В ужасе от выражений обладателя «безмятежной души» пастор воздел руки к небесам. Элис перехватила костлявую кисть отца, стала рядом с ним, зашептала ему на ухо что-то успокоительное. Однако выпуклые карие глаза сэра Реджинальда продолжали сверлить лица незнакомцев, а рука, которую сжимала Элис, трепетом своим предвещала бурю.

– Скажет мне кто-нибудь, что вы тут замышляете и какие интриги плетете? Скажет мне кто-нибудь, где я нахожусь?..

Далее сэр Реджинальд проскрипел еще пару фраз, которые крайне смутили почтенного пастора.

– Вы прибыли сюда, сэр Реджинальд, примерно шесть часов назад; состояние вашего здоровья внушало опасения, сэр, – с авторитетным видом отчеканил доктор, приблизившись к пациенту. – Но мы, надеюсь, хорошо вас обиходили. Что до места, где вы сейчас обретаетесь, – это лучшая гостиница города Твайфорда под названием «Королевский дуб»; стоит она на тракте между Дувром и Лондоном. А мое имя Проуби. – А это, это вот что такое? – пронзительно крикнул баронет, хватая с прикроватного столика один из пузырьков, выдергивая пробку и нюхая содержимое.

– Святые небеса! У меня во рту неописуемо гадкий привкус; от какой бы это дьявольской мерзости, думаю? Вот, значит, от какой – от асафетиды^[24], будь она неладна! Мой личный врач – а он дело знает – говорит, что асафетида для меня все одно что яд! Если у меня пищеварение расстроится – все, я пропал! Поминай как звали! Слышите, любезный? О, неужели здесь не нашлось никого с каплей здравого смысла или хотя бы крупицей милосердия, чтобы не дать этому извергу отравить меня – в прямом смысле отравить? Господи! Мой сын отомстит – я велю ему! Моя родня добьется петли для этого скота, если я отдам Богу душу!

Так разорялся сэр Реджинальд, но, несмотря на бешеное негодование, в его тонком голосе сквозили истерические ноты, и казалось, он вот-вот разрыдается.

– Хорош доктор! Кто за ним вообще посылал? Я лично этого не делал. Кто уполномочил его пичкать меня снадобьями? Душой клянусь – здесь попытка отравления! Я джентльмен, я баронет; пристало ли мне питаться строго по часам? А ведь это неизбежно при теперешнем моем расстроенном пищеварении! И он еще именует себя доктором! И, верно, рассчитывает, что ему заплатят! Не дождется!..

Тирада была завершена непотребным словом.

Впрочем, ни финальное ругательство, ни речь в целом ни в малейшей степени не впечатлили доктора. Надменным тоном, «в сторону» (то есть в адрес мисс Арден) он заметил, что не появится у больного, «пока не будет приглашен», и удалился, с подчеркнутой учтивостью простившись с молодой леди и не обращая внимания на ее отца.

– Я, сэр Реджинальд, не доктор; я священник, – начал преподобный Питер Спротт строгим тоном, однако тотчас стушевался от пронзительного взгляда выпуклых карих глаз.

– Священник! Понятно. Не соблаговолите ли позвонить в колокольчик; уж простите больного, который смеет вас так утруждать. А нет ли рядом почтамта?

– Есть, сэр, – совсем близко.

– Это ты, Элис? Я рад, что ты здесь. Ты должна написать письмо к своему брату, и притом немедленно! Не волнуйся – мне гораздо лучше. Когда явится лакей, вели принести мне крепкого бульону. А вам, сэр, – добавил баронет, обращаясь к преподобному Спротту, который собрался уходить, – вам я желаю доброй ночи, или доброго утра, или что там сейчас на дворе. Который час, Элис? Садись пиши. Я жду твоего брата в Мортлейке. Я не видел его вот уже… да сколько лет прошло? Право, не помню. Он ведь в Лондоне, так? Прекрасно. Убеди его, Элис, что это, вероятно, будет наша последняя встреча; пусть непременно явится. Надеюсь, он внемлет. Когда? Скажем, завтра вечером, в четверть десятого. Чем скорее мы решим дело, тем лучше. Особых надежд я не питаю, но попробовать обязан. А это разбойничье гнездо мы с тобой, дочь моя, покинем сразу же после завтрака; да, именно так!

Глава XIII. В дороге

Наутро баронет был в превосходном расположении духа. Лорду Уиндерброуку он наскоро черкнул записку: жду, дескать, вас в Мортлейке в условленный день, к ужину. Вы обещали у меня заночевать; гарантирую вам игру в пикет не хуже, чем в клубе; сознаю, что объяснение моей настойчивости только одно – будущее удовольствие от вашего общества; что до моей дочери, она, заботясь о старике-отце, заварит для нас чай, а дальше – voilà tout!^[25]

С этим посланием сэр Реджинальд, крайне собой довольный, отправил официанта на почтамт. Элис никогда еще не казалась ему так мила и свежа. Постепенно гордость собственника перерастает в нежность к дочери, так что Элис и вспомнить не может, когда отец был с нею настолько ласков. Об истинной причине она не догадывается, но она счастлива, отчего выглядит еще прелестнее.

Прочь от «Королевского дуба» летит пара нездешних птиц, бурею занесенных в эти пределы. Пожилой баронет и его очаровательная дочь, закутанные в плащи и пледы, спешат вырваться из лап тайфордского гостеприимства. Позади хозяев сидит Луиза Дайепер, ливрейный лакей поместился впереди, готовый повиноваться каждому знаку господина. Клубы пыли вздымает экипаж, запряженный четвериком (сэр Реджинальд не привык экономить, а ведь пара лошадей преодолела бы столь короткое расстояние почти с той же скоростью). Старик доволен, его настроение все улучшается. И впрямь, роскошный экипаж у леди Мэй – это вам не почтовая карета, что привезла сэра Реджинальда в гостиницу!

Элис занята собственными мыслями, в ход которых ничто не вторгается. То же можно сказать о баронете: он устроился в углу, закрыл глаза. Его тонкие губы в затейливой паутине мелких морщин словно бы что-то жуют – это выходит бессознательно; брови, все еще темные, то ползут вверх, то смыкаются над переносьем, говоря о напряженной умственной деятельности.

Элис сидит подле отца; по временам она молча взглядывает на него, ибо давно умеет угадывать по лицу и пожелания отцовские, и причины недовольства. Кстати, баронет выучил этому искусству все свое окружение и может не утруждать себя словесными приказами. Элис апатично глядит в окно; размышляет она о многих вещах. Наконец баронет открывает глаза и выдает:

– Прекрасная перспектива! Дивный денек! Тебе, Элис, приятно будет узнать, что я ничуть не устал, я наслаждаюсь поездкой! Все замечательно: солнце нынче ласковое, и ты у меня – просто загляденье, Элис! Ты должна пожить в Мортлейке несколько дней, позаботиться обо мне. Примерно через неделю я отправляюсь в Бакстон^[26]; сегодня можешь ночевать у леди Мэй, но я жду тебя в Мортлейке в самом скором времени. Полагаю, твой неблагодарный брат все-таки явится. Надеждами я себя не льщу – всю жизнь он был моим проклятием. Если есть справедливость на свете, однажды он получит по заслугам. Впрочем, забудем о нем до времени, ведь подобные разговоры нервируют меня.

Отец и дочь ехали уже по Вестминстерскому мосту, и лакей леди Мэй не сомневался, что они направляются на Честер-Террас, 8. Впервые с самого утра, с тех пор, как сэр Реджинальд заговорил о сыне, на его лицо легла тень. Он отпрянул от окошка; он повыше подтянул кашне из китайского шелка, спрятал подбородок, боясь, как бы его не узнал какой-нибудь клювоносый востроглазый еврей – ибо сэру Реджинальду грозила опасность. Бросивши взгляд из-под козырька дорожного кепи, он заметил Толкингтона под руку с Уиндерброуком – они шли в клуб. О, какими беззаботными, какими бесстрашными, какими довольными выглядели эти двое смертных! И как жаждал сэр Реджинальд оказаться в гостиной у Б. ради бокала вина и доброй беседы, а также в гостиной у В. ради послеобеденного виста! Как терзался он, как проклинал про себя невидимое, непреодолимое препятствие и с какой ядовитой злобой винил своего сына в том, что влачит сии оковы!

– Ты с ним знакома, Элис? – спросил сэр Реджинальд весьма резко, увидав, как мистер Лонгклюз приподнял шляпу, здороваясь с его дочерью.

– Да, он часто бывает у леди Мэй.

– Гм! Мне казалось, его никто не знает. Он из тех, кто может пригодиться.

Последовала пауза.

– Я думала, папа, что вам желательно ехать прямо в Мортлейк – а туда ведет другая дорога, – произнесла Элис.

– Что? Господи! Ты права, дитя мое. Как это я прозевал?

И сэр Реджинальд принялся отчаянно жестикулировать. Лакей остановил экипаж и бросился к окну.

– В Лондоне нам нечего делать, мы едем прямо в Мортлейк-Холл. Это за Ислингтоном. Ты там бывал? Ну так покажи дорогу вознице.

Сэр Реджинальд снова занял свое место в углу. Выехали они отнюдь не рано, да еще путешествие прерывалось по многочисленным прихотям сэра Реджинальда. Он, к примеру, вспомнил, что в некоем заведении имеется запас лучшего портвейна, какой ему доводилось пробовать, велел остановиться, учинил хозяину форменный допрос и получил откупоренную бутылку, из коей выпил два стакана, уплатив по полгинеи за каждый. Да, заминок случилось множество, и солнце уже зависло над горизонтом, когда экипаж покидал пределы Ислингтона, двигаясь к цели – уединенному старинному особняку.

Хотя родовое гнездо неизменно ввергало Элис в меланхолию, сама меланхолия еще не бывала столь щемящей. И разве последующие события в жизни мисс Арден, кошмарным образом связанные с Мортлейк-Холлом, не есть подтверждение пророческой силы предчувствий?

Экипаж покатил по улочкам причудливого городка, где высокие коттеджи были сложены из камня и окружены вековыми деревьями, где сама атмосфера дышала сельской стариной. Дальше путь лежал мимо гостиницы под названием «Гай Уорикский» (нам еще предстоит разглядеть ее в подробностях). Как и все здешние строения, гостиница находилась под сенью дерев. Наконец экипаж выехал на дорогу, затеняемую слева двойной живой изгородью, а справа – замшелой стеной господского парка. Через некоторое время путники достигли массивных кованых ворот с каннелированными колоннами^[27]. За воротами открылась широкая подъездная аллея меж двух рядов гигантских деревьев, с видом на реликтовую рощу. Все эти атрибуты родового поместья заливал несколько зловещий предзакатный свет; он медлил на оконных стеклах, на карнизах, на холодных каминных трубах, и легко было вообразить себя за две сотни миль от Лондона.

– Незачем тебе ночевать здесь, Элис. Ты вернешься в дом леди Мэй и заодно отвезешь ей мое письмо – сейчас я за него возьмусь. Вместе вы должны приехать сюда в пятницу, к ужину. Если леди Мэй заупрямится, уговори ее. Мне нужна пара для мистера Лонгклюза; на то я имею свои причины. Еще я приглашу Дэвида, моего брата, и его подопечную, мисс Мобрей. Я знал ее отца; вот был романтик, вот недотепа. Женился на красотке без гроша, зато с дьявольской сутью. Мисс Мобрей – сирота, Дэвид – ее опекун; он будет рад, если мы приветим мисс Мобрей – хотя бы по минимуму. И надо пригласить Вивиана Дарнли. Таким образом, общество соберется весьма приятное.

Бросая эти фразы, сэр Реджинальд писал письмо к леди Мэй.

– Понимаешь, Элис, леди Мэй необходима мне здесь, в Мортлейк-Холле, через пару дней; и она должна прогостить два-три дня, не больше. Может, если ей так угодно, хоть целый день находиться в Лондоне; главное, чтобы Уиндерброук не вообразил, будто мы тут живем отшельниками. Вдобавок леди Мэй сама обещала приехать – так почему не сейчас? Дэвид наверняка согласится – поди, истомился в уединении. Ну а леди Мэй Пенроуз я поручаю тебе. Непременно уломай ее; скажи, что жестоко огорчать старых знакомых. Вот письмо, держи; остальным записки я сам отправлю. Ну, до встречи, милая Элис, и да хранит тебя Господь.

– Папенька, мне боязно оставлять вас одного, – пролепетала Элис, цепляясь за отцовский локоть, засматривая сэру Реджинальду в лицо.

– Еще бы – ведь ты хорошая дочь; да только я совершенно здоров, и нынче, когда я жду Ричарда, для меня предпочтительнее, если ты будешь не здесь, а в городе. Можешь вместе с леди Мэй приехать завтра. Прощай, дитя мое, Бог да пребудет с тобой.