– Нет… Нет… Я решил с сегодняшнего дня начать новую жизнь. Это будет совершенно новая жизнь, не такая нелепая и бессмысленная, как прежде, а гораздо более осмысленная. Возможно, если поискать, то найдется для меня такая жизнь. Но во мне сидит такой дьявол… Он подстрекает меня на поступки, которые по доброй воле я бы ни за что не совершал. Бесполезно пытаться избавиться от него… Не только я один – мы все игрушки в руках этого дьявола. Я даже уверен, что твои планы покорения мира – тоже его рук дело.

Нихат не выдержал и перебил Омера:

– Ради Аллаха, прекрати ты, наконец, свои мистические речи! Я понимаю, что тебя тревожит. Но если я скажу тебе об этом в лицо, ты рассердишься!

– Ну, давай, скажи!

– Жениться тебе нужно!

Омер брезгливо отмахнулся:

– Дурак!

А затем вытащил из кармана журнал и принялся его снова читать и просматривать.

Нихат обернулся к человечку в толстых очках, с которым недавно разговаривал.

– Ваша сегодняшняя статья, Исмет Шериф-бей, просто превосходна. У нас нет другого колумниста, который обладал бы такой железной логикой и так умело разил врагов своим острым пером. Каждую неделю мы ждем вашу статью с большим нетерпением…

Омер оторвался от журнала.

– Ты читаешь ему письма благодарных читателей?

– Разве я не правду говорю?

– Правду. Только добавь, пожалуйста, что во главе противников, которых разоблачает наш друг Исмет Шериф, стоит он сам. Судя по тому, что в каждой новой статье он с удвоенной энергией утверждает противоположное тому, что писал месяц назад, первый уничтоженный им враг – все тот же Исмет Шериф. Не так ли, Эмин Кямиль?

Великий турецкий поэт, только что доказывавший способность турецкого языка выражать бессмыслицу, обычно не упускал возможности поспорить с Исметом Шерифом.

– Совершенно верно, – тут же сказал он.

– Те, кто не понимают, что жизнь – это лишь цепь изменений и что каждое изменение есть шаг вперед по пути прогресса, – те просто мракобесы…

Еще в детстве, во время Балканской войны, Исмета Шерифа сильно ранило в шею осколком снаряда при эвакуации из Эдирне, где он находился вместе с отцом, командиром роты. С тех пор голова Исмета Шерифа всегда клонилась к левому плечу, и ему стоило больших усилий держать ее прямо. Это событие стало самым важным событием в его жизни. Оно сыграло не меньшую роль в формировании его характера, чем личность его отца, который пал смертью храбрых в Эдирне. Впоследствии ранение стало главной темой главного и самого толстого романа Исмета Шерифа.

Сейчас, не считая нужным что-либо добавить, Исмет Шериф лишь молча теребил шрам на шее.

Он вел еженедельную колонку в крупной стамбульской газете, в которой касался самых злободневных проблем – в политической, экономической и литературной жизни в стране и за границей, и каждую статью непременно завершал либо убедительными советами по разрешению ситуации, либо выносил суровые приговоры.

Поэт Эмин Кямиль почти всюду сопровождал этого великого колумниста и мыслителя, вместе с ним участвовал в попойках и, хотя полностью разделял его убеждения, считал своей обязанностью опровергать каждую его мысль, каждое его слово. Поэт был бездельником с богатым наследством. Большую часть своей жизни провел в имении отца в окрестностях Ешилькёя^[14], развлекаясь охотой и кормлением собак, а также несколько раз в год выдавал глубокомысленные стишки на радость любителям поэзии.

Других занятий у него не было, и вскоре Эмин Кямиль увлекся буддизмом и, обрившись наголо, бродил босиком по своему поместью, мечтая о погружении в нирвану, потом наскучило и это, и на несколько месяцев он стал ярым приверженцем Лао-цзы. Он бродил по дому с французскими книжками по китайской философии и пытался в соответствии с ними толковать жизнь и людские характеры. Хотя он был сообразительным и отзывчивым человеком, товарищи не принимали его всерьез, что весьма огорчало Эмина Кямиля, и он отвечал окружающим презрительным высокомерием.

Нихат и Омер одно время издавали молодежный журнал и познакомились с этими деятелями, заказав обоим стихи и передовицы. Хотя журнал давно прогорел и его место заняли другие недолговечные журнальчики, приятельские отношения с Исметом и Эмином не прекратились. Правда, Омер сразу бросил все издательские дела, а Нихат потом еще продолжал работу с несколькими журнальчиками. Время от времени он публиковал статьи в той же газете, где печатался Исмет Шериф, под рубрикой «Молодежное движение». Из этих статей нелегко было понять, что их автор имеет в виду, но они создавали впечатление, что он нападает на врага, назвать которого нельзя открыто, и вызывали горячие споры среди молодежи определенного толка.

Исмета Шерифа и Эмина Кямиля повсюду сопровождали некие молодые люди, это были недоучившиеся студенты, вступившие на стезю журналистики. Поскольку никто из них не владел блестяще турецким литературным языком, да и познаниями особыми ни в чем они не обладали, то ничего, кроме новостных сводок, им и не поручали. В присутствии «мастеров» они сидели, не подавая голоса, и лишь восхищенно смеялись в ответ на любую из их бесконечных острот.

Неожиданно Исмет Шериф вскочил с места и скомандовал:

– Пойдем!

Властное выражение, постоянно присущее его лицу, резко контрастировало с общим жалким видом инвалида с прижатой к левому плечу шеей.

Все поднялись. Омер выложил оплату за чай на оцинкованный стол. Нихат сделал то же самое. Остальные после недолгого препирательства решили отправиться в пивную, недавно обнаруженную ими неподалеку, рядом с кондитерской «Коска». Они зашагали туда все вместе.

Если заглянуть в помещение пивной с улицы, то оно напоминало низкую, с давящим потолком лавку лудильщика, где сидели только несколько пожилых давно не бритых пьяниц, два-три ремесленника, музыкант в черных очках и с удом^[15] в руках и мальчишка лет десяти-двенадцати в башмаках на босу ногу. Музыкант и мальчишка-певец отдыхали. Омер сразу же обратил внимание на бледное, исхудалое лицо мальчика. В его лице сочетались детская наивность, от которой он еще не успел избавиться, виноватое выражение, к которому он еще не привык, и плутоватость, которой он еще толком не обучился. Его большие карие глаза весело разглядывали все вокруг, он изо всех сил пытался придать себе несчастный и больной вид, но время от времени, забывшись, принимался с любопытством рассматривать музыканта с удом или же засматривался на закуски, которые армянин – хозяин пивной разносил гостям, затем грустно вздыхал и на сей раз принимал действительно очень печальный вид, от которого сжималось сердце.

Компания еле уместилась за одним маленьким столиком. Хозяин тотчас принес на подносе графин ракы, слоеные пирожки, фасоль с луком, жареных карасей. Заиграл саз, и на фоне саза Эмин Кямиль пустился в рассуждения по поводу мальчика-певца, а Исмет Шериф принялся в газетном стиле обличать национальные язвы; газетные прихлебалы продолжали молчать.

Нихат ни с того ни с сего стал рассказывать об утреннем происшествии на корабле. Омер со скучающим видом вытащил из кармана свой журнал и принялся читать. Рассказ Нихата вызвал у всех приступ хохота, как вдруг Омер внезапно, сверкнув глазами, хлопнул журналом по столу:

– Послушайте! Послушайте! Здесь напечатано стихотворение… Как раз о том же самом, что и меня сводит с ума. Вы меня совершенно не понимаете… Но я уверен – тот, кто написал эти стихи, он бы понял меня!

Омер схватил журнал со стола и принялся читать. Это было стихотворение одного из известных поэтов, и называлось оно «Дьявол».

Читал Омер дрожащим голосом, как человек, который желает излить душу, то и дело бросая взгляды на слушателей. В стихотворении говорилось о дьяволе, который сначала ловит жертву, преследуя ее, будто тень, нашептывает тихонько ей вслед, потом холодными как лед руками стискивает затылок и наконец заключает в свои железные объятия; о силе, перед которой люди – испуганные и беспомощные дети. Когда Омер кончил читать, по лбу его текли капли пота.

– Послушайте эти строки, – сказал он и перечитал несколько строк из середины стихотворения:

Знаком мне с детских лет он,
Во снах ко мне являясь.
Шагает за спиной он,
Меня не оставляя…
…И страха целый мир
Меня не покидает…

На последних словах Омер перешел почти на крик:

– И страха целый мир меня не покидает! Это не я боюсь! Это он боится! А я хотел быть совершенно другим, если б не было этого страха, если б я не боялся дьявола… Если бы я не боялся дьявола, который не даст мне сделать ничего хорошего, ничего настоящего…

Эмин Кямиль покачал головой и нервно заморгал:

– Чего ты так злишься? На что жалуешься? Откуда ты знаешь, что этот дьявол – не есть самое ценное в твоей душе? Такие люди, как ты, воспринимают мир только пятью чувствами и поэтому не могут забыть о вечном страхе. Стоит добраться до первопричин и закономерностей жизни, как увидишь, что главные наши слабости вне нас. Ослепляют нас семь цветов, оглушают нас звуки, зубы сыпятся от пищи, ну а суета поначалу зажигает, а потом заставляет потухнуть сердце. Мудрые люди придают значение не внешнему, а внутреннему.

Нихат не сдержался:

– Сами вы, мастер, не похожи на человека, пренебрегающего благами внешнего мира. Несмотря на мудрость Лао-цзы, вы вкушаете всю остроту жизни!

Эмин Кямиль был готов что-то возразить. Однако Исмет Шериф опередил его. Он обернулся к Нихату и сказал:

– Ничего примечательного. Этот дьявол живет в каждом из нас. Наша творческая натура – тоже его детище. Именно он вытаскивает нас из обывательщины, именно он помогает нам познать, что мы – люди, а не машины. Эмин Кямиль говорит ерунду. Внешнее неотделимо от внутреннего. Просто это две стороны одной и той же идеи…

Омер уже думал о другом и не слушал. Нихат поднес рюмку ко рту и сказал:

– Однако ваша точка зрения не очень отличается от взглядов Эмина Кямиля. А больше всего вас объединяет стремление относиться ко всему серьезно и тотчас же вывести из всего свою философию… Но нашего Омера вы так и не поняли. Любая мелочь может привести его в невероятное возбуждение. Он считает, что видит целый мир под маленьким листиком бумаги, но на самом деле он живет, не видя этого мира. Он убежден, что находится во вселенной, сущность которой непознаваема.

Затем, обернувшись к Омеру, он добавил:

– Когда ты вернешься к жизни, к реальности, к осознанию своих интересов, у тебя в душе не останется ни дьявола, ни пророка. Узнай, наконец, как просто устроено твое тело и твой дух, определи свои желания и решительно иди к ним. Тогда ты все увидишь!

Омер отрицательно покачал головой:

– Никого из вас я не понимаю. И не знаю, что вам ответить. Но я уверен, что не ошибаюсь. Существует сила, которая управляет нами вопреки нашей воле. Это очевидно. На самом деле нам нужно быть другими, нужно быть гораздо лучше… В этом я абсолютно убежден. Но как соединить одно с другим, не знаю.

Нихат усмехнулся:

– И не узнаешь до конца своих дней.

Пивная опустела. Между Исметом Шерифом, у которого после третьей рюмки голова закачалась на кривой шее, и Эмином Кямилем, нервные движения которого участились, вдруг вспыхнул жаркий спор. Было непонятно – согласны они друг с другом или нет. Говорили оба многозначительными словами и запутанными фразами, смолкая время от времени, чтобы убедиться в произведенном впечатлении, и снова принимались говорить разом, не слушая друг друга. Омер захотел выяснить, о чем спор, и заметил высокие слова, которые то и дело доносились до его ушей: познание, мышление, необходимость, система, сознание… Готов голову дать на отсечение… Разрыв шаблона… Идеологические мыслители… Политические зазывалы… Спекулянты идеями… Высокопарные выражения перемежались с жаргонными словечками.

– О господи, как же эти люди вечно повторяют себя, – пробормотал Омер.

– Что ты сказал? – спросил Нихат.