Элис бегом сбежала по лестнице; следом за ней устремился Вивиан Дарнли, карауливший под дверьми гостиной. Он помог Элис усесться в экипаж, приник к окошку и проговорил:

– Надеюсь, вы не поверили чепухе, которую слышали из уст леди Мэй, – насчет мисс Грейс Мобрей? Заявляю вам, что это полный бред. Я ужасно сконфузился, но ведь вы понимаете, что это неправда?

– Я не слыхала от леди Мэй ничего серьезного. По-моему, она просто пошутила. Сейчас меня волнует только папа! Скорее бы оказаться с ним рядом!

Мистер Дарнли сжал руку мисс Арден; экипаж тронулся. Стоя на крыльце, позабыв, что рядом находится лакей, мистер Дарнли глядел вслед экипажу, который быстро удалялся в южном направлении. Когда экипаж исчез из виду, Вивиан Дарнли испустил глубокий вздох и произнес едва слышно: «Господь да благословит тебя!» – обернулся, увидел перед собой напудренного лакея, вскинул голову и прошел обратно в гостиную, где ждала леди Мэй.

– Мне сегодня не до оперы, о развлечениях и речи быть не может, – изрекла леди Мэй. – А вы поезжайте. Займите мою ложу, Джепсон вас проводит.

Ясно было, что эта добрая душа тревожится об Элис и что теперь, после ухода Ричарда Ардена, ей желательно остаться одной. Поэтому Вивиан покинул леди Мэй, но отправился не в оперу, о нет. В состоянии романтической меланхолии он мерил шагами террасу целый час, пока луна не выплыла и не посеребрила кроны деревьев в парке.

Глава XII. Сэр Реджинальд Арден

Человеческий разум устроен по образу калейдоскопа, то есть вся картина, его занимающая, меняется, стоит только случиться заминке или встряске, хотя бы и не более сильной, чем дрожь. Вот почему да не вообразит читатель, что болезнь отца (без сомнения, внушающая тревогу) могла занимать все мысли Элис Арден в каждый момент ее путешествия. Весьма часто в эти мысли вторгалось некое видение – очаровательное, если быть объективным, – и тогда сердце Элис сжимала неведомая прежде, а впрочем, несильная боль. Речь идет о юной девушке с золотистыми волосами, сияющей кожей и большими синими глазами, чье хорошенькое выразительное личико намекает на веселый нрав, уверенность в себе и лукавство, близкое к коварству.

Элис тревожилась из-за необдуманных слов простодушной леди Мэй, а также явного смущения Вивиана Дарнли при упоминании имени Грейс Мобрей. Всерьез хлопотать о союзе, насчет которого леди Мэй просто пошутила, было, по разумению Элис, вполне в духе дядюшки Дэвида, который хотел счастья обоим молодым людям. Гордость, однако, упирала вот на что: если мисс Элис Арден нравится Вивиан Дарнли, это ничего не значит. Они просто вместе росли – так уж вышло. Она как будто тоже нравится Вивиану; только ведь он ни разу не заговорил о своих чувствах. Почему, спрашивается? И не глупо ли ей, Элис, питать симпатию к дальновидному молодому эгоисту, который, вне всякого сомнения, подумывает о браке по рассудку или по расчету с Грейс Мобрей? О, этот холодный, жестокий, гадкий мир!

А с другой стороны, имел ли Вивиан причины заговорить? Имел ли причины надеяться, что его выслушают с благосклонностью? Хвала небесам, Элис для него всегда была одной из милых подруг детства. Не о чем сожалеть; некого винить. Просто юноша, которого Элис привычно считала своим воздыхателем, того и гляди будет принадлежать другой девушке. Элис чувствует уколы ревности; нет, просто укольчики; это со всякой девушкой случается, и нечего тут выводить теорию. Так мисс Арден убеждала себя; но прелестное личико Грейс Мобрей продолжало всплывать перед ее мысленным взором, каждый раз вызывая легкую сердечную спазму.

Но вот образ Грейс Мобрей вытеснила новая забота. По мере того, как шло время и сокращалось расстояние, приближая миг решительных действий, усиливались и дурные предчувствия Элис Арден. Экипаж находился уже в шести милях от Твайфорда. Сердце мисс Арден давало сбои – то билось неистово, то словно замирало. Окошко было открыто; перед Элис расстилался незнакомый пейзаж, прекрасный в свете безмятежной ослепительной луны. Какое известие ждет Элис в гостинице, к которой она так стремительно приближается? А вдруг все очень, очень плохо?

– О Луиза! – то и дело взывала мисс Арден к своей камеристке. – Как там будет, в гостинице? Как ты думаешь, Луиза, ему полегчало? Ведь, наверное, полегчало? Расскажи еще раз, как он перенес тот, первый приступ и как поправился? По-твоему, он и теперь поправится? О милая Луиза! Ведь он снова будет здоров? Ответь мне! Скажи, что он поправится!

Так молила об утешении и помощи бедная перепуганная Элис Арден, пока за поворотом не явилось темное пятно – рощица вязов; в следующую минуту возница уже натягивал поводья перед вывеской «Королевский дуб».

– О Луиза! Мы на месте! – выдохнула юная леди, трепещущей рукой вцепившись в запястье камеристки.

Дверь была закрыта, но светились окна холла, а также одно окошко на верхнем этаже.

– Не стучите – позвоните в колокольчик! Вдруг он спит; дай-то Бог, чтобы спал! – сказала Элис.

Дверь открылась по первому зову; метнувшись к окошку экипажа, официант увидел бледное, как простыня, лицо с парой огромных, распахнутых в страхе глаз и услышал вопрос:

– Меня вызвали телеграммой к пожилому джентльмену, который лежит здесь больной. Как он?

– Ему полегчало, мэм, – отвечал официант.

Исторгнувши долгое, едва слышимое «О!», сцепив пальцы и закатив глаза, Элис Арден откинулась на спинку сиденья; внезапные слезы, пролившись двумя ручьями, принесли ей облегчение. Да, ему гораздо лучше, приступ миновал, правда, пожилой джентльмен еще ни слова не произнес. Он, кажется, изнурен; по распоряжению доктора, ему дали выпить кларету, и он заснул здоровым, крепким сном, он и сейчас спит. Тотчас была послана новая телеграмма, но молодая леди отправилась в путь, прежде чем добрая весть дошла до Честер-Террас, 8.

Мисс Арден выбралась из экипажа и вошла, сопровождаемая камеристкой, в старинную, по-домашнему уютную гостиницу. Она готова была упасть на колени и вознести хвалу Создателю; но истинная вера, как и истинная любовь, стыдится являть свой пыл там, где нет уверенности в понимании.

На цыпочках, едва дыша, ведомая гостиничной служанкой, Элис перешагнула порог комнаты, где лежал ее отец, и замерла у постели. Вот он, папа: он желт и сухопар, его желчное лицо надменно даже теперь, когда он спит, тонкие губы и тонкий нос почти прозрачны, дышит он по-детски глубоко и ровно. Элис не видела в этом лице того, что заметил бы любой посторонний человек. Для нее это было лицо папы, и только. Себялюбивый и взбалмошный, если угодно – резкий, если совсем начистоту – жестокий и злой старик, он гордился дочерью, и в его изнуренной прожитыми годами голове зрело множество планов и прожектов, в коих дивная прелесть Элис выступала талисманом, о коих сама Элис не догадывалась и кои сэр Реджинальд Арден усиленно обмозговывал как раз в ту минуту, когда был захвачен врасплох предвестником припадка.

Версия доктора оказалась правильной. Сэр Реджинальд действительно тем утром пересек Английский канал, да не один, а с таким именно попутчиком, какого может пожелать себе во французское купе джентльмен, направляющийся домой. Попутчик этот был лорд Уиндерброук.

Лорду Уиндерброуку перевалило за пятьдесят. Он томился по Элис, которую видел довольно часто. В свете считалось, что он не прочь жениться. Его поместье приносило доход. Он всегда придерживался принципов благоразумия и выпестовал в себе характер. Более того – ему принадлежали закладные на поместье сэра Реджинальда Ардена, выплачивать проценты по которым сэру Реджинальду стало чрезвычайно тяжело. Приятели возвращались с курорта Виши, где недолгое время лечили подагру. Сэр Реджинальд позаботился о том, чтобы обратно плыть с лордом Уиндерброуком; последнему было известно, что при желании сэр Реджинальд бывает милейшим из попутчиков. Кроме того, лорд Уиндерброук питал к сэру Реджинальду симпатию, какую джентльмен всегда чувствует к кровным родственникам дамы своего сердца.

Баронет, имея обыкновение рвать или сжигать почти все свои письма, сохранил одно из них – то, благодаря которому удалось вызвать его дочь в «Королевский дуб». По мнению баронета, письмо было составлено очень ловко: занятное, легкое, с кое-какими лондонскими сплетнями. В купе сэр Реджинальд читал отрывки из него лорду Уиндерброуку – к удовольствию последнего. При расставании лорд Уиндерброук спросил, нельзя ли ему нанести визит в Мортлейк.

– Ваш визит доставит мне огромное удовольствие. Приезжайте, если только не боитесь, что дом рухнет и мы будем погребены под обломками. Как вам известно, ремонта не было со времен моего дедушки. Лично для меня Мортлейк скорее караван-сарай, место, где можно остановиться на ночь-другую. Положительно, там все разваливается. Однако вас это смущать не должно – меня ведь не смущает.

Так они договорились о дружеском визите. Море было неспокойное. Пэр и баронет жестоко страдали от качки. На английской земле их пути разошлись как-то сами собой. По мере приближения к Лондону баронет все сильнее трусил – видимо, на то были свои причины. Он высадился в Дроворке с одним чемоданом, несессером и зонтиком, отправил камердинера с остальным багажом на поезде, а сам занял место в почтовой карете и, выдержав одну перемену лошадей, добрался до «Королевского дуба» в том состоянии, в каком мы его впервые увидели.

Доктор заверил хозяина гостиницы, а также гостиничную прислугу, что придет взглянуть на больного во втором часу ночи, ибо опасается, как бы не вернулись опасные симптомы. Аристократическая наружность пациента, его платье и багаж, а также адрес в фешенебельном районе столицы, куда была отправлена телеграмма, зародили в ученом муже надежду, что судьба наконец-то соблаговолила дать ему пресловутый шанс.

К тому времени Луиза Дайепер, неустанно работая языком, до всех в гостинице донесла тот факт, что в номере верхнего этажа лежит не кто иной, как сам сэр Реджинальд Арден, баронет, а также сообщила массу других потрясающих сведений, из коих не каждое могло бы пройти проверку на подлинность. Житие сэра Реджинальда прослушали, едва вступивши в холл, доктор и его приятель священник, наивнейший среди клириков (будучи любопытен, как всякий джентльмен из глуши, он согласился сопровождать доктора в ночном визите); а прослушав, прошли к больному, у постели которого застали мисс Арден и ее камеристку. На часах была четверть второго. Доктор шепотом дал мисс Арден полный отчет о состоянии ее отца, произвел еще один осмотр и заключил, что поводов для беспокойства нет.

Не кичись пастор своими манерами, удовольствуйся он простым поклоном при прощании с настоящей леди, той ночью никто не услыхал бы голос больного – и, пожалуй, это было бы к лучшему, принимая во внимание обстоятельства.

– Уверяю вас, мэм, что утром сэр Реджинальд будет в полном порядке. Какое удовольствие наблюдать сон столь спокойный, – с благоговением шептал пастор. – Так спит лишь тот, чья душа безмятежна, кто пребывает в ладу с самим собой.

В сопровождение сей благочестивой речи пастор со смиренной улыбкой отвесил неуклюжий поклон. Увы, он не учел, что позади него стоит столик, а на столике – декантер с кларетом, графин с водой и два стакана. Столик опрокинулся, посуда разбилась вдребезги. Баронет резко сел на постели и принялся озираться под смущенный возглас пастора «Боже милосердный!».

– Это что такое? – раздался свирепый фальцет баронета. – Какого дьявола? Где Крозер? Где мой лакей? И где я сам нахожусь – ответит мне кто-нибудь или нет, черт возьми?

Не закрывая рта, баронет на ощупь – и тщетно – искал шнурок колокольчика, явно намеренный устроить в гостинице переполох.

– Где Крозер, я вас спрашиваю? Куда подевался мой слуга? Он на поезде поехал; ну и где он? Бросил меня, каналья, дьявол! Я один! Где я? Что это значит? Чего молчите – языки проглотили, что ли? Есть среди вас кто-нибудь говорящий?