В следующую секунду подъехала очередная машина и остановилась на красный свет. С этого момента о продолжении разговора с отцом уже не могло быть и речи. Неприятные ощущения в желудке тоже отошли на второй план. Автомобиль рядом с Миланом полностью завладел его вниманием.

Он и сам не знал, посмотрел ли в сторону случайно или это был неизбежный рефлекс. Зеленый седан «вольво» подъехал к нему практически вплотную и двумя колесами встал на маркировке велосипедной дорожки. Взгляд Милана упал в салон машины. И то, что он там увидел, навсегда изменило его жизнь.

6

В первый момент он решил, что на заднем сиденье играет маленький ребенок и в шутку прижимает к стеклу какую-то рекламную листовку.

Но когда листок на мгновение исчез из поля зрения и за ним показалась голова, Милану стало ясно, что там сидел не малыш, а девочка, которая горько плакала.

Какого черта?..

Ее лицо было испугано. Большие глаза припухли, как у Милана, когда он страдал от аллергии или мало спал. «Цвет хаки», – подумал он, но засомневался – возможно, такой необычный оттенок зрачкам придавало тонированное стекло, за которым плакала девочка. Ее пшеничного цвета волосы были собраны в конский хвост. Розовая заколка со стразами закрепляла челку, открывая лоб, на котором было слишком много морщин для такого юного возраста.

Девочке было максимум тринадцать, но в тот момент, когда их взгляды пересеклись, у Милана возникло ощущение, что ее глаза видели уже достаточно в этой жизни. И он узнал в них еще кое-что.

Самого себя.

В одном документальном фильме рассказывали про психологическую теорию, согласно которой люди всегда испытывают симпатию друг к другу, если в детстве им пришлось пережить похожие душевные страдания.

Вот такое чувство родства, общей связи, сотканной из психологических жестокостей, испытал Милан при взгляде на девочку. И это его очень смутило, потому что он не помнил никакой душевной раны, нарочно причиненной ему в детские годы.

Губы девочки не шевелились. Это была немая мольба. То, что она в страхе хотела крикнуть миру, очевидно, было написано на линованном листе бумаги, который она снова прижала к стеклу. Сложенный пополам лист формата А4, который она в спешке вырвала из школьной тетради.

Крик о помощи?

У Милана на глаза навернулись слезы.

– Я неграмотный, – прошептал он девочке слова, которые должен был сказать Андре. Он бы произнес их громко, даже прокричал, если бы знал, что девочка его услышит – через поднятое стекло, в гуле машин. Потому что из какого-то не поддающегося логике чувства родства он ей доверял.

Это разрывало ему сердце. Она нуждалась в помощи, а он не мог ей ничего предложить. Он понимал ее нужду, но не то, что она пыталась ему сообщить.

Πσϻστν ϻμε.

εωσ με ϻσν ρσδνωελν

Буквы на листе вытворяли перед глазами Милана то, что они делали всегда, когда он рассматривал слова: складывались в неразрешимые загадки. Принимали форму бессмысленных иероглифов.

Он посмотрел вперед, на водителя и пассажира; нужно было сделать это раньше, потому что «вольво» тронулся с места, поменял полосу и рванул в сторону Сити вверх по Хельмхольтцштрассе.

Темноволосый мужчина за рулем, блондинка на пассажирском сиденье.

Милан слишком поздно сообразил, что нужно было запомнить номер машины. Сохранить в альбоме своей фотографической памяти. Вместо этого его беспокоил вопрос, не ошибся ли он – что, если пассажиром был длинноволосый мужчина? И прежде чем Милан успел понять, что свидетель из него получится никакой, задние фары исчезли в тумане.

Кубики на зеркале заднего вида.

Единственное, что он запомнил. Вероятно, знак того, что водитель «игрок» и с удовольствием ставит на гонки.

И похищает детей?

Милан вскочил на велосипед, нажал на педали; увидел, как на следующем углу водитель включил поворотник. Затем «вольво» повернул налево, и в следующую секунду туманная столица поглотила громоздкий зеленый автомобиль с отчаявшейся девочкой на заднем сиденье.

7

Сегодня, Тегель

– Твой отец был прав. Ты ссыкло. Почему ты просто не рассказал все этой шлюхе, твоей Андре?

Милан медлил с ответом, он все еще был под впечатлением того судьбоносного момента в прошлом. Холод напольных плит старой тюремной прачечной, пробиравший его до костей, усиливал воспоминание о том промозглом зимнем дне на Гоцковском мосту. Сырая простыня, которую Зевс дал ему в порыве неожиданного милосердия, особо не помогала. Она едва прикрывала его торс и давно окрасилась в цвет крови.

– Вы не понимаете, – пробормотал он.

Взрослый, который не умеет читать и писать!

Всю жизнь Милана определяло одно-единственное слово – стресс. Стресс у автомата с проездными билетами, когда за спиной нетерпеливо щелкают языком, а у тебя перед глазами скачут буквы и цифры. Стресс в госучреждениях, где ты просишь у служащего разрешения взять формуляр с собой, чтобы спокойно заполнить его дома. Стресс от одного вида книжных магазинов и библиотек, которых он избегал, как наркодилер полицейского патруля. Хотя Милан и слышал о случаях, когда люди избегали стигматизации, решившись признаться в своей неграмотности. Но ему не везло; с ним обращались как с прокаженным, когда на собеседовании для какой-нибудь тупой работы на фабрике он даже не мог найти нужную дверь.

«Вы нормальный, молодой человек? Что с вами не так?»

Не желая больше делать из себя посмешище, Милан научился виртуозно обманывать. Еще в школе он заучивал наизусть аудиокниги по литературе, чтобы не срезаться на чтении вслух. На фабрике по производству шурупов он держал в голове складские номера более десяти тысяч единиц, которые зазубрил с отцом с помощью толстенного каталога, а в закусочной-дайнере рисовал посетителей за столиками, чтобы запомнить их заказы. Но как бы он ни старался, его жизнь, казалось, зашла в тупик. После переезда из Рюгена в Берлин – когда ему пришлось оставить всех своих друзей, а в столице с высокой анонимностью, присущей всем мегаполисам, завязать новые знакомства не получалось, – он жил в постоянном страхе, что его раскроют.

– Почему ты так этому и не научился? – спросил Зевс. Он откинулся на стуле, который принесли его люди, прежде чем закрыть дверь. За которой, вероятно, ожидали следующих приказов, как только их главарь закончит с допросом новенького.

– А ты почему не стал оперным певцом? Я свои таланты не выбирал.

Голос Милана отзывался странным эхом в глухом беленом помещении, где пахло стиральным порошком и чистящим средством.

И блевотиной.

Уже после первых предложений его вырвало, и Зевс заставил Милана вытереть рвотную массу тряпкой, прежде чем тот мог продолжить свой рассказ.

– И ты вообще ничего не можешь прочитать? Даже то, что написано у меня на футболке?

Зевс оттянул небесно-голубую футболку с белым текстом от своей худосочной груди.

Милан помотал головой.

Это отличало его от большинства функциональных неграмотных, которые, по крайней мере, понимали значение отдельных слов и даже предложений, хотя для расшифровки им и требовалась целая вечность. Он же страдал алексией – полной неспособностью овладения процессом чтения, хотя его зрение не было никак нарушено.

– Ни одного слова?

– Нет.

Зевс вздохнул и посмотрел на наручные часы.

– Ну, я рад, что ты не начал свою историю с этой сентиментальной мелодрамы. Вернемся к теме. Так что там с «вольво»?

Милан моргнул. Было достаточно одного упоминания марки автомобиля, как его снова захватило воспоминание о несчастной девочке с загадочным листком.

– Я пытался убедить себя, что ничего ужасного там не было. Ну что я видел? Лист бумаги и плачущую девочку, это могло означать все и ничего.

– Самого главного глазами не увидишь, – произнес Зевс с задумчивым выражением лица, и Милану стало интересно, знает ли он, что цитирует слова Маленького принца «зорко одно лишь сердце». Эту книгу читала ему мама. И действительно, в тот день на мосту сердце взяло верх, и он, следуя интуиции, снова вскочил в седло.

– Я погнался за ними, – сказал Милан и сразу почувствовал себя таким же обессиленным и замерзшим, как тогда. Он буквально ощущал ветер, который приходилось преодолевать в попытке нагнать машину на велосипеде. Пронизывающий ледяной ветер еще сильнее трепал волосы и одежду, когда Милан ускорялся. Не обращая внимания на светофоры и других участников движения, он пересек улицу и по тротуару покатил к Фольксваген-Центру, наугад срезая путь. Он надеялся, что из огромного дилерского и сервисного комплекса, занимавшего целый квартал, есть выезд на Гутенбергштрассе, куда на перекрестке повернул «вольво». И действительно, его смелость была вознаграждена.

Вторым шансом Милан был обязан бесцеремонно припаркованному грузовику для переезда. Седан черепашьим ходом протиснулся мимо него и направился в сторону набережной Зальцуфер. Оттуда на улицу 17 Июня. Автомобиль время от времени исчезал между автобусами и грузовиками, за светофорами или в круговом движении. Но задние фары то и дело вспыхивали в тумане перед Миланом, а будничный берлинский транспортный хаос вокруг Правительственного квартала играл ему на руку.

Погоня закончилась вблизи посольского квартала, недалеко от отеля «Интерконтиненталь» – в популярном для проживания и прогулок районе с таунхаусами и квартирами, которые простые смертные едва ли могли себе позволить.

Милан срезал путь через Тиргартен и на последних метрах снова потерял «вольво» из виду. Он бесцельно колесил по улицам рядом с «Кафе на Новом озере». Хотел уже сдаться и направиться на вечернюю смену в дайнер, как на Раухштрассе едва не столкнулся с этой семьей.

– Семьей? – спросил Зевс, которому Милан вкратце описал свою погоню.

– Да.

Милан тяжело вздохнул. Он отлично помнил, как глупо и нелепо себя почувствовал, увидев отца, мать и дочь. Совершенно выбившись из сил и запыхавшись, он спрятался с велосипедом за деревом и, ощущая себя полным дураком, наблюдал, как трое потащили свои магазинные покупки в маленькую городскую виллу.

Из-за густого тумана Милану казалось, что все происходящее снято на камеру с эффектом размытия.

«Вольво» припарковался перед красным домом из клинкерного кирпича. Вычурными эркерами и башенкой на западном флигеле он напоминал здание из сказок братьев Гримм.

Отец – темноволосый тип а-ля торговый представитель, в мятом костюме и с ослабленным галстуком – нес ящик с лимонадом. Его дочь тащила большую картонную коробку, в то время как хрупкая блондинка жена, которую он увидел только со спины, уже заходила с пакетом в дом.

«Мы ничего не забыли?» – крикнул отец, на что девочка, не оборачиваясь, ответила слегка раздраженным тоном: «Если бы мы купили еще больше, то назывались бы сейчас KaDeWe^[1]».

– А потом что? – нетерпеливо спросил Зевс.

Милан пожал плечами.

Потом все они исчезли в доме.

– Я был уверен, что сам раздул все это. Навыдумывал черт-те чего, а маленькая нахалка меня просто развела.

– И?

Милан посмотрел на свои руки. Время от времени он сжимал пальцы в кулак, в надежде улучшить циркуляцию крови.

– Затем я поехал на свою смену в ресторан. И так уже опаздывал.

Зевс закатил глаза и снял очки, чтобы протереть их подолом своей футболки.

– Я считаю, ты выбрал очень странный способ, чтобы выпросить утюг в задницу. Каток!

Имя того, кому предназначался приказ, Зевс крикнул в сторону выхода, и действительно – дверь тут же открылась, и жирдяй просунул свою башку в прачечную.

Милан, защищаясь, поднял руку.

– Стойте, подождите! Пожалуйста! Мне нужно еще кое-что рассказать, чтобы вы все поняли. Пожалуйста!