Первой его пригласила Мария Анчутова, смешливая, но весьма неуклюжая наследница бесовского княжества, которая и веселила его, и оттаптывала ему копытами ноги. После он танцевал с Павой Виевной, наследницей восточных земель, девицей с такими ресницами, что Егор каждый раз дивился, как ей удается держать глаза открытыми. Увлекшись весельем и забывшись, он уже ступил было в сторону Галины, чтобы пригласить на польку – но тут же опомнился и торопливо вернулся.

А там в центр круга вышел сам директор и основатель Потустороннего лицея, Дуб Алексеевич. Музыка немедленно смолкла, танцующие пары остановились.

Дуб Алексеевич был личностью во всех смыслах монументальной, исполинского роста, и обладал цепким, всепроникающим взглядом. И голова, и все тело его производили впечатление основательности, морщинистая кожа смотрелась изрезанной корой, большие толстые ноги будто бы врастали в землю при каждом шаге. Нос его, широкий и плоский, всегда напоминал Егору древесный гриб, точащий из старого пня. Сразу под грибом колосились седые усы, а сверху – брови, такие густые, что в них с удобством могло бы расположиться семейство ласточек. Голосом он говорил раскатистым и низким, немедленно исходившим эхом.

– Господа лицеисты! – сказал он, степенными паузами подчеркивая важность своей речи. – Вот уже год как из родительских объятий вы поступили в сей великий храм науки. Достойные семьи ваши вверили мне блюсти ваше воспитание, дабы тем сильнее действовать на благородство нравов, чистоту помыслов и добродетельность применения силы. Здесь вы усваиваете знания, необходимые для государственного человека, который вскорости станет настоящей опорой Потусторонней России. Здесь вы постигаете словесные, исторические и математические науки, изящные искусства, светлые и темные материи. Но более всего здесь вы учитесь строить узы дружбы и взаимопонимания, здесь вы утверждаете связи, кои будут длиться на протяжении всей вашей жизни.

Егор мрачно посмотрел туда, где тесным кружком стояли Галина, Вильгельм и Маруся. «Знаем мы эти узы».

Покряхтев в усы, Дуб Алексеевич продолжил:

– Помните, господа лицеисты: вы будущие столпы своих отечеств, на ваши плечи ляжет ответственность за благополучие вашего царства, а также за единство Империи. Вам предстоит определить, суждено ли нам прозябать в предрассудках, жажде власти и алкании живого тепла, или же нас ждет будущее в мире, справедливости и свободе.

Говоря сие, он нашел в толпе Егора и посмотрел так значительно, что стало ясно: слова эти предназначались первостепенно и особливо ему.

– И сегодня, в преддверии великого праздника, мы совсем скоро ожидаем высоких гостей, и в их обществе отпразднуем начало нового года.

Тревога немедленно встрепенулась, надула грудь, пришлось трижды торопливо выдохнуть, усмиряя волнение. Сколько еще осталось до прибытия тетушки? И где же, бес побери, Катерина?.. Егор сжал кулаки, по-детски пряча в них большие пальцы.

Он уже было собрался сам отправиться на поиски сообщницы, как именно в этот миг его едва уловимо позвали. Или показалось? Он обернулся. Так и есть, Катерина делала ему знаки из-за колонны и незаметно кивала в сторону коридора. Значит, пора? Наконец-то. Лучше возможности ускользнуть незамеченными и не придумать.

Егор отступил в тень и принялся пятиться, пока не уперся лопатками в колонну. За рукав его мягко взяла ладонь в черной перчатке и потянула.

– Скорее.

Развернувшись, они шмыгнули в полутьму коридора. Побежали к дверям, держась за руки, все убыстряя шаг.

Только далеко не убежали.

Перед самым порогом над их головами пронесся огромный заснеженный сокол. Спикировав вниз, он ударился об пол и обратился взмыленным, мокрым от непогоды и пота офицером с императорским гербом на воротнике. Что-то в его перекошенном лице и в подламывавшихся от напряжения ногах заставило Егора замереть. Катерина потянула к выходу, но он не двинулся. Гадкое скребущее чувство принялось копать ямку в желудке и никак не хотело униматься.

Что там за неотложная императорская депеша?

Гул директорского голоса в зале поднялся и тотчас оборвался. Донеслись обеспокоенные вскрики, а потом и они стихли.

– Что-то стряслось.

Сжав Катеринину руку, Егор решительно вернулся.

Глава 3
Императорская депеша

Весь лицей – ученики, учителя, гости – все стояли, замерев, вокруг Дуба Алексеевича, а тот сосредоточенно и молчаливо читал письмо. В ногах его лежал разорванный впопыхах конверт со сломанной гербовой печатью.

Никогда прежде Егор не видел директора таким бледным и даже растерянным, никогда прежде у него не дрожали пальцы. Егор сморгнул. От чудовищного предчувствия в глазах защипало.

Когда письмо было прочитано, Дуб Алексеевич заговорил не сразу. Сначала он постоял, хмурясь так, что лоб собирался столетней корой, а потом несколько раз обвел зал тяжелым, озабоченным взглядом.

Присутствующие боялись даже вздохнуть слишком громко.

– С сокрушенным сердцем довожу до вас… случилось несчастье, – объявил наконец директор. – Сие письмо сообщает, что императрица Иверия… – при этом он обвел глазами зал, пока не нашел Егора. – На государыню-императрицу совершено покушение… – перекрывая пораженные возгласы, он добавил: – Она впала в мертвый сон…

Егор закостенел. Ошарашенный, оглушенный.

Мертвый сон? Как же… За что же… Как такое могло случиться?!

От ледяной хватки на горле стало трудно дышать, и тут же сквозь дрожь во всем теле он почувствовал, как шелковая ладонь сжала пальцы.

Вокруг шептали и охали, кто-то вскрикнул, но голос Дуба Алексеевича перекрыл гомон:

– Также в письме говорится…

Егор едва слышал. Уши забило тиной. Он смотрел, как раскрывается рот Дуба Алексеевича, и с трудом разбирал «…без объявления официальной ноты…», «в нарушение условий мирного договора…», «…силы мертвой армии замечены на границе…». А дальше звучало совсем уж не вмещающееся в сознание: «…царь-консорт Константин под стражей…», «обвинен в покушении», «казнь на рассвете…». И даже: «Опальный царевич Борис и его болотное войско движутся на столицу…».

Затылок снова заломило, Егор покачнулся. Катерина крепко обхватила его пальцы, но уже в следующее мгновение шелковая перчатка скользнула из ладони.

– Мадам! Отпустите меня, мадам!

– Мы немедленно уезжаем, Катерина!

Егор обернулся. Мадам Жеводан тащила упирающуюся Катерину к выходу из зала. На пути у них встал Дуб Алексеевич.

– Мадам, – проговорил он торжественно и веско, – вы же не думаете, что вашей воспитаннице грозит здесь опасность? Лицей – территория нейтралитета.

Мадам Жеводан осклабилась. Взбился край чепца, блеснули клыки.

– Вы же не думаете, что я оставлю наследницу Мертвого царства в компании этих… – она кивнула в сторону Егора и остальных лицеистов. – Мирный договор расторгнут, а значит, Катерина более не обязана присутствовать в вертепе распущенности и крамолы. Мы уезжаем немедленно! Я пошлю за каретой.

Она снова потянула Катерину следом.

Егор заметался взглядом по залу, по растерянным и перепуганным лицам друзей, и задохнулся. Его будто в рыбьем обличье выкинули на сушу.

Что теперь? Лицейскому братству конец. Кто все еще может быть ему другом? А кто отныне враг? Оборотни поддержат императорские войска, а вот вурдалаки, скорее всего, примкнут к Кощею. А ведь еще вчера Анатоль Блют давал Егору списать самый трудный кусок перевода «Оккультной философии» Агриппы. Теперь же он и остальные наследники благородных семейств напряженно оглядывались и пятились, собираясь в группы. Август из олимпийских, Ната из волчьих, Пава из восточных – на чью защиту они встанут?

А самое главное – «Нечистый союз». Как быть, если членов его разбросало по разные стороны поля битвы? Медная гора всегда оставалась вне столкновений, снабжая и тех, и других запасами соли, но общение в войну сделается немыслимым, а значит, Галину он видит в последний раз. Медвежий клан непредсказуем: старый князь сражался на лесной стороне, но без императрицы армия обезглавлена, победить ее проще – то есть самое время пересмотреть союзничество. Что же до Вильгельма… и тем более Катерины… Они теперь и вовсе враги. Противники. Такие, что их победа означает его, Егорову, гибель. И наоборот. Если Борис рвется на трон, приемный сын императрицы ему кость в горле, и совсем скоро – а возможно, уже и сейчас – к нему заторопятся болотные или скелетные убийцы. Ведь главное, Егор еще не объявлен наследником, сила государыни не перейдет к нему сама. А вдруг от него на самом деле потребуют… снять перчатки?..

Слезы обожгли глаза. Нельзя, не смей реветь, Водолоп, ты не малек. Не смей расплываться. Егор сжал кулаки, пряча большие пальцы внутрь, но от этого лучше не стало.

За окном вспыхнули огни, во двор с шумом и гиканьем начали прибывать гербовые кареты.

– Будьте покойны, господа, лицеистам ничего… – начал густым уверенным басом Дуб Алексеевич, но пользы в его словах не было никакой: в зале воцарились смятение и хаос. В полном беспорядке лицеисты бросились по комнатам собирать вещи. Кто-то убежал сам, кого-то увели – звеня шпорами, толкаясь, оставляя слякотные следы на паркете. «Скры-скры-скры…»

Впервые в стенах лицея приказы раздавались чужаками. Директора же никто не слушал – и он смирился. Отступил, молча наблюдая за разорением священного храма науки.

В коридоре загрохотали сапоги – особенно угрожающе и резко, будто шел в атаку полк. Уже по одному безотлагательному напору Егор догадался: это за ним.

Так и было. В бряцании палашей и запахе влажных волчьих шкур в двери стройным шагом вошел императорский конвой и немедленно выстроился плотным кругом, отгораживая Егора от остальных.

– Ваше высочество, – генерал-адъютант отдал честь, – наш приказ немедленно сопроводить вас во дворец.

Из-за красномундирных спин Егор с нарастающим отчаяньем смотрел, как стремительно пустеет торжественная зала.

– Я… мне нужно собрать вещи… – сказал он, а в голове только и крутилось: «Даже не попрощаюсь…»

Внезапно взгляд его упал на Дуба Алексеевича. Директор стоял, стискивая судьбоносное письмо и кусая усы. И пусть в глазах его мелькало смятение, вся остальная фигура все так же казалась несгибаемой, несокрушимой, и одно это помогало держаться.

«Дружба крепкая, как дуб, что не сломать…»

Словно почувствовав его взгляд, Дуб Алексеевич повернулся. Улыбнулся из-под усов грустной, понимающей улыбкой и сделал шаг навстречу.

Конвой, ощерившись, преградил дорогу. С железным скрежетом лязгнули палаши.

– Пропустите! – приказал Егор срывающимся голосом. – Пропустите его! – он сам растолкал гвардейцев, давая директору путь.

Подойдя вплотную, Дуб Алексеевич склонился и положил ему на плечо руку. Ладонь показалась тяжелой, словно могучий корень, пригибающий к полу.

Егор встретился глазами с внимательным отеческим взглядом.

– До свидания, Дуб Алексеевич.

– До свидания, мой мальчик. Берегите себя. – Директор тяжело выдохнул и склонился ближе. – И помните, – сказал он совсем тихо, – в такую минуту, как сейчас, вокруг вас будет много злого. С каждой минутой зло будет становиться сильнее – и прежде всего убеждением, что оно и не зло вовсе, а благо. И ему будут верить.

– Что же мне делать? Как… отличить?

Дуб Алексеевич вздохнул.

– Слушайте только себя. Вот этот внутренний компас, – он ткнул Егору в грудь. – Он всегда укажет, где зло, а где добро, даже если все вокруг твердят иное.

С этими словами директор еще раз крепко сжал его плечо и отступил. Гвардейцы сомкнулись.

– Идемте, ваше высочество, больше нельзя медлить.

Едва переставляя ноги, Егор добрался до двери с табличкой «№ 13. Егоръ Половодовъ».

Оказавшись внутри, он запер дверь, отгораживаясь от конвоя, и некоторое время стоял, блуждая взглядом по свидетельствам былой беззаботной жизни: вороху одежды на кровати, чернильному беспорядку на столешнице бюро, комоду, прячущему томик «Декамерона» под крышкой с выцарапанным: «Не суй свой нос. Престрашен урон…».