Он звонит не из-за моей головной боли. Семь раз он пытался дозвониться из-за чего-то еще, что хочет сказать мне лично, из-за чего он плачет. И похоже, случилось что-то совсем ужасное.

Наконец, он произносит:

– Мне так жаль, милая. Твоя сестра и Дуг… С ними произошел несчастный случай.

Глава вторая

Не помню, ни как Джори приехал, ни как поднял меня с пола, но, видимо, он это сделал, потому что сейчас я сижу на переднем сиденье его минивэна, а он держит мое лицо в ладонях. Что-то говорит, но звука нет. Я вижу, как медленно шевелятся его губы: как в детстве, когда мы пытались говорить под водой в бассейне и он так же чрезмерно артикулировал. Потом мы выныривали, смеясь и плескаясь, и рассказывали, как друг друга поняли. За почти двадцать лет дружбы я никогда не видела его таким обеспокоенным.

– Бет?

Звук возвращается, меня будто ударяет током, и я вспоминаю, почему лежала, свернувшись в комочек, на полу. Меня начинает трясти.

– Дуга больше нет. – Я произношу это как факт, но умоляюще смотрю на Джори, всей душой желая, чтобы он меня поправил или хотя бы предложил другую, не такую чудовищную версию, но он молчит. – Эмми тоже умрет, да?

Мне так отчаянно хочется, чтобы здесь была какая-то ошибка, чтобы они просто перепутали. Маловероятно, я знаю, но возможно же! Я начинаю торговаться. С Богом или кем угодно, кто меня слышит. Пожалуйста, пусть это будет неправда, я сделаю все что угодно. Верни Дуга, не дай моей сестре умереть, пусть этого несчастного случая не будет – и я никогда больше не стану жаловаться на свою жизнь.

У меня стучат зубы.

– Мы этого не знаем. Эмми сильная.

Руки Джори больше не касаются моего лица, а уже снимают пиджак и накидывают мне на плечи. Помню, как он делал то же самое в тот вечер, когда мой первый парень бросил меня после какой-то алкогольной вечеринки и ссоры. Меня тогда всю трясло от шока или адреналина – или всего вместе. Джори нашел меня, мы купили в фургончике у ночного клуба бургеры и уселись на бордюре. Джори тогда повторял, что все наладится. И я хочу, чтобы сейчас он тоже сказал, что все будет хорошо, но этого не случится.

Он заводит машину.

– Нам действительно уже надо ехать в больницу. Я только хотел сначала убедиться, что у тебя не паническая атака.

– Пожалуйста, поехали быстрее. Мне надо быть там. Сколько туда…

– Час двадцать пять, – отвечает он, передавая мне сумку. – Внутри бутылка воды и пластиковый пакет, если будет тошнить. Ты сказала, что тебе нехорошо. Очки твои я тоже взял, вдруг глаза заболят от линз. Не знал, что еще нужно, а ты просто кричала… – Он замолкает. И выглядит так, будто сам плакал.

Единственный раз, когда я видела Джори плачущим, – это еще в старшей школе, когда умер Брамбл, его спрингер-спаниель.

Держу на коленях вещи, которые он мне передал, пытаясь проглотить обжигающий комок в горле.

– Я не могу потерять ее, Джор. Она нужна Полли и Теду. Она нужна мне.

Он бросает на меня быстрый взгляд, но не отвечает.

Я терзаю и так уже обгрызенные ногти. Дуга больше нет. Эта фраза крутится в голове как на повторе. Я же видела его всего два дня назад. Вломилась к ним на ужин без приглашения, узнав, что они готовят лазанью. Моя сестра готовит лучшую лазанью в мире: корочка у Эмми получается хрустящей, как я люблю. Весь вечер я подкалывала Дуга по поводу его мешковатых джинсов, а Эмми – из-за ее садовых тапочек. А теперь в их кухне полиция, и они говорят то, что мы не хотим слышать. Как он мог умереть вот просто так?

Джори включает радио, но тут же выключает, услышав в новостях о смертельной аварии на шоссе М5. Остаток пути мы проводим в тишине, и комок в горле жжет по-прежнему.

Больница – настоящий лабиринт из коридоров и комнат ожидания. Мы идем так быстро, как только можем, едва не срываясь на бег. В какой-то момент я дергаюсь вперед, но чуть не врезаюсь в пациента, которого вывозят на коляске из лифта, и Джори меня перехватывает, заставляя идти медленнее.

– Уровень два, зона К, – повторяет Джори указания медсестры из реанимационного отделения. – Почти пришли.

Мама с папой еще не приехали. Им пришлось забрать Полли из школы и все ей рассказать, так что они только едут к нам. Тед о папе пока не знает, но его взяли с собой навестить маму. Нам не сказали, что с Эмми, только что все очень серьезно, и, если вдруг Теду нужно быть здесь, съездить за ним бы уже не успели. О детях я сейчас думать не могу: от этого в буквальном смысле разбивается сердце. Удивительно, как боль от этих новостей ощущается на физическом уровне – грудь словно сдавило тисками.

Толкаем дверь в наше отделение, и навстречу выходит медбрат, спрашивая, к кому мы. Мельком оглядываю коридор за его спиной; я уже навещала друзей в больнице, но это отделение ни на что не похоже. Пациенты не сидят в кроватях с виноградом и конфетами, не смотрят выдвижные телевизоры. Вместо этого здесь несколько отдельных комнат, двери закрыты – и полная тишина, прерываемая только пиканьем аппаратов.

– Мы к Эмми. Эмили Лэндер. Я ее сестра, Бет, – произношу я.

Медбрат кивает в знак приветствия и переводит взгляд на Джори.

– А это Джори, мой друг. – Судя по всему, этого недостаточно. – На самом деле скорее часть семьи.

Нас ведут мимо безмолвных палат в длинный коридор с рядом стульев напротив помещения, похожего на кабинет. Медбрат показывает Джори, где находится ближайший кофейный автомат. Я не хочу кофе. Сажусь, но тут же вскакиваю и начинаю ходить туда-сюда. Ждем мы недолго; из кабинета к нам выходит женщина.

– Бет? Я доктор Харгривс. Как я понимаю, ваши родители в пути.

Я киваю.

– Могу я увидеть сестру?

Доктор жестом предлагает мне сесть, и я нехотя подчиняюсь, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Что-то случилось с тех пор, как они говорили с папой?

– Состояние вашей сестры совсем неважное, – тихо и сдержанно произносит она.

«Состояние неважное». Это означает, что Эмми жива. От одной этой мысли меня переполняет облегчение, несмотря на обеспокоенное выражение лица врача. «Самочувствие неважное» – так всегда говорила мама, когда мы подхватывали простуду. Теперь, когда это о моей сестре говорит настоящий врач, звучит определенно хуже.

Доктор садится рядом. За ухо у нее заткнута ручка. Я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на ее словах.

– При аварии Эмми получила черепно-мозговую травму. Когда скорая прибыла на место, ваша сестра ни на что не реагировала, дыхание было редким.

У меня вырывается всхлип, я будто наяву вижу место аварии. Джори кладет руку мне на плечо и сжимает его.

– Она говорит? Она знает, где находится? Знает, что произошло? – «Она знает, что ее муж мертв?»

Доктор качает головой:

– У вашей сестры диагностировано глубокое нарушение сознания, ее подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. Проще говоря, она в коме, хотя в случае травмы головного мозга ничего «проще» никогда не будет.

– Она умрет? – Я смотрю ей в глаза.

Мне необходим ответ, и в то же время я не хочу его знать. Знает ли доктор Харгривс, как нам важно, чтобы она вылечила Эмми? Думаю, знает, а еще у нее сотни таких семей сидели там, где сейчас сижу я, и они тоже слепо верили, что доктор спасет кого-то особенно важного для них, лежащего в этом бесцветном мрачном месте, где все пациенты чувствуют себя совсем неважно. Но все эти остальные пациенты – не моя сестра.

– Сейчас слишком рано что-либо утверждать. Состояние Эмми мы называем очень тяжелым, но стабильным. Это означает, что оно опасно для жизни, но основные показатели жизненно важных функций сейчас в норме. – Доктор Харгривс кладет ладонь мне на руку. – Я сделаю для вашей сестры все, что смогу. Пойдемте, провожу вас к ней?

Джори протягивает мне руку, и я цепляюсь за нее. На мне по-прежнему его пиджак, тот, в котором он должен был сейчас преподавать историю своему классу. Мы будто оказались в параллельной вселенной, и я больше всего на свете хочу вернуться в ту, другую, где Джори слишком занят преподаванием, чтобы отвечать на мои сообщения, а я прогуливаю работу, лежа под корнуоллским пледом папы, размышляя, что бы такого приготовить на ланч с похмелья. Какой же прекрасной была та, другая жизнь. И как глупо было с моей стороны принимать все как должное.

Мы возвращаемся в коридор с закрытыми дверьми. В дальнем конце на одной из них белая табличка, где написано: «Лэндер Эмили». Мы робко входим, и я тру глаза, вытирая слезы, иначе вообще ее не увижу. И когда наконец вижу, непроизвольно закрываю рот ладонью. Эмми в бинтах от подбородка до затылка, а светлые волосы спутались и потемнели от, как я догадываюсь, засохшей крови. Изо рта у нее торчит трубка, руки забинтованы, и от них тоже тянутся трубочки. Я наклоняюсь к сестре, взглядом спросив у доктора Харгривс разрешения. Она кивает, и я, опустившись на стул у кровати, осторожно беру ладонь Эмми в свои. Я думаю о Дуге. Он первая и единственная любовь Эмми, замечательный отец Полли и Теда, и сейчас он лежит где-то, я даже не знаю где, совсем один. Тихонько опускаю голову на краешек подушки Эмми.

– Я здесь, Эм. И Джори тоже, – говорю я.

Джори переступает с ноги на ногу, потом откашливается:

– Э-э, привет, Эмми. Как ты тут?

Она не шевелится. Аппарат рядом с кроватью негромко пикает.

– Она меня слышит? – спрашиваю я.

– Мы не знаем. – Доктор Харгривс успокаивающе поднимает ладони. – Нельзя точно сказать, в насколько глубокой коме Эмми находится в данный момент, но шанс, что она вас слышит, есть, и она скорее откликнется на знакомый голос, чем на наши.

Я киваю, не совсем представляя, что еще сказать. В коридоре слышатся голоса, и Джори выглядывает наружу.

– Твои родители здесь, – сообщает он. – И Полли с Тедом тоже.

– Хорошо, – отвечаю я. Все совсем не хорошо. Больше всего мне хочется, чтобы детям никогда не пришлось видеть свою маму вот такой.

Доктор Харгривс ведет нас в отдельную комнату с удобными креслами, куда уже проводили маму с папой. В креслах лежат подушки, посередине комнаты стоит кофейный столик с вазой с сухоцветами. В этой комнате разрушаются жизни. Не сомневаюсь, для хороших новостей подушки и цветы не нужны.

В таком маленьком помещении нас очень много. Мужской голос, который я до этого слышала при разговоре с папой, оказывается, принадлежит назначенному нам сотруднику по связям с семьей. Кивнув мне в знак приветствия, он протискивается к выходу, пообещав информировать родителей о ходе расследования. Папа раскрывает объятия, и я падаю в них. Его плечи начинают дрожать, и я обнимаю его за талию, сжимая изо всех сил. Шерстяной свитер пахнет так знакомо. Тридцать один год он прижимал меня к себе, обычно – когда я опять наломаю дров, и всегда напоминал мне, что утро вечера мудренее и все образуется.

– Ты видела ее? Она что-то сказала? – Папа отпускает меня и откашливается.

Я отвечаю, что мы пробыли у Эмми всего пару минут до их прихода и что она ни на что не реагирует. Он кивает, и еще раз, и еще, пока движения не становятся немного безумными.

Подходит мама с Тедом на руках и целует меня в лоб, а потом машет замешкавшемуся в коридоре Джори, приглашая войти. Ему явно неловко, и мама тянется погладить его по щеке. Она всегда любила Джори, с самого детства.

– Спасибо тебе, что привез Бет, – благодарит она.

Он поднимает взгляд, встречаясь с ней глазами:

– Мойра, мне так жаль…

– Я рада, что ты здесь, милый, – грустно улыбается она.

Полли стоит в уголке у окна, бледная, потрясенная, не успевшая распустить высокий хвостик после урока физкультуры, с которого ее забрали. Ей уже сказали про папу, я вижу по ее лицу. Смотрю на Теда, потом на маму, которая без слов понимает, о чем я спрашиваю, и качает головой: «Он еще не знает».