– Не оставите ли вы портрет у меня на несколько дней? – спросила молодая леди.

– Я буду счастлив оставить его на любой срок.

– Мне хочется скопировать его пастелью, увеличив пропорции! – воскликнула мисс Арден, не сводя с миниатюры глаз.

– Ваши пастели изумительны! Здесь немногие рисуют в избранном вами стиле; и вы прекрасная колористка.

– Вы правда так считаете?

– Вам это и самой известно, мисс Арден. Вы слишком одаренная художница и наверняка догадываетесь, что именно видят люди в ваших работах – а видят они истинное совершенство. Хотя такие колористические решения, которые избираете вы, больше известны во Франции. Полагаю, вашим наставником был француз?

– Это так; мы с ним отлично ладили, хотя другим ученицам он внушал трепет.

– Миниатюра, похоже, подогрела вашу природную поэтичность, мисс Арден. Я уверен, что копия превзойдет оригинал, – сказал мистер Лонгклюз.

– Я лишь постараюсь сделать ее достойной оригинала; если это получится, мое удовлетворение будет полным.

– Надеюсь, вы покажете мне вашу работу? – с мольбою в голосе спросил Лонгклюз.

– Конечно, – улыбнулась Элис. – Только я вас побаиваюсь.

– О чем вы говорите, мисс Арден?

– Только о том, что вы прекрасно разбираетесь в искусстве – это общее мнение, – смеясь, отвечала молодая леди.

– Я с радостью отказался бы ото всех своих скромных познаний, если они вызывают в вас столь неприятную эмоцию. Но я отнюдь не льщу вам: критик не может не восхищаться, глядя на ваши пастели, мисс Арден, ибо они выполнены на уровне, изрядно превышающем любительский.

– Тем не менее я польщена! – снова рассмеялась Элис. – И хотя мудрецы утверждают, будто лесть портит человека, я нахожу ее очень, очень приятной.

На этой стадии диалога мистер Вивиан Дарнли, который жаждал всем (и кое-кому в особенности) показать, что ему дела нет до происходящего в гостиной, подсел к пианино и, аккомпанируя себе правой рукой, стал сражаться с куплетами, написанными для дисканта. Что бы ни думали остальные о его игре и пении, мисс Элис Арден нашла то и другое прекрасным и оживилась еще более. Соло мистера Дарнли вдобавок перенаправило мысли мисс Арден на новый вид искусства.

– Мистер Лонгклюз, вам известно об опере буквально все; так расскажите мне – если, конечно, можете – об этом знаменитом басе, которого ждет весь Лондон.

– О Стенторони?

– Да, газеты и критики обещают нам истинное чудо.

– В последний раз я слушал Стенторони около двух лет назад. Он был великолепен; похвалы его партии в «Роберте-дьяволе»^[22] им вполне заслуженны. Однако на этой партии его величие как началось, так и закончилось. Голос, разумеется, никуда не делся – но все остальное… С другой стороны, если певец способен настолько хорошо вникнуть в одну оперу, для него только логично прославиться и в другой опере, приложив известные усилия. Стенторони еще ни одну партию не исполнял долее полутора лет, работает же он неустанно. Как он выступит в Лондоне – тайна, покрытая мраком; а очень интересно было бы послушать. Никто не откроет вам больше, чем открыл я, мисс Арден. Насчет «Роберта-дьявола» можно не сомневаться – там Стенторони на высоте; о других партиях остается лишь строить домыслы.

– А сейчас, мистер Лонгклюз, я испытаю вас на предмет покладистости.

– Каким образом?

– Обращусь к леди Мэй, чтобы она попросила вас спеть.

– Молю вас, не делайте этого.

– Почему?

– Я предпочел бы услышать просьбу из ваших уст.

– Как это мило; что ж, я прошу вас спеть, мистер Лонгклюз.

– А я повинуюсь. Какой романс прикажете? – уточнил Лонгклюз, направляясь к пианино, куда за ним следовала и Элис.

– Тот, который вы пели с неделю назад, – о призрачной любви. Он совершенно очаровал меня.

– О, я понял. И с удовольствием его спою.

Мистер Лонгклюз уселся за пианино и своим чистым глубоким баритоном исполнил романс весьма странного содержания.

Шумит, ярится осень
Среди ветвей сырых…
– Юдоль земную бросим,
Я буду твой жених! —
Зовет во мраке конный.
– К броне моей прильни,
Над сердцем истомленным
Объятие сомкни.
– Я пил бы, словно птица,
Росу медвяных уст…
Но ЗДЕСЬ тому не сбыться:
Мой бренный жребий пуст.
Пойми, что наше счастье
Поставлено на кон,
А я волшебной властью
Отныне облечен.
Сама Любовь велит мне
В едину, прочну нить
В кощунственной молитве
Две наши жизни свить.
– Сойди же! – просит конный
Под шум ветвей сырых,
Во мраке заоконном.
– Явился твой жених!^[23]

– Милая Элис, почему вы выбрали столь мрачный романс, когда вам известно, что у мистера Лонгклюза в репертуаре множество других произведений – не только чарующих, но и веселых и не связанных с миром духов?

– Вот именно за связь с миром духов я этот романс и люблю; он создает зловещую атмосферу, но в то же время полон страсти. Не иначе, его сочинили на исландский сюжет; это очень в исландском духе, когда призрачный любовник является из мрака за предметом своей любви – наивной девой, чтобы везти ее через заснеженные равнины и скованные льдами реки; а деве невдомек, что возлюбленный мертв и что никакого свадебного пира не будет. Ну а в этом романсе любовник еще более загадочен, ведь истоки его страсти теряются в потусторонней мгле. Благодарю вас, мистер Лонгклюз. Вы очень добры! Ну а теперь ваша очередь выбирать музыкальное произведение, леди Мэй. Вы ведь позволите леди Мэй сделать выбор, мистер Лонгклюз?

– Всякий может выбрать любое из моих сокровищ и получить его, если таково ваше желание, мисс Арден, – прочувствованным, хоть и приглушенным голосом молвил Лонгклюз.

Как восприняла его слова и интонации молодая леди, мне неведомо; отреагировать она не успела, поскольку вошел лакей с письмом, которое и протянул на подносе мистеру Лонгклюзу, сказавши:

– Там в холле ваш камердинер дожидается распоряжений, сэр.

– Благодарю, – отвечал Лонгклюз; он успел заметить, что конверт неряшливый, а слова «Лично в руки» и «Срочно» выведены вульгарным округлым почерком.

– Прочтите ваше письмо, мистер Лонгклюз; не обращайте на нас внимания, – сказала леди Мэй.

– Большое спасибо. Кажется, я знаю, что в нем. Нынче я давал показания следователю по делу… – начал мистер Лонгклюз.

– Этого бедняги француза, – подхватила леди Мэй, – этого мосье Лебруна или…

– Леба, – поправил Вивиан Дарнли.

– Точно: Леба. Какое ужасное злодейство! – продолжала леди Мэй, всегда бывшая в курсе всего ужасного.

– Да, это печально – и вызывает тревогу. Может быть, вы найдете, что моя точка зрения отдает эгоизмом, но согласитесь: каждый про себя думает, что такое могло случиться с любым из посетителей «Салуна». И от этой мысли происходит известный дискомфорт, – произнес мистер Лонгклюз, криво улыбаясь и поеживаясь.

– Значит, вы давали показания? – переспросила леди Мэй.

– Да, в некотором роде. От них может быть прок; я на это надеюсь. Я дал следствию наводку. Думаю, завтра утром все будет в газетах; осмелюсь сказать, что мы прочтем полный отчет о результатах вскрытия.

– Получается, вы видели нечто, возбудившее ваши подозрения? – уточнила леди Мэй.

Мистер Лонгклюз пересказал все, что знал, упомянув и о том, как в участке ему пришлось наводить справки о месте жительства Пола Дэвиса.

– Наверное, в этом письме – обещанные результаты, то есть адрес, – добавил он.

– Прошу вас, вскройте конверт и прочтите! – сказала леди Мэй.

Мистер Лонгклюз так и сделал.

Читал он при общем молчании, и постепенно его тело охватывал озноб; дрожь зародилась в ступнях и добралась до темени, и ужас, волна за волной, разлился, заполонив разум мистера Лонгклюза. Как всегда бледный, он поеживался и улыбался, улыбался и поеживался; взгляд его темных глаз скользил по строчкам, палец машинально перевернул страницу. Улыбка была того сорта, какие боксеры перед поединком посылают зрителям, в то время как каждый нерв трепетал от боли. Мистер Лонгклюз поднял глаза, по-прежнему улыбаясь, и спрятал письмо в нагрудный карман.

– Похоже, письмо длинное, – заметила любопытствующая леди Мэй.

– Нет; просто почерк очень дурен, неразборчив – а это не лучше, чем многословие, – беззаботно отвечал мистер Лонгклюз.

– Так что же насчет человека, о котором полиции пришлось наводить справки? – не унималась леди Мэй.

– Письмо оказалось не из полиции, – сказал Лонгклюз, не меняя улыбки. – Оно от человека, принадлежащего к самой ушлой нации; вдобавок, по-моему, бедняга малость не в себе. На каждое Рождество я делаю ему пустячный подарок, и он считает себя вправе целый год одолевать меня письмами. Я надеялся, что это письмо будет забавным – но увы! Оно вполне внятное – а потому прегадкое.

– Тогда я требую романс, мистер Лонгклюз, – заявила леди Мэй, которая под прикрытием музыки и пения порою мурлыкала нежности тому, кто никогда ей не наскучивал.

Однако тем вечером второму музыкальному произведению не суждено было прозвучать в гостиной леди Мэй.

Случилась новая заминка, на сей раз связанная с семейным делом; на друзей мистера Лонгклюза она возымела куда как серьезный эффект.

Явился лакей с подносом, на котором лежал большой коричневый конверт с именем «Мисс Элис Арден».

– Боже! Это телеграмма! – воскликнула Элис, отошедшая с конвертом к окну.

Леди Мэй Пенроуз тотчас оказалась рядом со своей гостьей. Элис была близка к обмороку.

– Кажется, папа серьезно болен, – выдохнула Элис, передавая леди Мэй бумагу, так в ее руке и трепетавшую.

– Гм. Да. Не волнуйтесь, опасность явно преувеличена. Скорее, принесите хересу с водой! Дорогая моя, у вас испуганный вид. Сядьте, милочка. Вот так. Подобные послания всегда пишутся в панике. Что вы намерены делать?

– Поеду к папе, разумеется.

– Да, пожалуй, вам следует ехать. Но что это за место? Твайфорд, «Королевский дуб»? Прошу вас, мистер Дарнли, найдите в справочнике Твайфорд. Не иначе, это город с собственным почтамтом. Как предусмотрительно здесь написано, что этот Твайфорд стоит на Дуврском тракте.

Вивиан Дарнли все это время с тревогою глядел на Элис. Он начал листать справочник и через несколько секунд объявил:

– Да, город с собственным почтамтом, всего в тридцати шести милях от Лондона.

– Спасибо, – сказала леди Мэй. – А вот и херес, хвала Господу. Выпейте, моя милая. Вы ведь возьмете с собой Луизу Дайепер? Конечно, возьмете. А поедете в моем экипаже, и я отправлю с вами лакея, который за всем проследит. Когда вы намерены ехать?

– Немедленно, сию минуту; спасибо, дорогая, я у вас в долгу!

– Ваш брат поедет с вами?

– Нет. Вы ведь знаете, милая, папа его до сих пор не простил, они не виделись уже около двух лет. Появление Ричарда только раздражит папу.

И мисс Арден поспешила к себе в комнату и немедленно с помощью камеристки занялась подготовкой к отъезду. Экипаж, будто по волшебству, возник у крыльца. Мистер Лонгклюз откланялся. То же самое сделал Ричард Арден, предварительно сказав слуге, снаряженному сопровождать мисс Арден:

– Если возникнут затруднения, немедленно телеграфируйте мне. Вот мой адрес.

– Возьмите это, милая Элис, – произнесла леди Мэй, – положите в сумочку. Ваш отец так недальновиден, пожалуй, он не догадался прихватить с собой деньги в достаточном количестве. К вашему приезду сэр Реджинальд уже будет чувствовать себя лучше, сами увидите. Благослови вас Господь, дорогая.

И леди Мэй расцеловала Элис, проявив столько сердечности, сколько могла себе позволить без риска поделиться со своей юной подругой толикою румян и белой пудры, которые поддерживали внешнюю свежесть ее лица.