Никки снова расхохоталась. Власта в гневе отпрянула от нее.

– Ох, смотрю на тебя, и мне становится так неприятно, как будто глаза в грязи выпачкались, – вдруг заговорила Дилэйн. – Я вот все никак понять не могу, ты – наивнейший, тупейший борец за справедливость, дилетант вонючий? А может, ленишься просто, взялась за первую встречную и никого больше искать не хочешь? Или же ты и правда чокнутая дура, что взбесилась хрен знает из-за чего и решила все свое зло на мне выместить? Отвечай, падлючья морда! Ты вроде умной хочешь казаться, да вот только умный человек уже давно догадался бы, что вы поймали не того! Свинюшка ты недоразвитая! Хана нашему городу, да и вообще всему миру, если такие, как ты, противостоят преступности! Позорище! Фу! Всю вашу гнилую систему я в рот имела!

Власта уже была готова снова ринуться в сторону Никки и расправиться с этой наглой девкой как подобает, но не тут-то было: вмешался чей-то внезапный звонок.

– Пэкер, – ответила Власта, почти задыхаясь от злости. Спустя мгновение она резко переменилась в лице, вдруг пришибленной, жалкой какой-то стала. – Скоро буду…

Никки и тут не преминула поёрничать:

– Начальство небось вызывает? – с издевкой протянула она. – Эх, сейчас мою Власточку будут дрюкать за то, что она до сих пор не расколола меня. Какая жалость! Держись, писенька, не отчаивайся!

– Уведи ее! – крикнула Власта конвоиру.

– Кстати, Пэкер, – не унималась всё Никки, уже направляясь к выходу, – жопка твоя с каждым днем все шире и шире. Ты ей особо не виляй, а то штанишки треснут! Ха-ха-ха!!!

– Уведи ее, живо!!!

* * *

– Кармэл, ты требуешь от меня невозможного! – разразился Фордж. Он вызвался лично сопровождать Кармэл на свидание к дочери. – Я и так уже пренебрег всеми правилами и добился того, чтобы Никки поместили в отдельную комфортную камеру! Это непозволительная роскошь здесь.

– В жопу твою камеру! Я хочу, чтобы Никки освободили под залог!

– Это уже не в моей власти.

Они одновременно притормозили. Фордж пристально взглянул на давнюю подругу, положил руку на ее плечо и сказал как можно деликатнее:

– Все очень серьезно, ты понимаешь это? Понимаешь, в чем обвиняют твою дочь?

– Да, Фордж… Я все понимаю, – упавшим голосом проговорила Кармэл.

– Это, безусловно, достойно, что ты до конца сражаешься за Никки. Любая мать поступила бы так же на твоем месте. Но все-таки… попробуй оценить ситуацию здраво. Никки – далеко не ангел. Да на ней клейма негде ставить, что уж говорить! Трудно сосчитать, сколько раз я ее отмазывал. Я всегда знал, что когда-нибудь она нарвется на что-нибудь серьезное. Как в воду глядел!

Кармэл побелела вся, опустила глаза, а Фордж продолжал мягко, вкрадчиво говорить ей страшные слова:

– Подумай еще раз хорошенько: действительно ли Никки говорит тебе правду? Сейчас ты зайдешь к ней… попробуй забыть на время о том, что она – твой ребенок. Помни лишь то, что ты видишь перед собой человека, который лишил жизни другого человека.

Выслушав напутствие от Форджа, крепясь духом, Кармэл вошла в помещение, где ее ждала Никки.

* * *

– Как кормят здесь? – спросила сперва Кармэл.

– Ой, мам, давай без этой банальщины, прошу. Ты явилась сюда для «галочки»? Если тебе не о чем говорить со мной, то оставь меня. Иди, занимайся своими делами.

Несмотря на то, что Никки уже по привычке вела себя с матерью вызывающе, она была чертовски рада тому, что та пришла к ней. Увидеть в таком страшном, враждебном месте мамино лицо… это большое счастье. Вот только не знала Никки, что мама снова отстранилась от нее душой и воспользовалась советом Форджа. Она смотрела на нее как на преступницу, уже заочно приговоренную к казни, в то время как Никки с обожанием глядела в ответ, радовалась тайно и надеялась, что мама заступится за нее, станет бороться вместе с ней.

– Никки, у тебя трудный характер. Я уже привыкла к этому, но вот для посторонних людей все это… дико, – начала издалека Кармэл.

– Погоди, ты сейчас хочешь заступиться за адвоката, что ли?

– Да, – сердито ответила мать.

– Ха, и что же тебе наплел этот агрессивный колпачок от ручки?

– Во-первых, не называй его так! Да, он низкого роста, но это же не повод оскорблять его! Во-вторых, Демартини – настоящий профессионал. К нему толпы выстраиваются, он не за каждое дело берется. Я еле уговорила его помочь нам! И что в итоге? Ты почти довела его до нервного срыва! Постоянно хамишь ему, смеешься над ним. Разве так можно? Кому такое понравится? Мы должны быть благодарны ему!

– Человек выполняет свою работу, за которую мы платим кучу денег. Вау! Вот это подвиг! Может, ему еще и отсосать в благодарность?

– Прекрати! Ты невыносима!

– Хорошо… Я объясню тебе, почему у меня такое отношение к Демартини, – уже без напускной шутливости сказала Никки. – Понимаешь, мамулька, он не на моей стороне.

– То есть как? Разве он плохо справляется со своей работой? – нахмурилась Кармэл.

– Дело не в этом. Да, он старательно выискивает какие-то там доказательства моей невиновности и даже иногда очень классно затыкает Власту, когда та начинает давить на меня. Однако при всем при том… он относится ко мне как к виновной. Я это чувствую.

Услышав претензию дочери, Кармэл дернулась слегка, словно испугавшись, и ужасно застыдилась.

– Мне светит пожизненное, ты в курсе? Твой хваленый адвокатишка успокаивает меня, обещая выбить двадцать лет. Двадцать лет, мама! Двадцатка за то, чего я не совершала! Спасибочки!

Никки поначалу и не заметила, что в поведении и даже в лице матери произошла резкая перемена. Кармэл меж тем смутилась более прежнего.

– А ты-то, мама… ты веришь мне? – спросила Никки, направив на мать полный отчаяния и мольбы взгляд.

– …Я растеряна, – призналась Кармэл. – Наша семья подверглась чудовищной травле. Ты себе и вообразить не можешь, через что мы проходим ежедневно. Все вокруг кричат о том, что ты убийца. Я не знаю, что делать, кому верить! Мне страшно за тебя, Никки. Ты сломала себе жизнь. Что тебя ждет дальше?.. Что с нами будет…

– Из всего того, что ты сказала, я поняла, что ты веришь всем, кроме меня, – тихо и сдержанно промолвила Никки.

– Никки…

– Когда-нибудь ты узнаешь правду и пожалеешь о том, что сказала мне сейчас. Но, увы, я это не застану. Я непременно что-нибудь сделаю с собой после решающего суда. И это не угроза, прошу мне верить, просто делюсь планами, так сказать. Я добью себя. Я кончилась вся, мама! Все, что от меня осталось – это смех, который всех раздражает, и эти слезы… они настоящие! – Никки заплакала. Совершенно не готова была она к новому предательству, к этой зверино-равнодушной жестокости со стороны родной матери. Да и можно ли быть к этому готовым? – Я не притворяюсь! С тобой я ни разу не притворялась, мама. Я всегда – всегда – говорила тебе правду, местами неприятную, но зато от чистого сердца. А ты… до сих пор не поняла этого.

Кармэл, пристыженная, угнетенная, хотела было сказать в ответ что-то важное, очень нужное дочери, что-то, что могло бы изменить всю эту скверную ситуацию, но не успела… Время, отведенное на свидание, истекло. Бездушные люди в форме вновь разлучили мать и дочь.

* * *

Никки надолго потеряла сон. Она много думала каждую ночь и, как ни странно, думы ее были вовсе не о матери и не о себе даже, а… об Элае. Главным образом Никки занимала себя воспоминаниями об их бурных совместных приключениях. С умилением она перебирала в памяти моменты, когда Элай был рядом, поддерживал ее, смешил. Тогда она еще не знала о том, что он с ней сделал в Тайсе… Никки вдруг поймала себя на мысли, что ей вовсе бы и не хотелось знать о том поступке Элая. Пусть она была бы в неведении… Пусть! Ей так нравилось быть вместе с ним! Не было бы никакой ссоры, не было бы этой непоправимой трагедии. «Как же я могу считать себя невиновной, если все-таки есть моя вина в его смерти? Я оставила его одного, разъяренного. Он потом сцепился с первым встречным (может, это был кто-то из обслуживающего персонала?). Элай, как и я, любого мог довести до бешенства, вот и… Тот, кто это сделал, и не сообразил-то ничего толком, испугался и спрятался. Я бы тоже спряталась. Убийца, кто бы это ни был, не виноват. Это мой грех. Я, можно сказать, спровоцировала его смерть».

Да, Никки все-таки винила себя, очень тосковала по Элаю и при этом с истинным изумлением спрашивала себя: «Ну как такое возможно? Он столько зла мне причинил, а я тоскую по нему, вспоминаю только хорошее о нем, себя во всем виню… Значит, люблю?»

* * *

Ярчайшим событием лета в Голхэме стал концерт «Майконгов» – всеми любимой группы. Место действия – Голхэм-парк, там собралось почти все население района бедняков, от мала до велика. Не обошла вниманием это мероприятие и Диана.

– Эй, звезда, мне ничего не будет, если я отвлеку тебя на пару минут? – крикнула она Скендеру, заглянув за кулисы.

Хардайкер до ее появления увлеченно беседовал с парнями из группы, но, увидев прекрасную гостью из Бэллфойера, тут же бросился к ней.

– Диана, спасибо, что пришла!

Только они потянулись друг к другу, чтобы обняться, как вдруг к ним подлетела Огаста, девушка солиста.

– Привет! – поздоровалась она с Дианой.

– Привет… эм-м… – замешкалась Брандт, вспоминая имя девушки.

– Огаста.

– Да, Огаста… Я помню, – улыбнулась свысока Диана.

– Скендер уже поделился с тобой радостной новостью?

– Нет. Что за новость?

– …Не знаю, насколько она радостная, – с некоторым сомнением ответил Скендер и затем огорошил Диану следующим объявлением: – Это прощальный концерт.

Диана растерянно глядела на парня, дожидаясь объяснений.

– «Майконги» подписали контракт с крутым музыкальным продюсером, – сказала Огаста. – Мы переезжаем в Лондон!

– Ребята… это невероятный успех! – воскликнула Диана. – Поздравляю! Что ж, Скендер, теперь я буду отжигать на твоих столичных выступлениях?

Огаста светилась от счастья, а вот ее парень испытывал противоположные эмоции:

– Я боюсь почему-то… Все изначально задумывалось как школьная развлекуха. А тут контракт… переезд. Все по-настоящему. Местная публика от нас в восторге, но что будет за пределами Глэнстоуна?

– Слава кого угодно напугает. Да, Диана?

– Мне-то откуда знать? Я же не музыкант.

– Ты круче, – не отступала Огаста. – Ты – звезда «Греджерс». Слава, почет, внимание – все это о тебе.

– Ну… да. – Вроде бы Диане стоило улыбнуться на такой невинный комплимент, но что-то остановило ее. Она почувствовала себя слегка ущемленной.

– Славу можно потерять, допустив одну маленькую ошибку, – вновь подал голос Скендер. – Это-то и напрягает. Сегодня ты звезда, а завтра – паршивый изгой.

– Все получится, Скендер, чего ты? Дурачок, ты же у меня такой везучий и талантливый! – стала успокаивать Огаста.

– Хардайкер, тащи свою задницу на сцену! – забасил барабанщик группы.

Диана была несказанно рада тому, что этот разговор подошел к концу. Она быстро нашла удобное местечко чуть поодаль от сцены, на небольшой возвышенности, откуда превосходно было видно и слышно все действо музыкантов. «Майконги» вначале порадовали поклонников старыми композициями. Вскоре Скендер объявил, заметно волнуясь, о новой песне и пригласил на сцену Огасту. Зазвучала чувственная, лирическая мелодия; солист запел бархатно-приятным голосом:

Капли слез на стекле, никто не поймет.
Молчаливая луна как будто меня ждет.
Разошлись пути, мир наш стал пустым.
«Друзья навсегда» – все рассеялось как дым.

Тихие шаги по дороге мечты,
Я никогда не буду там, где меня ждешь ты.
Дышу в последний раз, пока ты крепко спишь.
И я слышу лишь…