

Все молчали, не желая нарушать грустно-лирическое настроение этого последнего диалога. Прозвенел звонок, но никто не двинулся с места.

– А ты знаешь, кто автор этих строк про звезду? – спросила Марина.

– Гребенщиков?

– Так я и думала. Борис Борисович – великий мистификатор, любитель поморочить голову. На самом деле, этому стихотворению примерно сто пятьдесят лет. Его автор – Иннокентий Анненский. А песню пел еще Вертинский, был такой певец в тридцатых годах. И после него многие пели, Высоцкий, например, Суханов. Гребенщиков тот же.

– А вот "Город золотой" – это же тоже музыка не Гребенщикова, а какая-то средневековая. А "Подмога не пришла" – вообще группы "Х…"

– Не надо называть эту группу! – рявкнула Марина. – Ты ее знаешь? – обратилась она к Максиму. – Да господи, песню, а не группу!

– "Звезду"? Да.

– Споешь?

– Что, прямо здесь? – смешался Максим. Он вообще очень трогательно смущался, но не стеснялся этого, умел как-то быстро находить себя.

– Здесь, – ответила Марина, доставая из шкафа гитару. – Мне кажется, очень подходящая песня к теме сегодняшнего семинара.

Максим немного покрутил колки, настраивая гитару и как-то неожиданно, без всякого перехода медленно и негромко запел:

Среди миров в мерцании светил

Одной звезды я повторяю имя.

Не потому, чтоб я ее любил,

А потому, что мне темно с другими.