Мы ввалились в фойе с чемоданами в полчетвёртого утра, промокшие, грязные и уставшие. Я на тот момент мечтала только о горячем душе и хрустящих простынях, на которых сладко усну хотя бы на три-четыре часа. Однако моим мечтам не суждено было сбыться.

Весь санаторий гудел, как растревоженный улей: из ресторана доносились нестройные голоса, поющие какую-то смесь из «Калинки» и Come on baby, light my fire, через фойе фланировали пошатывающиеся джентльмены, а на ресепшен не было ни одной живой души.

Кое-как разбудив дежурных, мы выяснили, что наши номера заняты: мы же опоздали, кто бы стал держать для нас места?

Я хотела было позвонить Софии, но в четыре утра это было бы бесполезно.

– Где нам поспать? – спросила я девушку, которая, судя по её виду, мечтала точно о том же.

– В городе всё занято, сезон начинается, – вздохнула она. – Попробуйте пойти к француженке.

В Плёсе все друг друга знают, для местных «француженка» – точный ориентир, так что после этих слов девушка развернулась и с чистой совестью отправилась в свою каморку – досыпать.

– Дорогая моя, – окликнула я её, – где же нам найти эту француженку?

– Ох, вы в первый раз, да? Извините. – Дежурная застенчиво улыбнулась. – Это на горе, такой большой гостевой дом с верандой. Называется «Частный визит».

– А как француженку-то зовут?

– Точно не знаю… Я не местная, из Приволжска. Она на самом деле никакая не француженка, просто у неё фамилия странная, как будто оттуда. Но вы просто туда идите, постучите, и она, если проснётся, пустит!

– Звучит оптимистично, – кивнула я Николаю.

– Ничего, достучимся, – ответил он.

Я повернулась к выходу, но тут же вернулась:

– Дорогая, последний вопрос. У вас там, в Приволжске, есть такой старичок с пятнистой собакой, вроде наполовину болонка, а наполовину болотное чудище?

Девушка, кажется, проснулась:

– Такой в шапке-ушанке в любую погоду, да?

– Именно!

– Нет, это не наш, – отрезала она.

– А чей?

– Лесной. Не говорите с ним, если встретите.

– А что с ним не так? – удивилась я. – Он нам помог выбраться из леса, показал дорогу.

– Вы с ним говорили? – Дежурная перекрестилась и тут же накрыла одну руку другой, будто пытаясь сделать вид, что ничего не делала.

– Да мы два часа с ним из леса выбирались…

– Повезло вам. Обычно он не выводит, а заводит.

– Сусанин, что ли? – усмехнулся Николай.

– Вы вот, наверно, думаете, что я деревенская дурочка или ещё что. Но у нас тут много всякого в лесах. И не всегда это можно объяснить словами. Не все поймут. И не всем надо знать. В общем, хорошо, что вы приехали. Добро пожаловать в Плёс! – Пытаясь закончить это полубессвязное повествование, она слегка поклонилась, а потом театральным жестом указала на выход.

– Чёрт знает что, – констатировал водитель, открывая передо мной дверь.

– Может, мы и правда встретились с местным лешим, – пожала плечами я. – А похож… Даже не он сам, а его собака. Натуральное болотное лихо.

– Может, она и есть леший? – рассмеялся Николай. – А старичок её марионетка, которая выполняет все её пожелания.

– Вполне возможно! Я уже ничему не удивлюсь.

* * *

Фамилия у хозяйки «Частного визита» оказалась не только «французская», но и волшебная: как только услышишь, тут же забываешь. Я два раза переспросила – так и не запомнила. Зато имя у неё было простое и привычное – Юлия.

Говорила она с лёгким акцентом (понять, с каким именно, мне не удалось), встретила нас радушно, будто в четыре утра было самое время заявиться, чтобы сделать её счастливее. Но когда узнала, что нужны два отдельных номера, с нечеловеческим огорчением сообщила, что у неё остался всего один.

– Поеду в Москву тогда, – сказал Николай.

– Заснёшь по дороге, – возразила я. – Может, тут есть какая-то раскладушка, надувной матрас?

– Там двие спальни, – уточнила «француженка», – пльюс гостиная и кухня. Можно спать всем. Но чужой мужчьина в доме и в твоей будуар – в ванне! Тебе, деточка, будьет нехорьошо.

– Мне будет очень хорошо! – обрадовалась я. – Как-нибудь поделим будуар.

Зайдя во флигель, где находился наш номер, я поняла, что француженка была права: хорошо не будет. Дело было не в Николае, а во флигеле, который больше походил на сарай: картонные стены, сквозь которые слышно всё происходящее на улице, скрипучие полы… И множество вещей, которых не должно быть в гостиничном номере.

Старые разномастные сундуки, табуретки, диваны, кресла, стулья, кажется, только и ждали, пока я зазеваюсь, чтобы подставить мне подножку. Весь этот роскошный хлам был накрыт миллионом вязаных салфеточек, скатерочек, тряпочек и ковриков, а на полу лежали тряпочные коврики-дорожки домашней вязки – видимо, для уюта. По стенам были развешаны всяческие макраме и картинки с видами Волги.

– Кажется, это мой личный ад, – вздохнула я.

– Тебе нехорьошо? – воскликнула подоспевшая «француженка». – Скажи, что ты хочешь, я сделаю хорьошо!

– Спасибо, Юлия, всё отлично! Мы здесь только до завтра, вечером перееду в «Актёр» или ещё куда-то.

– Ох, тебе нехорьошо! Приходи утром на завтрак, я тебе сделаю такой пирожок, тебе станет хорьошо! С маринованный огурьчик!

– Спасибо, но я не…

– Не принимается! Маринованный огурьчик пирожок – звезда этого города!

Как я выяснила чуть позже, спорить с Юлией было в принципе невозможно. Целью её жизни было осчастливить всё, что существовало вокруг неё, и этому натиску никто не в силах был сопротивляться.

Номера в гостевом доме, с моей точки зрения, были ужасающие, цены – выше, чем в городе. Секрет успеха «француженки» заключался в том, что она любого могла очаровать своей непосредственностью и страстью «делать хорьошо». Однажды попав в её владения, люди просто не могли огорчить такую трогательную особу и съехать. Очарование и энтузиазм Юлии сделали её гостевой дом центром притяжения для актёров, музыкантов, художников, модельеров, и за лето я завела здесь множество интереснейших знакомств, но в ту ночь была уверена: я здесь максимум на сутки. Как только хаос этой ночи отступит – я найду себе нормальное место для жизни.

* * *

– Нет, мама, он что-то скрывает, я ему не могу верить, – рыдала в трубку Ирка.

Я лежала в пушистых перинах, подушках и одеялах, как Шамаханская царица, и пыталась прийти в себя после неглубокого трёхчасового сна. Голос дочери тонул в каком-то непонятном, непривычном, ненормальном звуке, который моё сознание пыталось вытеснить из себя всеми силами.

Наконец я поняла: это были птицы! За окном пели, чирикали, посвистывали сотни птиц. Для меня, жительницы большого города, это было так непривычно, мой мозг не мог этого вместить.

Я подошла к окну. За ним раскинулся сияющий свежей майской зеленью сад, в котором буйствовала жизнь: невидимые птицы пели, прославляя наступивший день. Этот концерт вселил в меня ничем необъяснимую радость: наступал потрясающий, наполненный жизнью и светом день – сияло солнце, цвели деревья, трава была покрыта искрящимися каплями, оставшимися после ночного дождя.

Я вспомнила прошлую ночь в лесу – и мне показалось, что это было в предыдущей жизни: пространство за окном было не пугающим, не таинственным, а гостеприимным и наполненным обещанием счастья. «Вдруг мне удалось договориться с местными духами, и они пустили меня в город, открыли его для меня? – подумала я. – Или это уловка? Парадный фасад, за которым всё ещё скрывается тьма, готовая подловить в любой момент?»

– Мама, ты меня слушаешь? – не унималась Ирка. – Он мне больше не муж, хватит! Я хочу к тебе.

– Ирусик, это гормоны. – Кажется, мой голос звучал слишком оптимистично, и я чуть сбавила обороты, добавив сочувственного драматизма: – Ты сейчас уязвима, а он этого не понимает. Но вы поговорите, найдите общий язык. Не руби сплеча, ты всё-таки беременна, тебе надо…

Я бы продолжала поучения ещё несколько минут, но в трубке раздались гудки. Ирка обиделась. И вот так весь последний месяц: или бросит трубку молча, или выругается и бросит. Психолог давала мне разные советы, но Ирке ничего не помогало. Впрочем, помогло мне: я поняла, что дочкины вспышки не надо воспринимать всерьёз. Ирку будет качать на гормональных качелях до родов, потом ещё немного после. В общем, успокаивала я себя, ещё пара-тройка лет, ребёнок пойдёт в сад, и всё нормализуется.

Я не собиралась становиться идеальной бабушкой, которая подтирает попы внукам, бегает за детским питанием и знакома со всеми воспитателями в детском саду. Я вообще не собиралась становиться бабушкой в прямом смысле этого слова: дочь выросла, и мне в мои сорок пять пора было наладить свою личную жизнь. Я это, конечно, откладываю десять лет – с тех пор, как развелась. Но психолог не зря говорит, что рано или поздно я перестану отрицать свою сексуальность, признаю, что мужчины созданы не для того, чтобы меня мучить, и начну ходить на свидания. Но мне всё кажется, что рано. Хотя рано – относительно чего? Или поздно – относительно чего?

Все мои подружки после разводов плотно подсели на разные сайты знакомств или начали искать мужчин на танцах – кизомба, бачата… А меня называют «Снежной королевой». Шутят, конечно, но… Мне иногда действительно кажется, что я себя заморозила: попробует кто расколоть моё сердце – сам поранится об острые грани. С одной стороны, безопасно, а с другой – было бы обидно умереть, никого не согрев и не согревшись.

«Опять ты, Наташа, с утра заладила!» – остановила я себя. Такие мысли, если их не пресечь с утра, могут вогнать в тоску на целый день. Хватит, через час надо быть на работе.

Я встряхнула головой, поправила причёску, чтобы не являться пред очи собственного водителя помятой, и громко, на весь флигель, спросила:

– Николай, не желаете ли в будуар? Или я в душ пока?

* * *

Офис компании был, как говорят местные, на входе в город – недалеко от автостанции, куда прибывали междугородние автобусы. До центра пешком минут двадцать, до горы над центром, где наш гостевой дом, – десять.

Когда жители больших городов думают об офисе, они представляют просторные опенспейсы с застеклёнными переговорными, с отдельными кабинетами для начальников. Забудьте! Плёсский офис агропромышленной компании – это четыре комнаты, по три-четыре стола в каждой.

Здание было старым-старым, поэтому потолки местами нависали практически над головой, пол поскрипывал, а мебель покачивалась на шатающихся половицах рассохшегося старого паркета, спрятанного под дешёвым линолеумом. Но здесь было по-домашнему уютно, а вечером, когда зажигали старинные лампы под абажурами на столах, становилось настолько душевно, что даже не хотелось домой.

Когда я вошла в офис, рабочий день только набирал обороты. Я заглянула в первую от входа комнату и сразу же увидела главного бухгалтера Софию: та сидела за столом рядом с секретаршей и показывала что-то на мониторе. Они обсуждали полученные письма и одновременно допивали свой утренний кофе.

– Шанежки? – вместо приветствия предложила я.

Юлия не приняла мой отказ от завтрака – и выдала мне в большой коробке из-под торта свои мини-пирожки, которые она называла то шанежками, то коврижками.

– О, Наталья, с приездом!

У Софии на лице расцвела улыбка, и, следуя порыву, она устремилась было мне навстречу с распростёртыми объятиями – но, видимо, вспомнив на полпути, что мы не так уж близки, ограничилась неуверенным рукопожатием.

– Шанежки с рыбой или с мясом? – спросила секретарша вместо «здравствуйте».

Я напрягла память: как же её зовут? Ольга, кажется…

– Угощайтесь, Ольга. – Я поставила коробку на стол и открыла её.

– Вы помните моё имя? – Она посмотрела на меня с искренним недоумением, а потом опустила глаза и покраснела, как в мультфильме, снизу вверх – краска разлилась от шеи до корней волос. И я сменила тему:

– Юлия сказала, они с маринованными огурчиками.