Это крохотное существо умело заставить себя слушаться. Чего нам стоило превратить ее ботинком в зеленое желе?

– Художник, где моя ветка для сладкого сна?

– Сейчас. Дайте вспомнить.

– Нате, вспоминайте.

Я сделал первые наброски по памяти.

– Да, от макаки в тебе больше. – Гусенице не понравился мой результат.

– А что, марсиане были так умелы в рисовании?

– Не чета обезьянам. Вот здесь добавь гущины, а тут света.

Я сделал, как просила гусеница. На самом деле получилось похоже. Я провел пальцем в тех местах, которые мне показались неправдоподобными, и картина ожила.

– Поднеси меня к ветке, девочка, – заставила гусеница Лялю протянуть руку к картине.

Гусеница неторопливо поползла к ней. Она просунула в нее голову, но, к нашему огромному удивлению, оказалась не на другой стороне картины, а прямо в ней. Зацепилась передними лапками за стебель и забралась на него.

– А вам так уметь еще рано, – произнесло насекомое. – Но никогда не поздно.

Гусеница растянулась на ветке и уснула. Я сунул руку в картину, но ощутил только воздух за ней.

– Что позволено Юпитеру, не позволено быку. – Провернуть трюк с телепортацией у меня не получилось.

– У меня такое ощущение, что мы очень близки к цели, но всё так же далеки от понимания, как ее достичь, – философски изрек змей.

– Мне вообще кажется, что нас несет, как пустой пакет ветром. Пакет – это мы, если кто не понял аллегории.

– Тогда без толку спрашивать, какой наш следующий шаг. – Ляля махнула рукой. В воздухе появилась какая-то авангардистская мазня. – Вот так выглядит наша цель.

– Очень похоже. – Змей, опершись головой на хвост, оценил картину. – Зеленого мало.

Ляля открыла термос и вынула из него плоды, которые взяла для кормежки гусеницы.

– Никто не побрезгует доесть за хамоватой гусеницей?

– Я не побрезгую. Что, если это плод познания? – Я вонзил зубы в сочную мякоть. – М-мм, очень вкусно, по крайней мере, для меня, потомка марсиан.

– Врала она всё! – Змея не устраивала версия происхождения его вида. – Разве я похож на глисту?

– Ни в коем разе, Антош, – успокоил я друга. – У меня в детстве были глисты, никакого сходства с тобой не вижу. Черт, надо было помыть эти сливы.

Пока мы со змеем общались на тему его сходства с представителями внутреннего мира млекопитающих, кошка нарисовала, причем довольно правдоподобно, наше местечко у реки, из которого нас выгнал гигантский волк. Я видел, как ветер гонит рябь по воде, как колышутся прибрежные лопухи, только протяни руку – и окажешься там. Я не стал бороться с искушением и медленно просунул руку в изображение.

Вопреки ожиданию, рука не затуманилась нарисованной картинкой, а явно просматривалась внутри нее. Я коснулся травы и почувствовал ее. Сорвал пучок и вытащил руку назад. Трава, абсолютно натуральная, осталась у меня в пальцах.

– Ляля, ты Шишкин! Шишкина Ляля. А ну-ка, попробуйте вы!

Змей и кошка одновременно просунули свои конечности в картину, и у обоих получилось вытащить из нее доказательства ее телепортационных свойств. Тогда я снова попробовал потревожить гусеницу, спящую на нарисованной мной ветке, и опять ничего не получилось.

– Чего же нам не хватает? – Я нервно потер затылок. – Чего мы не можем понять? В чем разница между тем и этим миром?

– Мне очевидно, что разница в восприятии, – произнес змей. – Мы не должны воспринимать другие миры так же, как и те, в которых мы жили.

– Тебе, как магистру философии, легко сказать что-то заумное. Ты на деле покажи, как мы должны воспринимать эти миры.

Когда говорят философы, ты вроде понимаешь о чем, но повторить сказанное не получается, и еще хуже – теряется мысль, а вместе с ней и вся концепция.

– Смотрите, – змей поднял хвост вместо указующего перста, – вначале мы были совсем разными и не умели не то что ходить по мирам – между собой договориться не могли. Помните?

– Ближе к делу, Антош.

– Потом между нами стала появляться гармония, и мы смогли открыть проход в другой мир.

– Ну, может, не столько гармония, сколько страх перед костром инквизиции.

– Не сбивай, – попросил меня змей. – Это была гармония между нами тремя, основанная на единодушном желании выкрутиться из этой истории. Дальше, по мере нашего совместного существования, страх отошел на второй план, появилось взаимное уважение, понимание и ощущение единства. Верно?

– Верно. Да, единство между нами существует, – согласилась Ляля. – Не дружба, а именно единство.

– Святая триединая троица. – Я не удержался от иронии.

– Жорж в нашей троице отвечает за юмор, – не остался в долгу змей. – Я считаю, что следующий наш шаг – это ментальное единство, объединение сознаний в одно.

– Это как? Обряд посвящения или трепанация? – Сложно было представить себе процесс объединения.

– Позволь возразить, Антош. – Ляля показала рукой в сторону гусеницы. – Эта дама одна и преспокойно выбралась в свой мир через картину.

– Позвольте не сравнивать нас с существами из миров другого порядка. Не думаю, что мы способны видеть ее такой, какая она есть на самом деле. Сколько их там живет под оболочкой гусеницы и гусеница ли она? Дело в другом: мы почти стали одним существом, осталась самая малость – объединиться в один разум. – Змей многозначительно замолчал, давая нам оценить всю весомость его выводов.

– Эпичненько, но, как сказала бы моя маман, кругом головы да в пазуху.

– Моя бы вообще ничего не поняла.

– При чем здесь ваши мамы? Им и на кухне места хватает для воображения. – Змей занервничал, видя, что мы не поддерживаем его.

– Не сердись, Антош, давай попробуем объединить наши сознания в одно целое. Как мы будем это делать? – Я не представлял, как можно добиться этого.

– Легко. – Змей развернулся к моей картине с Транзабаром. – Мы будем смотреть на эту картину, пока не объединимся или пока у нас не вылезут глаза. Я уверен: когда наше троекратное усилие придет к общему знаменателю, мы откроем этот чертов город и сможем переместиться в него.

– Мне кажется, что если у нас получится, то это будет какой-то иной способ попасть в Транзабар, не как у всех. С другой стороны, сколько этих способов, мы не знаем.

– Вот именно. Занимайте места перед картиной. – Змей первым устроился перед изображением города.

Мы с Лялей заняли места слева и справа от змея. Антош, по многократным повторением выработанной привычке, скрутил нас в кольца. Я уставился на город в оперении белых облаков. Я знал, какое чувство должно появиться, когда он станет достижимым.

Потянулись минуты, но ощущение осязаемости города не появлялось. Картина вибрировала, как зацикленная на секундной записи, не более того. Первой начала вздыхать кошка, видя тщетность попыток. Потом и я заерзал, отсидев задницу.

– Антош, передохни, а то надорвешься. – Мне стало жалко змея, неистово таращившегося в картину. – Смотри, глаза скоро лопнут.

Змей заморгал, увлажняя пересохшие глазные яблоки.

– Мы не святая троица, мы команда идиотов, которые делают то, не знаю что, и идут туда, не знаю куда, – произнес он упавшим голосом.

– Не переживай, даже отрицательный результат приближает нас к цели. – Я погладил Антоша по голове. – Ляля, ты как?

– Нормально. Смотрела изо всех сил.

Она поднялась, подошла к картине и замазала Транзабар. Осталось только небо.

– Зачем ты это сделала? – спросил я.

– Помните того мужика, который сказал, что в воду бросают, чтобы научить плавать, а в небо – чтобы научить летать?

– Конечно! Ты хочешь, чтобы мы прыгнули в небо?

– В небо над Транзабаром. – Ляля провела рукой перед картиной. – Мы видим только небо, но знаем, что под ним город, но представлять его не нужно, достаточно представить небо.

– А, это такой чит! – догадался я. – Представляем то, что можно представить, а там – куда кривая выведет. А кто нас ловить будет?

– Даю хвост на отсечение, этого не понадобится. Там все предусмотрено. Что, трусы, готовы?

– Я так устал, что готов на что угодно, – согласился понурый змей.

– А, погибать, так с музыкой. Держи нас, Антош!

– Головокружительно. – Змей подозрительно уставился на картину одним глазом. – Если что, я перенесу нас на воду, чтобы не разбиться насмерть.

– Тогда сразу в воду, чтобы не разбиться о ее поверхность. Физика!

– Идет. Предупреждаю, это будет планета рыб.

– Символично. – Я усмехнулся.

Не сговариваясь, мы приняли привычную позу для перемещения и приступили к воображению транзабарского неба. Долго ничего не получалось. Небо ускользало от нас, как кусок мокрого мыла. Не хватало еще ментальных мышц, чтобы удержать ощущение его достоверности.

Первым загудел змей, войдя в «режим шамана». Эстафету подхватила Ляля, завопив, как мартовский кот. Поддавшись общему настроению, я тоже присоединился к дикому хору – или ору – друзей. Это подействовало. Вибрация расслоила тело и душу, сделав мысли ярче и чище. Впервые я почувствовал упоение свободой и всесильностью сознания.

Я ощущал друзей и знал, что они точно так же чувствуют меня. Могу сказать, что в этот момент мы были близки к понятию единого целого. Желание сделать шаг в сторону картины, которую в этот момент я видел просто куском неба, появилось у нас одновременно. Мы сделали несколько шагов и полетели вниз.

Ветер и холод вернули меня в тело. Наша троица, лишенная всякого аэродинамического опыта, летела вращающимся мешком с дустом вниз. Мы падали на Транзабар, нам удалось найти в него путь, но только какой-то одноразовый.

– Анто-о-ош! – крикнул я, напоминая змею о его обещании затормозить нас в воде.

– Еще чуть-чуть! – крикнул он.

Не знаю, на что он рассчитывал. Никаких намеков на изменение ситуации я не видел. Впрочем, сфокусироваться на чем-то конкретно я не успевал, вращение было слишком быстрым. Ляля открыла рот, чтобы сказать мне что-то, но ветер раздул ей щеки и заиграл ее языком, словно тряпкой. Тогда она вытянула руку, что сильно изменило ось вращения.

– Там! Смотри! – Ляле удалось взять свой язык под контроль.

Я вывернул шею, чтобы движением головы против направления нашего вращения успеть разглядеть то, на что она просила обратить внимание. Прямо под нами две птицы растянули предмет, похожий на батут.

– Антош, не надо в воду. Все нормально, нас ловят!

Я заржал на все небеса. Не знаю как, но в городе была налажена служба отлова готовых граждан. Мы всё сделали правильно. Растянутый под нами батут значил больше громыхающих фанфар. Змей расцепил нашу троицу. Я почувствовал себя птицей и расставил руки и ноги в стороны. Мы перестали кувыркаться и даже получили наслаждение полетом.

Серебристая поверхность батута, похожая на жидкий свинец или ртуть, приближалась с каждой секундой. Прежде чем окунуться в нее, я выставил поднятый вверх большой палец. Поверхность приняла нас нежно, без удара, погрузив внутрь непроницаемой среды, в которой можно было дышать.

Эпилог

– Мужик! Мужик, ты как, живой?

Я открыл глаза, надеясь увидеть вокруг себя встречающих нас жителей города. Правда, помня о том, как я мягко вошел в батут, не мог понять, отчего раскалывается голова и саднит левая сторона лица. Глаза открылись с трудом. Сквозь красно-синее мигание на заднем фоне на меня смотрел мужчина в синей врачебной одежде. В носу стоял сильный запах нашатыря.

– Живой! – крикнул врач назад, затем повернулся ко мне. – Помните, как попали в аварию?

– Аварию? – произнес я не своим голосом. – Это было давно, несколько месяцев назад.

– Н-да, удар был сильным, сотряс точно есть. Вы попали в ДТП чуть больше часа назад.