– Бейте! – говорю я. – Я не сделала ничего плохого! Боги всё видят!

– Ах ты!

– Хватит! – рявкает отец.

Сам он уже держится в стороне от всего этого кошмара, лишь поглядывает искоса на миссис Румаш и меня.

– Не убивать же её за это.

Кажется, отец даже испытывает вину, но мачеха отлично знает, как избавить его от ненужных мыслей.

– Дорогой, позволь, я с ней разберусь. Ты и так перенервничал. – Мачеха моментально надевает маску заботливой жёнушки.

Глава 7. Беда, госпожа!

Отец кряхтит, кидает в мою сторону взгляд, но не задерживает его на мне даже на долю секунды.

– Нет! Папа! – выкрикиваю я.

Но он будто меня не слышит. Упорно не хочет встречаться взглядом ни со мной, ни с мачехой.

На что я надеюсь? В этом доме не будет мне ни помощи, ни защиты.

– Ты что, спустишь ей всё это с рук? Она нас опозорила, дорогой! Её как минимум нужно запереть в комнате, чтобы подумала над своим поведением! – выдаёт миссис Румаш.

Отец небрежно машет рукой и вздыхает.

– Поступай как знаешь.

Отмахнувшись от меня одной фразой, он берёт одну из газет, которые уже до дыр должен был дочитать, и садится в излюбленное тёмно-коричневое кресло у камина.

Нас для него больше нет.

– Стардинг! – рявкает мачеха так громко, что я вздрагиваю.

Высоченный дворецкий тут же отлипает от стены, делает два шага вперёд и кланяется.

– Жду ваших указаний, моя госпожа, – произносит он с глубочайшим почтением.

– Отведи эту никчёмную в её комнату и запри! – велит мачеха, и мне становится ещё страшнее, потому что “запри” означает “убери ее с глаз долой, чтобы не мешала, пока я думаю, что делать дальше”. И это очень-очень плохо! – Отныне не давайте ей ничего, кроме чашки риса и воды в день!

– Так это… вашество, – неожиданно подаёт голос наша круглощекая повариха, которая всё это время отчаянно изображала из себя часть интерьера.

Не выдержала, бедная.

– Что?! – рявкает мачеха так, что хрусталь на люстре звенит.

– По вашему приказу юная госпожа ничего, кроме риса, не ест уже полгода. Но одной чашки в день…

– Значит, теперь и этого есть не будет! Ничего! Ни маковой росинки! Уведи её с глаз моих долой! И никто, слышите, никто не смеет её навещать! – добавляет госпожа Румаш, стрельнув взглядом в повариху и горничную, что прячества за косяков двери.

Ловлю на себе их сочувствующие взгляды и тихо киваю, заверяя, что всё в порядке, всё обошлось, не стоит вмешиваться. А то и им ещё влетит.

Стардинг, личный пёс матушки, добросердечием не отличается, потому нависает надо мной, как гора, и вякает, чтобы шевелилась, не то за волосы оттащит. И ведь не шутит.

При отце он сильно руки не распускает, но может и толкнуть на лестнице, а потом сказать: «Не слушалась, вашество, брыкалась. Не удержал». Не знаю, верит ли ему отец, но ничего не говорит.

И вот точно так же грубо, толчком в спину, Стардинг заталкивает меня в комнату, как неугодную рабыню, и с явным удовольствием запирает дверь.

У меня даже такое чувство, что ему платят надбавку к жалованию за доставленные мне муки. И если подумать, то он много старался, чтобы выслужиться перед мачехой. Даже избавился от старых слуг, что были ко мне добры, только повариха не захотела уходить.

Но сейчас она никак не поможет. Я даже в плечо её не уткнусь.

Всё, что у меня есть, – это старая подушка, впитавшая уже много моих слёз, и крохотное оконце, рама которого в «заплатках». Не очень эстетично, зато больше не сквозит. И откуда только эти дыры постоянно берутся? Уж не стараниями ли Стейши?

Хотя сейчас самая большая дыра не в оконной раме, а в моём сердце. Его будто неистово выжигали, а оно всё ещё бьётся и болит. И от каждого удара невыносимо настолько, что сводит зубы.

Забираюсь с ногами на скрипучую кровать и прижимаю подушку к груди. На эту ночь, а может быть, ещё на много дней вперёд она – моя подруга поневоле. А я наказана не пойми за что.

Что же было написано в том письме, что всё так обернулось? Ума не приложу. А всё, что удалось ухватить глазами из того помятого листа, – «Оракул».

Оракул, о котором я даже и не думала до этого дня, не то что не писала. Но отцу всё равно, он даже не захотел разобраться.

А ведь это не сложно сделать. Отправить человека, чтобы узнать, были ли разбросаны в академии какие-то листы. Собрать эти листы и сравнить.

Точно! Сумка!

Тут же вскакиваю на ноги и ищу её. Там ведь куча листов, наверняка и этот поддельный будет. Но, увы, в комнате нет ни листов, ни сумки.

Как? Куда…

Щелчок замка отрывает меня от мыслей, и я вздрагиваю. Мачеха? Стардинг?

– Госпожа.

В дверях появляется знакомая кудрявая голова поварихи.

– Как вы, моя несчастная госпожа?

– О боги, Тая, зачем вы пришли? Вас ведь накажут, если увидят, – пугаюсь я.

Но повариху это не сильно заботит.

– А как мне спать, зная, что вам не дают ни воды, ни еды? Как же так можно? Это не по-людски! Боги обязательно накажут их, госпожа, а вас вознаградят за терпение, – шепчет она те же слова, что и всегда.

Раньше я жила ее учениями, а сейчас усмехаюсь с болью.

– Не верите мне?

– Я живу твоими наказами, сколько себя помню, и за моё терпение меня награждали разве что пощёчинами, – вздыхаю я.

Повариха взмахивает руками.

– Нельзя так говорить, госпожа! Боги разгневаются на ваши слова. У вас, должно быть, разум помутился от всех этих бед. Давайте я принесу вам хотя бы воды! – предлагает она.

Жажда действительно мучает так, что губы пошли трещинками, но если повариху поймают, то её накажут.

– Не стоит, – говорю я.

– Но чем же ещё я могу вам помочь?

Эх, если бы я сама знала, чем мне помочь.

– Тот лист, – моментально приходит в голову. – Тот, из-за которого всё это произошло. Ты, случаем, не знаешь, где он?

– Так ваша мачеха в печи сожгла.

Ну конечно!

– А что там написано, ты не видела? – загорается во мне ещё один крохотный лучик надежды, но увы.

– Коль видела, не смогла бы прочитать, вы же знаете.

Точно. Я учила Таю грамоте, но она запомнила, как писать и читать только те слова, что нужны были на кухне. «Хлеб, масло, молоко» – за секунду прочтёт, а вот на «платье молочного цвета» ей потребуется не меньше минуты. Но она всё равно большая умница.

– Госпожа, а может, дело в том, что ваш папенька обещал оракулу отдать часть шахт, если тот сосватает вас в женихову семью? – вдруг выдаёт Тая, и я на секунду теряю дар речи.

– Что такое ты говоришь? Папа бы не стал.

– Что слышала, то и говорю, – жмёт она плечами и несколько обиженно дует пухлые губы. – Господа часто путают прислуг с мебелью, вот и узнаёшь то, что не нужно, ненароком.

Боги, быть того не может! Значит, оракул написал письмо не по велению божьих знаков, а из-за папы? И это было разоблачено в «моём дневнике»?

Теперь я понимаю ярость господина Герра, но слов, сказанных его самовлюблённым напыщенным сыном, это никак не оправдывает. Даже если мой отец пошёл против традиций и схитрил, называть меня «недоразумением» и заявлять, что на мне не женятся, даже если на континенте я окажусь последней девушкой, это слишком!

Спешу вдохнуть, пока слёзы не заполнили глаза.

Не нужно думать об этом негодяе. Хватит уже того, что вместо сердца в груди пылающая рана из-за него!

– Госпожа, вам плохо? – Волнуется Тая, но ответить я не успеваю, пугаюсь шума за дверью.

Тут же щёлкает замок и я застываю: они увидят Таю и накажут!

– Боги! – Подскакиваю я, собираюсь накинуть на повариху покрывало, но этого не требуется.

На пороге стоит бледная, худенькая шетенка с белым чепчиком на голова с круглыми глазами по пол лица.

– Госпожа, беда! – выдаёт она дрожащим шёпотом.

Глава 8. От неё нужно избавиться

– Боги, куда уже хуже, Альфита? – Качает головой Тая. – Что там такого случилось? Засуха, что ли, грядёт или землетрясение?

– Ты всё шутки шутишь, а от молодой госпожи всерьёз хотят избавиться! – говорит горничная.

– Что ты такое говоришь, глупая? Опять сон с явью спутала?

– Клянусь своим языком, я так и слышала. Госпожа господину так сказала… – лепечет она, но вдруг спотыкается, глядя на меня блестящими от слез глазами.

Боится сделать мне больно, но я готова ко всему.

– Что именно она ему сказала? – спрашиваю Альфиту.

– Сказала, что выдать вас замуж было сложно, а после такого позора так вообще невозможно. А пока вы не замужем, Стейшу на смотрины никак не повести. Потому, – она смолкает, подбирая слова, но выходит не очень. – Потому нужно от вас избавиться. Так хозяйка сказала.

Альфита смолкает, и комната погружается в тишину, настолько, что слышно лишь нервное дыхание поварихи и стрекот сверчков за окном.

– И что же, хозяин согласился на это? – выдавливает из себя вопрос Тая, а так его знаю ответ, и глядя на выражение лица горничной, убеждаюсь, что подумала верно.

Избавится.

– Он избавится от родной дочери? Просто по щелчку пальцев? Уму непостижимо! – причитает Тая, а я наспех вдыхаю, чтобы остудить зародившиеся слёзы, и убегаю от новой боли в более важные мысли.

Например, как именно они собрались от меня избавляться?

В библиотеке мачехи куча интересных детективов, которые я читала тайком, пока никто не видел. Несчастный случай, яд, неудачное нападение грабителя? Меня ждёт что-то подобное?! От рук моей же семьи?

– Госпожа, вам нужно бежать! – выдаёт Альфита с огнём в глазах, но я при всём желании не могу с ней согласиться сейчас.

Во-первых, неловкая беглянка вроде меня на каждом шагу будет в опасности и может умереть ещё раньше, чем её угостят приправленным ядом рисом в её же доме.

Во-вторых, куда я побегу? К троюродной тётушке? Она десять лет как переехала в дальние пределы и к нам в гости больше не жаловала. Я её не найду, а больше некуда податься, мама была сиротой.

К тому же тут академия. Академия, в которой ещё долго будут надо мной насмехаться. Но это я переживу. Главное – там есть общежитие, куда можно, по идее, перебраться.

Значит, мне нужно придумать, как это организовать, ведь так? Сколько у меня времени?

– Да ну тебя, Альфита! Мало ли что господа имели в виду под «избавиться». Может, замуж за кого неприглядного хотят спихнуть. А ты сразу в страсти! – журит горничную Тая.

А вот мне описанная кухаркой перспектива кажется ничуть не лучше смерти. Замуж за абы кого, за незнакомца, – я не смогу. Это не для меня. Лучше всю жизнь быть одной, чем так.

Поговорив ещё немного, служанки уходят, обещая мне, что разузнают побольше о планах мачехи и отца. Меня же просят хоть немного поспать. Но какой тут сон после всего?

И глаз не могу сомкнуть, думая о том, что может меня ждать и когда это «что-то» случится. Завтра? Спустя неделю? Через месяц?

Пока варюсь в мыслях, решаю, что совет Альфиты насчёт побега, может быть, не так уж и плох. Только нужно всё продумать и подготовить. В кабинете отца наверняка есть письма от тётушки с её последним адресом.

– Тук-Тук! – Вырывает меня из тревожных мыслей резкий громкий стук в дверь, от которого я невольно подпрыгиваю.

Боги, уже утро?

Кидаю взгляд в окно, и вижу, что на улице совсем светло, а я ведь даже не заметила, как уснула. Не успеваю ответить, как дверь, не дожидаясь моего позволения, по-хозяйски отворяют.

Дворецкий!

Мигом натягиваю на себя одеяло, глядя на это надменное лицо с крючковатым носом. Благо я не в ночнушке лежу, а во вчерашнем бледно-голубом платье.

– Разве вы не знаете, что в комнаты позволено входить лишь слугам женского пола в эти часы? – Хмурюсь я.