– А ну, пусти. Пусти меня, – затрепыхался в руках Михалыча Васька. Такой маленький и беспомощный. И Василисе так хотелось сказать хоть что-то. Но язык перестал ее слушаться в тот день, когда умерла бабушка, оставив их совсем одних. – Я его все равно отдубашу. Выйду и побью. Гад. Гад такой. И печенье… Еще раз этот ушастый скот отберет у моей сестры печенье, я ему это печенье…

Василиса вернулась в здание детского дома, сняла курточку и пошла туда, где заперли ее братика. Она решила сидеть там. Возле двери, пока Ваську не выпустят. Так она решила. Ей плохо одной. А дружить с ней никто не хочет. Все боятся Репкина. И плакать она не станет больше. И ждать папу. Потому что все не честно потому что только они есть друг у друга.

А потом появился этот дяденька. Высокий и сильный. Вышел из кабинета Ведьмы. И Василисе сразу показалось, что он ее спасет. И Ваську спасет.

– Вот они. Эти дети наказание. Машину они испортили вам. Вы действительно считаете… – как же сейчас Василиса ненавидела эту злую Ведьму. Она говорила плохо про нее и про ее брата. И Василиса не могла ничего сказать, возразить. Только стояла, смотрела на дядьку и старалась не зареветь.

– Это ты поцарапала машину? – спросил дяденька. Вася замотала головой, так сильно, что у нее перед глазами все поплыло, и полетели прозрачные мухи.

– Да вы не верьте. Эти дети не говорят правду. Он волчата, я же вам говорила…

Дяденька так посмотрел на Ведьму, что она замолчала сразу. Губы поджала. Он сильный. И его боится даже злая директриса. И вообще все. Вон как трясутся.

– Пойдем со мной. Почему у ребенка такая тонкая куртка? – приподнял бровь сильный дядька.

– Потому что такой бюджет нам выделили на одежду для воспитанников.

Ага, как же. У Ведьмы шубка теплая и сапожки. Вася все время мечтала потрогать мех Ведьминой шубки. Просто дотронуться и все.

– Ты читать умеешь? – спросил дяденька. Ему совсем и не жалко красивую машину, кажется. Ни граммулечки.

Вася кивнула. Да. Она умеет читать. Ее научила бабушка. И Ваську научила. Они и считать умеют. И знают столицы многих государств. И вообще, много знают. Больше чем злой и глупый Репкин. Но рассказать этого Василиса не могла сейчас этому странному дядьке.

– Тут ошибка. Видишь?

Она отрицательно помотала головой.

– Одна буква неправильно написана. Надо ее исправить на букву “О”. Дайте девочке гвоздь, – приказал супергерой. Михалыч тут же сунул в руку Василисы дурацкий гвоздь, тот самый из-за которого Васятка сейчас сидит в дисциплинарке и мучается.

– Иди и исправь?

Василиса удивленно посмотрела на дядьку. Зачем? Что он хочет? Чтобы и ее наказали? Он не герой? Он такой же злой, как и все.

– Ну же, смелее. Букву О, помнишь?

Василиса поджала губы. Ну и пусть. И так лучше даже. Лучше ее с Васькой запрут. И она не будет больше никому верить. И супергероев не существует. И…

Девочка вонзила гвоздь в краску, прислушалась к скрипу металла о металл.

“кАзОл”

– Теперь видно, что это не она нацарапала? – повернулся дядька к замершим вооспиталке и директрисе. – Что стоим. Мальчика выпустить. Разобраться с крысенышем, который других подставляет. Денег я оставил, купите ребятам все, чего не хватает. Я проверю. Завтра пришлю врача. И еще, узнаю, что вы снова заперли Васильков в дисциплинарку…

– Пойдем, Василиса!

Ведьма улыбается? Она умеет? Ее расколдовал волшебник? А дядька сел в машину и сейчас уедет. И от этого хочется плакать. Но ведь чудес же не бывает? И врача? Зачем врача? Врачи делают больно.

Ничего. Сегодня ночью они с Васькой сбегут, найдут Милу. А потом уедут с ней далеко-далеко. Вот бы Миле такого волшебника. Они бы обженились. И стали бы жить все вместе. Эх…

Глава 8

Мила Цветкова

– Что это? – смотрю на пакет, который бросил мне на ноги ужасный и злой Розин. Сейчас он выглядит уставшим и потрепанным. И я вдруг вижу, как Васильки на него похожи. Не абсолютная копия, много в них и от матери. Но Васятка так же кривит губы, а у Василисы ямочка на левой щечке, и когда она хмурится или улыбается, эта отметинка так же проступает. Только у малышки это выгляди трогательно, а у Ярослава сердито.

– Хрен его знает. Велел секретарше купить гостинцев для одноруких пираток, разрушительниц спокойствия, – ухмыляется Яр.

– Не стоило беспокоиться, – отворачиваюсь к стене лицом.

– Ты ужасно некультурная. Я так-то в гости пришел. С подарками. Хотя, чего можно ожидать от нахальной бабы, читающей чужие письма?

– А я не ждала гостей. Тем более в такое время. Как вас только впустили почти ночью?

– Это было несложно. Я всегда делаю то, что нужно мне.

– И пришли вы, чтобы убедиться, что я не насексочу в полицию? – бурчу я в белую, но потертую стену. – Не стоило утруждаться, я сделала так, как выгодно вам. Я сказала, что сама упала на вашу машину, а вы были великодушны, и даже с меня не потребовали возмещения ущерба.

– И зря не потребовал, между прочим. С твоим появлением в моей жизни, у меня уже две машины превратились в мусор. Придется покупать новые.

Он что? Он смеется? Я даже поворачиваюсь, чтобы посмотреть на это. Ярослав Розин, зло во плоти, смеется. Надо же.

– И не смотри на меня так, это нервное, – хмыкает этот мерзавец.

– Мы все решили? Теперь уходите, – почти стону. Рука болит ужасно, я пока вертелась на кровати ее потревожила. И теперь к лютому головокружению, добавились еще и радужные пятна в глазах.

– Ну, хорошо. Если тебе не интересно, как я съездил в детский дом, то тогда я пошел.

Он идет к выходу твердым шагом. Он вообще весь такой. Как ледяной айсберг, непоколебимый и равнодушный, топящий корабли и отнимающий жизни. Он Ярослав Розин, и я его ненавижу. Но… Он мне нужен. Только он может мне помочь, забрать несчастных Васильков и постараться дать им счастливое детство, по крайней мере.

– Подождите, – выдыхаю в пустоту. – Ярослав, вы хотите, чтобы я умоляла?

– Нужны мне твои мольбы, – он снова ОН. Злой, нахальный, бездушный. И смотрит на меня он как на таракниху – с презрением и насмешкой. – Ты ведь понимаешь, что ничего не изменилось? Завтра детям проведут анализ ДНК. И если они мои, в чем я сомневаюсь, близнецы отправятся на учебу в Англию. А если чужие… Значит их судьба детдом. Ничего, там неплохая школа выживания. Я прошел, как видишь жив.

– Ну вы и… Вы…

– Что я? Я даже великодушный. Денег отслюнил детдому номер пять.

– Они ваши. И вы просто их отправите в такое же бездушие. Дорогое, ледяное. Думаете просто откупится, чтобы не нарушать своего спокойствия? Они ведь там так же будут никому не нужны. Вы монстр.

– Ты предлагаешь их тебе отдать? Думаешь в нищете с тобой им будет лучше, чем в дорогом пансионе? Очнись, наивная ты моя рыбка. Кому нужна любовь в манной каше? Короче, ты меня утомила. Ешь гостинцы, поправляйся и постарайся больше не попадаться мне на глаза. Я ясно выразился?

– Да пошел ты, я бороться буду. Я не позволю тебе изуродовать еще и Васильков. Ты уродливый, проклятый…

– Скот. Да я такой. Я в курсе. А чего ты ждала? Что я буду белым и пушистым? После того письма, что ты приволокла мне в своем клювике, птичка, ты должна бы была понять, что я совсем не зайка. Скорее серый зубастый волчище. Ты мне тоже не нравишься, и я мог бы просто проглотить тебя и не заниматься ненужными мне хм… Проблемами. Но я решил все же быть честным, – ощерился Розин. Снова пошел к двери палаты. Я проиграла по всем фронтам. Анализ ДНК подтвердит его отцовство, и я больше никогда не увижу моих Васильков, которые для него всего лишь две “Проблемы”. Слезы сами брызжут из глаз. Хочется орать и биться об стену от бессилия и безысходности.

Яр почти доходит до двери, когда в его кармане начинает звонить телефон. Он сегодня уйдет или нет? Рингтон отвратительный, режет слух, кажется, что у меня лопнут барабанные перепонки, хотя музыка не такая уж и громкая.

– Слушаю, – он уверен в себе. Голос властный, с нотками недовольства. Его не беспокоят почти ночью никогда. Только он может вломиться в больницу, да куда угодно, потому что так надо ему, Ярославу Розину, королю этого несправедливого мира.

Меня все это не касается. Он больше не моя забота. И Васильки уже точно никогда не станут…

– Вы там все берега что ли попутали? – рык Розина громподобен. Я вся сжимаюсь на кровати и очень сочувствую тому, на кого так орет этот злобный мерзавец. – Я согну вас в бараний рог, вы это понимаете? Как это дети исчезли?

Сердце работает с пробуксовкой. Я все еще не осознаю, что дети, которые исчезли, мои Васильки. Точнее я не хочу в это верить.

– Я что вам сказал? Глаз не спускать. Сейчас приеду, натяну вас на руки, как гребаного Хрюшу и выверну мехом внутрь. Полицию вызвали? Буду через полчаса. Он бросает несчастный телефон в стену. Боже, теперь он точно дракон. Ужасный и яростный. Он… – Ох, ё… Ты какого хрена…?

Я сама не понимаю, как оказалась так близко к этому разъяренному чудищу, от которого веет огнем. Пространство пульсирует болью. И выгляжу я как самое глупое в мире привидение. В больничной сорочке и казенных тапках только искать пропавших малышей.

– Я с вами, – пищу, и снова сжимаюсь, когда понимаю, что он нависает надо мной всей своей громадой.

– Вот уж фигушки, – щурится. – Лежать, – отдает мне приказ, как собачонке.

– Вот у ж фигушки, – сжимаю кулак на здоровой руке. – Вы никто, чтобы мной командовать.

– Ну, тогда сама, – дергает плечом Яр. – Раз такая ты у нас гордая и самостоятельная. А я спать поеду. Баба с возу, кобыле легче. Совет тебе, директрисе сразу не говори, что ты бедолага. Старая ведьма очень любит тех кто при деньгах. С нищебродами не станет разговаривать. Но тебя она сразу раскусит. Чао-какао.

– Стойте, – я выкрикиваю отчаяно это слово. Он снова указал мне мое место. Я с трудом это терплю, но Васильки самое главное. – Пожалуйста. Помогите найти детей.

– Ну вот. С тобой очень легко договориться, – самодовольством он лучится. Но его движения выдают нервное напряжение. Розин нервничает? Ему доступна такая функция?

– Возьми меня…

– Детка. Ты не в моем вкусе. Но то, как ты себя предлагаешь.

– Пожалуйста.

– Я тебя ненавижу. Мила Цветкова. Ты меня заставила вернуться, туда, куда я пытался забыть дорогу. Детский дом – детское чистилище. Прошлое – мой личный ад.

– Это значит да? – я шепчу уже, боясь издать лишний звук.

– Да что б тебя.

Глава 9

Яр Розин

Сидит, надувшись, словно мышь на крупу. Губу закусила. Ей больно, это видно по испарине на лбу. Но молчит, только чуть поскуливает, когда машину подкидывает на кочках. И смотрит куда угодно, лишь бы не на меня. Злится?

– Я взял тебя с собой, только потому, что ты можешь быть полезна, – зачем я говорю ей это? Словно оправдываюсь. Терпеть не могу чувствовать себя вот так. Давно не чувствовал.

– А я думала из жалости, – дергает она плечом, даже не повернув головы. – Удивилась. Вам же это чувство незнакомо.

Незнакомо? Да, наверное она права. С тех пор как я умер, я жил не чувствуя жалости. Так что же такое со мной происходит сейчас?

– Жалость унизительна, не считаешь?

– Не считаю. Раньше не говорили “Люблю”, говорили “жалею”. Такое было у людей понятие. Сейчас от чего-то это стало постыдно, – шепчет она на стекло, которое покрывается легким туманом ее дыхания.