Кощеевская дочка прибыла в лицей последней, после окончательной капитуляции армии мертвых, когда основные дружбы среди лицеистов уже завязались. Впрочем, даже если бы она появилась вовремя, вряд ли из желающих сблизиться выстроился бы полк. И дело не только в мрачной отцовской тени. Как и говорила Маруся, все в ней, в этой худой белокожей девочке, вызывало ледяные мурашки. И огромные паучьи глаза, и шелестящий голос, и странная, скрытная манера держаться. Да и постоянное присутствие гувернантки, длинной, сухой и решительно устрашающей мадам Жеводан, не отстающей от своей воспитанницы ни на шаг, не сильно способствовало дружбе. Кому захочется дружить с паучонком, гуляющем на таком коротком поводке от паучихи? Катерины сторонились. И кажется, ее это устраивало.

Так отчего она решилась заговорить сейчас? Неужели следила за тайным союзом? От этой мысли стало еще холоднее. А вдруг она решит передать темы разговоров и запрещенные книги директору? Егор страшился не столько гнева Дуба Алексеевича, сколько наказания, которое директор понесет за вольнодумство лицеистов.

Подхватив Крампуса, Егор сунул его сзади под куртку. Заметив это, Катерина быстро заговорила.

– Будьте покойны, Егор Никифорович, я никому не раскрою тайну вашей… вашего общества. Я совершенно случайно набрела на этот коридор и подумать не могла, что здесь место ваших встреч. Я лишь искала укрытие. Но стоило мне зайти за полки, как появились ваши друзья – все случилось столь быстро, что я не могла уйти, не показавшись.

Егор слушал ее, все больше приходя в замешательство.

– От кого же вы скрывались?

Катерина посмотрела на него с удивлением.

– От мадам Жеводан, конечно.

Вот, значит, как. Паучонок не слишком любит поводок и паучиху?

Егор несколько успокоился, даже весьма дружелюбно улыбнулся.

– Так как вы сказали в начале… вы поможете мне?

– Помогу, – кивнула Катерина. – Я была в тайном крыле – всё в поисках укромного места – и видела вход в подвал. Там чувствуется барьер заклинаний и даже соли.

Егор едва не подпрыгнул. Наличие союзника, пусть даже такого неожиданного, воодушевило. Он ступил ближе.

– Но вы считаете, с этим можно справиться?

– Не знаю, – Катерина поглядела на него с вызовом. – И именно поэтому нам стоит отправиться туда во время праздника и проверить.

Егор почувствовал, как глаза его расширяются.

– Вы… готовы пойти со мной?

– Кажется, больше желающих не находится, а идти туда одному опасно. Вы же, если я правильно успела разгадать вас, не отступитесь от задуманного.

В глазах ее зародился блеск – таинственный и пленительный, словно роса на паутинке. Егор отчего-то сунул руку в карман, но наткнулся там на подаренную Галиной конфекту и тут же отдернул.

– Я не отступлюсь. И, признаться, буду несказанно рад пойти вместе. Но… как же вы избавитесь от вашей мадам Жеводан?

– О, у меня есть средство, – заговорщицки шепнула Катерина. – Я разыгрываю приступ, какие бывали у меня в детстве, и мадам дает мне лекарство. А я выливаю его потихоньку и притворяюсь спящей. Когда мадам убеждается, что я сплю, то отправляется по своим делам из лицея. Куда она уходит и что делает, мне неведомо, но целую ночь я могу не бояться надзора.

– Ловко, – оценил Егор. – Что же до соли, разве вы ее не боитесь?

Катерина улыбнулась. Удивительное дело, даже ее улыбка смотрела уголками не вверх, как обычно бывает, а вниз. И все же это была именно улыбка – и самая очаровательная. И именно сейчас, в этом милом выражении, проявилось, насколько Катерина нечасто показывает себя настоящую посторонним. Егор явственно представил, каково ей, маленькой одинокой девочке в шумном шебутном лицее.

Тем удивительнее была ее теперешняя отвага.

– Разумеется, боюсь, – сказала она негромко. – Но если вы запасетесь водой, я смогу восстанавливаться быстрее. Я верю, вместе у нас получится перейти границу, Егор Никифорович.

В груди загорелось и начало бурлить, будто там закипал большой медный самовар. Сердце забилось с упоительном восторгом. На лицо вылезла улыбка.

Егор натянул Марусины перчатки и протянул руку для пожатия.

– Тогда перейдем на «ты». И да, зови меня Водолопом.

– Водолоп? – охнула Катерина. – Это как-то… неудобно.

– Коли мы отправляемся на дело от лица союза, то должны действовать в соответствии с его уставом.

– В таком случае, я готова, – сказала Катерина со всей серьезностью и пожала ему руку. Повторила прозвище, словно пробуя его на вкус, и лицо ее приобрело выражение решимости.

Егор одобрительно кивнул.

– Отлично, тогда дело за малым.

– За чем же?

Он глянул с хитрецой.

– Выбрать прозвище и тебе.

– Мне?

– Ну как же, ведь прозвище есть у каждого члена союза «Нечистой силы».

Глаза Катерины распахнулись.

– Я… Ох! Позвольте… позволь подумать… – От избытка чувств она несколько раз переступила с ноги на ногу, издавая восторженное «скры-скры» по паркету. – Могу ли я выбрать прозвище, данное когда-то братом?

– Что это за прозвище?

Катерина перебрала пальцами фуражку.

– В детстве меня называли Кати, но вот Костю как-то в очередной раз лишили ужина за противные папеньке высказывания, и лакею было приказано отдать мне его порцию мороженого. А я дождалась, пока все разойдутся, и потихоньку отнесла брату. Он спросил, почему я не съела. Я и ответила, что поедание чужого мороженого не может быть оправдано никоим, даже самым тяжким проступком. На что он сказал, что я только что сформулировала основной принцип кантовского категорического императива и заслужила впредь в его честь вместо Кати называться… Кантик.

– Кантик! Это премило! – хохотнул Егор, вспоминая похожие мотивы, заставившие его отнести пирожок заключенному в карцер Вильгельму. А еще мимолетно отмечая про себя, что вот ведь, оказывается, бывают и полезные философии, не только пустые заумствования. – Мы говорили с Константином, когда он перебрался во дворец. Я показал ему вид с крыши, а он долго рассказывал о том, что победа, полученная насилием…

– …превращается в преступление? – закончила за него Катерина. – Он часто цитирует Руссо, это правда.

Они встретились многозначительными взглядами.

– Тебе повезло иметь такого брата, Кантик, – усмехнулся Егор.

Улыбка Катерины погрустнела.

– Давно уж он не прозывал меня так. Чем более теплел ко мне папенька, тем сильнее он отдалялся… – она прижала фуражку к груди. – Вот я и подумала, возможно, теперь Кантик снова пригодится?

Егор решил умолчать о том, что прозвище обычно выбиралось членами союза, и ободряюще кивнул.

– Разумеется, – он достал конфекту в золотой обертке и протянул новой соратнице.

Удивительно, но теперь в ее присутствии Егор не чувствовал ни холода, ни мурашек, наоборот, от взгляда серых глаз и опрокинутой улыбки становилось теплее. Он потянулся было взять ее за руку, но не успел.

– Вот вы где, Катерина! – раздалось грозно неподалеку. Высокая сухая фигура мадам Жеводан расползлась по стене громадной чудовищной тенью, нависла над ними, словно пытаясь проглотить.

Катерина ступила ближе. Егор склонил навстречу ухо.

– Я подам тебе знак во время бала, мы пойдем моим тайным путем, по карнизам, я научу. Готовься! – Сунув конфету в рот, она надела фуражку и обернулась к гувернантке. – Иду, мадам!

Даже когда они скрылись из коридора, Егор чувствовал ее непривычный горьковато-сладкий запах. Словно калиновое варенье.

* * *

Балы Егор любил страстно. Запах кельнской воды, жасминовых духов и ананасного мороженого, тугой шорох вееров и перезвон шпор, грохот музыки и трепетность тончайшего шелка перчатки в ладони – все это приводило в восторг, в трепет от жабр до самых пяток. Танцевать для его человеческой формы было так же приятно, как для водяной – плавать. Лицейские балы, разумеется, не шли ни в какое сравнение с императорскими, и все же радости приносили не меньше. Даже сейчас, зная, что посреди самого веселья придется скрыться, он не мог сдержать радостного предвкушения.

Ураганом он ворвался в комнату с табличкой «№ 13. Егоръ Половодовъ». Запершись, вывернулся из сюртука, выдернулся из рубашки, выпрыгнул из штанов и бросил все ворохом на скверно заправленную кровать. Вздрогнув от свежести воздуха, по мнению начальства воспитывавшей в лицеистах твердость воли, он зачерпнул воды в рукомойнике – батюшки, ледяная! – сбрызнул лицо и шею, растер как следует кусачим полотенцем, пока кожа не загорелась.

Улыбнувшись краснощекому, по-щенячьи взъерошенному отражению в тускловатом зеркале, он прыгнул к комоду и откинул тяжелую крышку. Та грохнулась о стену, являя свету выцарапанную в углу надпись:

«Не суй свой нос! Престрашен урон
Нечистой силы царских кальсон!»

Из глубины железного чудовища он извлек все свежее и сверкающее, пусть из-за ненадлежащего хранения и порядком мятое: белую рубашку, небесно-голубой жилет и грозовой мундир с обшлагами и золотой петлицей на красном стоячем воротнике. Угрем ввинтившись во все это праздничное великолепие, он торопливо пропрыгал то на одной ноге, то на другой, вдеваясь в начищенные ботфорты.

Готово!

Осталось всего одно дело. Из ящика бюро он выхватил крошечную бутылочку «парфюм де ивер» и брызнул на шею. Хотел освежить морозом только воротник, но в суматохе пара капель попала на жабры. Зажглось нестерпимо, до слезного кашля, впрочем, настроения не испортило, напротив, добавило азарта.

Уже взявшись за щеколду, он вдруг кое-что вспомнил: одним прыжком вернулся к кровати, выдернул из-под подушки томик «Потустороннего Декамерона», бросил в комод, присовокупил туда же злосчастного «Крампуса» и захлопнул крышку. «Храни!» – прикрикнул он на кальсонное заклинание.

За стеной что-то звякнуло, Егор замер. Чуть постоял в нерешительности, а потом приложил ухо к обоям. Судя по звукам, Жаба в своей комнате тоже спешно собирался: топал каблуками, шумел водой, хлопал крышкой комода.

Егор оглядел разделяющую их стену – даже не стену, а перегородку: как и во всех ученических комнатах, она не доходила до потолка, оставляя широкий зазор, через который можно было переговариваться, перебрасываться записками, а в случае особо важной проделки и вовсе перебираться друг другу в гости. Эх, не будь они в размолвке, Егор без сомнений сделал бы сейчас условленный знак, особым пятикратным постукиванием «тук, тук-тук-тук, тук», и сейчас же услышал бы в ответ его повторение, означавшее: «Я здесь, дружище, я тебя слышу». Сколько ночей после подобного перестука они усаживались у тонкой стенки и шептались: Егор читал новые стихи, а Вильгельм диктовал ответы в алгебраических задачках…

Только сейчас из-за стены не доносилось и намека на тайный знак. Шмяк-шурх-дзынь. Никакого перестука. Егор послушал, занес было руку – и опустил.

А потом и вовсе вышел из комнаты.

* * *

Рекреационная зала царского лицея сверкала праздничным убранством: по стенам вились еловые гирлянды, на колоннах блестели золотые и красные ленты, даже бюстам древних философов и поэтов надели торжественные венки. По балконам горели щиты с вензелями каждого царства: череп Мертвого, лилия Болотного, белка с орехами-изумрудами Лесной империи, ящерица Медной горы, бесовский черт, волколакский медведь, вурдалачья чаша крови и прочие. Свет великанской хрустальной люстры, подаренной на открытие лицея само́й императрицей, отражался в начищенном до зеркальности паркете, в расписанных инеевыми узорами окнах и на носках ученических ботфортов. Воздух наполнялся ароматами сахарных пряников, горячего шоколада и резковатой канифоли.

Как в таком торжестве оставаться безучастным!

Взволнованно сглатывая под жестким стоячим воротником, Егор теребил хрусткие манжеты и слушал, как зал гудит голосами лицеистов и учителей. Нет, перед тем как рискнуть всем, танцы просто необходимы! Все тайны мира подождут. Да и раз Катерины пока не видно, отчего не насладиться? Решительно шагнув в оглушительный свет величественной люстры, он осмотрелся в поисках свободной партии.