Почтенная женщина сделала, как велел ей сын; мистер Силдайк и миссис Рамбл любезно явились, и Пол Дэвис, незаметно для них подмигнув своей матушке (несколько шокированной и немало смущенной, ибо ее честная натура не терпела интриг), сообщил соседям, что перед ними его завещание, от них же требуется только удостоверить его, Пола Дэвиса, подпись и дату, что они и сделали. Пол Дэвис был из тех одаренных натур, что тяготеют к хитрым стратагемам, не жалуют прямых линий и питают странное пристрастие к загогулинам и всяческим коленцам. Так что, если мистер Лонгклюз исполнял свой гражданский долг в одном конце города, то мистер Дэвис, в конце противоположном, тоже не сидел без дела и тоже, сообразно своим интеллектуальным способностям и жизненному опыту, разрабатывал схемы.

Мы привели эти несколько сцен с мистером Полом Дэвисом, поскольку они совершенно необходимы для правильного понимания отдельных последующий событий. А теперь, уважаемый читатель, пожалуйте обратно к сэру Реджинальду, прямо в Мортлейк-Холл, на крыльце которого старый баронет был нами покинут. Его дочь осталась бы ночевать, но сэр Реджинальд и слышать об этом не хотел. И вот он стоит на ступенях, с самодовольной ухмылкой машет вслед экипажу, уносящему Элис; прощание, заметим, пропитано фальшью. Экипаж скрылся из виду, и сэр Реджинальд вступает в просторный холл, где уже почти совсем темно.

Подниматься по лестницам сэр Реджинальд терпеть не мог. Его опочивальня и гостиная при ней находились на первом этаже. Едва он вошел, сумрак старинного дома-крепости возымел свое действие, и оживленность сэра Реджинальда заодно с добродушным настроем испарились в несколько секунд.

– Где Танси? Небось, уже легла, а то, может, ворчит, на больные зубы жалуется, – прорычал сэр Реджинальд в адрес лакея. – А Крозер куда запропастился? Черт побери, во всей Англии не найдется поместья, где слуг было бы еще меньше и где они были бы еще нерадивее, чем в Мортлейк-Холле.

Сэр Реджинальд ткнул тростью в дверь гостиной, распахнув ее.

– Пари держать могу, что ничего не готово, – проговорил он.

Голос едва не срывался, недовольный, сердитый взгляд озирал комнату.

Дела, впрочем, обстояли не так плохо, как ожидал сэр Реджинальд. В камине теплился огонек, ибо даже летом хозяину Мортлейк-Холла было приятно живое тепло. Домашние туфли на котиковом меху грелись тут же, на прикаминном коврике, и любимое кресло стояло именно там, где надо.

– А, Крозер! Явился – не запылился! Помоги снять пальто да этот проклятущий шарф; шевелись! Я чуть Богу душу не отдал в вонючем экипаже, чтоб его. Не помню даже, как меня внесли в гостиницу. Сочувствие выражать не обязательно. Ты хоть и привилегированный, но все-таки воздержись. Я говорю, еле жив остался; то-то бы хлопот было тамошним безмозглым слугам, если бы я помер! Я переоденусь в другой комнате. Сегодня приедет мой сын. Смотри, впусти его, слышишь? Я намерен с ним встретиться. Сколько же это мы не видались? Два года, боже мой! И я жду к ужину лорда Уиндерброука; не знаю, в какой день, но очень скоро. Видимо, в пятницу. Скажи всем, чтоб не смели ложиться спать; не забудь, смотри!

И так далее и тому подобное. Сэр Реджинальд вел свой обычный монолог при старом камердинере, и глумился над ним, и ворчал, вновь водворяясь у себя в гостиной с альманахами, вином и газетами.

Ночь опустилась на гнетущий Мортлейк-Холл, равно как и на сверкающий огнями Лондон. Сэр Реджинальд прислушивался – не подъехал ли сын? Вопреки своим заявлениям, от разговора с Ричардом он ожидал кое-каких – и даже серьезных – результатов. Отлученный от дома на целых два года, без содержания, вообще без средств, если не считать полутора сотен фунтов в год, этот упрямец, этот изверг уже наверняка стал как шелковый!

И старик, сотрясаемый нервной дрожью, глядел на дверь и напрягал уши. Сын опаздывает: это добрый знак или дурной?

Лондон, даже по ночам тонущий в гуле голосов и грохоте экипажей, озаренный газовыми фонарями, не мог бы сильнее контрастировать с лесистыми окрестностями безмолвного и темного Мортлейк-Холла, чем ослепительная гостиная леди Мэй Пенроуз, где света было в избытке и где журчал приятный разговор желанных гостей, настроенных наслаждаться обществом друг друга, контрастировала с просторными сумрачными покоями, в коих сэр Реджинальд сидел в одиночестве, предаваясь тяжким думам.

Нет ничего заразительнее радости. Элис Арден, смеясь, несколько преждевременно решала, какие перчатки (речь шла о нескольких дюжинах пар) наденет в тот или иной день скачек. Лорд Уиндерброук принимал в выборе живое участие, и тем же был занят Вивиан Дарнли.

– Править, мисс Арден, будем мы с вашим братом – так распорядилась леди Мэй. Ричард – ужасный лихач; мне до него еще расти и расти, – сказал Вивиан Дарнли.

– Смотрите не опрокиньте экипаж с этим вашим лихачеством, – молвила Элис. – И не вздумайте допустить, чтобы лошади вышли из-под контроля, а то, знаете ли, меня уже дважды лошади несли.

– Это не удивительно: от мисс Арден голову теряют все живые существа, – заметил лорд Уиндерброук с игривостью, характерной для учтивого джентльмена пятидесяти лет.

– Прелестно сказано, Уиндерброук, – улыбнулась леди Мэй. – Кстати, Элис, где ваш брат? Я думала, сегодня он появится у меня.

– Ой, совсем забыла. Ричард нынче вечером встречается с папой. Им нужно обсудить что-то наедине.

– Понимаю! – отозвалась леди Мэй и погрузилась в задумчивость.

Какова была истинная природа интереса, проявляемого добродушной леди Мэй к Ричарду Ардену? Ее возраст вроде бы гарантировал, что интерес сугубо материнский; но что на самом деле? Лондонский бомонд, согласно представлениям того времени, посмеивался над чувствами леди Мэй и смотрел сию комедию с любопытством.

Итак, в гостиной царили свет и оживление, причем сияние из окон поддерживалось фонарями за окнами. Здесь говорили о предстоящих развлечениях с нетерпением сугубо юношеским, а колеса экипажей, грохоча по мостовой, своим утробным басом оттеняли этот щебет.

Зато на печальные земли Мортлейка навалилась немая тьма, и уныние это непробиваемо. Сердцевиной, или, если угодно, мозгом, здесь является особняк, где в просторной сумрачной комнате, у тлеющего огня, восседает некто – не столько хозяин, сколько призрачный гость.

Глава XV. Отец и сын

Пригревшись, сэр Реджинальд Арден задремал над своим «Ревю де Дё Монд»^[30], который удерживал между большим и указательным пальцами; журнал захлопнулся у него на коленях. Очнулся сэр Реджинальд, когда услышал голос Крозера; он поднял взгляд и даже как будто не сразу поверил собственным глазам, когда они различили в дверном проеме фигуру, которую сэр Реджинальд не видел целых два года.

Примерно одно мгновение пожилой баронет задавался вопросом, а не сон ли ему снится и что на самом деле есть этот безупречный овал лица, эти большие ласковые глаза, этот дивно очерченный рот с темно-каштановыми усиками – нежнейшими, положительно шелковыми, будто бы не ведавшими, что такое бритва, – бесплотный ли это портрет, который взялся из ниоткуда, или его единственный сын во плоти? Вот почему взор баронета выражал недоумение и удивление.

– Мне следовало явиться раньше, сэр, но ваше письмо я получил всего час назад, – произнес Ричард Арден.

– Боже! Дик? Ты все-таки приехал! А я думал, ты мне снишься. Дай руку. Надеюсь, Дик, сегодня мы покончим с нашей прискорбной ссорой. Интересы отца и сына – я говорю о серьезных интересах – не должны разниться, Дик.

Сэр Реджинальд Арден простер костлявую руку и улыбнулся сыну, приглашая его войти, однако при этом как бы и сдерживая, а молодой человек, сколь ни был ловок и развязен, пожал эту руку с явным смущением.

– Выпьешь чего-нибудь, Дик?

– Нет, сэр, благодарю.

Сэр Реджинальд украдкой пытался прочесть мысли Ричарда, поэтому начал издалека:

– У меня для тебя новость, Дик; это касается Элис. Ну что, подождать, пока ты сам догадаешься, в чем тут дело?

– Я самый недогадливый человек на свете; прошу вас, сэр, не томите меня.

– Там, на бюро, я оставил письмо от Уиндерброука; не сочти за труд, возьми его и положи на этот стол. Кстати, ты знаком с Уиндерброуком?

– Да, но не коротко.

– Так вот, он пишет… письмо доставили всего час назад… короче, он хочет жениться на твоей сестре, если она не против. Он просит моего согласия и приводит перечень плюсов, которые я получу. Недурной такой перечень, я бы сказал, Уиндерброук очень щедр. Погоди-ка. А, вот. Прочти сам, Дик.

По мере того как Ричард читал, глаза его округлялись, а дыхание становилось все прерывистее. Баронет следил за ним неотрывно.

– Итак, Ричард, что ты думаешь?

– Что тут думать! Это великолепно. Условия самые выгодные. Остается надеяться, что Элис не сглупит.

– Этого не будет – я прослежу, – заверил старик, косясь на письмо.

– По моему разумению, сэр, неплохо было бы подготовить Элис. Я взял бы это на себя и привлек бы леди Мэй. Я предлагаю данный шаг, зная, что моя сестра лелеет романтические мечты. Если к такой пылкой девице, как Элис, сразу применить родительскую власть, это едва ли принесет плоды.

– Я подумаю об этом; утро вечера мудренее. Тем более Элис приедет сюда только завтра к ужину. Она ведь ни к кому не питает особой симпатии, а, Дик?

– Нет, насколько мне известно.

– Сам увидишь: дело сладится. Да, сладится. Непременно, – заверил сэр Реджинальд.

Повисло молчание. Сэр Реджинальд обмозговывал другие свои не терпящие отлагательств дела. Заговорив, он опять стал подбираться к теме окольными путями.

– Что нынче в опере дают? Которую из танцовщиц считают лучшей? – поинтересовался старик, и глаза его плотоядно блеснули. – Я шесть с лишним лет в балете не бывал. А почему? Не мне тебе рассказывать, Дик. Сам знаешь, какую жалкую жизнь я веду. Бог мой! За мной следят; ко мне приставлены толпы шпиков! Не будь эти убогие столы да стулья собственностью моего брата Дэвида, их уже нынче описали бы и вывезли. Клянусь, что Крейвен, мой поверенный, отправил шерифу два уведомления, чтобы мебель твоего дяди не смели продавать за мои долги. Если бы не Крейвен, здесь бы и табуретки не осталось. А я – о небо! – сошел с поезда раньше времени, страшась ареста, и оставшийся путь домой – если эти руины можно назвать домом – проделал в почтовой карете, за исключением нескольких последних миль. Я не рискнул сообщить Крейтону о своем возвращении. Из Твайфорда, где я… где мне вздумалось провести прошлую ночь, я написал только к тебе одному. Я тешусь надеждой, что все уверены, будто я до сих пор во Франции. Да, таково положение вещей!

– Мысль о ваших страданиях, сэр, глубоко печалит меня.

– Я в этом не сомневаюсь и не сомневался, Дик, – с энтузиазмом подхватил сэр Реджинальд. – Жизнь моя – истинный ад. Во всей Англии мне голову негде приклонить. Я непрестанно терплю худшие из унижений и мучаюсь, как не мучается в преисподней и самый отпетый грешник. Я знаю, что ты сочувствуешь мне. Ты не можешь спокойно смотреть, как твоего отца превращают в парию, как он, несчастная жертва афер, вынужден скитаться, всем чужой и чуждый. И вот что я скажу тебе прямо сейчас, Дик, ибо за тем я тебя и позвал: ни один сын, у которого есть хоть капля сострадания, хоть крупица совести, хоть песчинка благородства, не станет терпеть подобного, когда единым росчерком пера может прекратить отцовские мытарства и возвратить своего несчастного родителя к жизни и свободе от унижений! Итак, Ричард, тебе все известно. Я ничего не скрыл от тебя, и я уверен – нет, Дик, я знаю, знаю, – что ты не будешь наблюдать за медленной смертью своего отца, что поставишь подпись, которая освободит его. Ради бога, мой мальчик, говори! Неужели у тебя нет сердца и ты откажешь своему измученному отцу? Или ты хочешь, чтобы я встал перед тобой на колени? Я люблю тебя, Дик, хоть ты в это и не веришь. И я встану, встану на колени; вот я уже встаю!