– Конечно! Я сейчас! – восклицает Амели. – Йонас, у тебя нет аллергии на что-нибудь?

– Нет, я всеядный.

– Никто не сомневался, – бормочет Поль.

Амели собирает пакет с едой для Йонаса, которого видит впервые в жизни, и тот с довольной, как у Чеширского кота, улыбкой крепко обнимает ее.

– Вы чудо! Я так люблю есть и так не люблю готовить, что готов поставить вашу фотографию рядом с кроватью и благодарить вас каждую ночь.

Моя мачеха заливается краской и расплывается в смущенной улыбке. Мужчины недоуменно переглядываются: как этот нахал вытворяет подобное и при этом покоряет дам своим обаянием?

– Лили, Адам, – сердечно прощается он и чмокает руку моей сводной сестры.

Губы Лили расплываются в легкой усмешке, и, поверьте, с ее контролем эмоций это вау! Кажется, папа получил от нее первую улыбку лишь спустя два месяца после того, как мы все стали жить вместе. А надо отдать должное моему отцу – он очень старался ей понравиться.

– Жером, Амели, спасибо вам за чудесный ужин! Буду вспоминать его как одно из лучших мгновений в моей жизни, – продолжает кривляться нахал.

– Наши двери всегда открыты для тебя, – щебечет Амели.

У отца густо краснеют уши, стоит ему это услышать. Я вновь не выдерживаю и начинаю глупо хихикать. Йонас, довольный, мне подмигивает.

Может, так действует на меня вино, но его поведение кажется таким комичным и самоуверенным. Мне бы хотелось хоть частично быть такой же раскованной.

На улице накрапывает дождь, и мы успеваем запрыгнуть в метро до того, как он превратится в ливень. Я стою между двумя такими разными парнями и пьяно разглядываю каждого из них.

Поль – сама безупречность: идеальная стрижка, тщательно подобранная одежда без единой торчащей ниточки. Сегодня на нем черное поло и серые джинсы, а на плечах куртка цвета мокрого асфальта. Ему идут темные тона: они подчеркивают природный загар и заставляют сверкать зеленые, болотные глаза. Я вижу, как девушки заглядываются на него в метро. Тем временем все внимание Поля принадлежит… Йонасу.

Я вновь хихикаю, как только эта мысль посещает мою светлую голову. Поль приподнимает бровь, задавая немой вопрос, но я лишь качаю головой. Лучше ему не знать, о чем я думаю. Иначе взорвется, точно вулкан. Поль кивает и продолжает пилить взглядом моего соседа с таким сосредоточенным выражением лица, что хочется тыкнуть ему в щеку, чтобы проверить, не робот ли он.

Йонас – его полная противоположность. В непонятных спортивных штанах и толстовке, со взъерошенными светлыми волосами – думаю, он был у барбера месяцев пять назад. В отличие от Поля, он расслаблен и одаривает моего лучшего друга наглой улыбкой.

Мне стоит сказать этим двоим спасибо. Я не думаю о количестве людей в вагоне, не переживаю, что кто-то может узнать меня и… напасть. Путь домой проходит спокойно, и я развлекаю себя глупыми мыслями.

Стоит нам выйти из метро, как мы попадаем под сильнейший ливень. Он падает каскадами, будто кто-то в спешке переворачивает ведра. Струи ручейками стекают с крыш османовских зданий^[5]. Вода скапливается в ложбинках мостовой, образуя зеркальные лужи, в которых отражаются огни фонарей и рекламных вывесок. Дороги переливаются под светом фар, превращаясь в черную глянцевую пленку. Дождь пахнет мокрой брусчаткой.

Поль снимает куртку и накидывает ее мне на голову.

– Не надо! – начинаю спорить я, но он упрямо накрывает меня, оставаясь в одном поло.

Йонас недовольно фыркает, и все же сохраняет молчание.

Мы подбегаем к дому, полностью промокшие. Я чувствую, что в кроссовках хлюпает вода.

Набираю код на дверном замке и слышу, как Йонас пропевает:

– Вот здесь нам и стоит попрощаться!

Поль молчит, даже не смотрит на него. Его кожа покрыта мурашками от холода, губы чуть синеватые. Я широко раскрываю дверь.

– Входите! – говорю громко, чтобы перекричать дождь.

– Таки добился своего, – пыхтит Йонас.

– Прекрати, – тихо прошу его я. – Иногда нужно просто промолчать…

– Как вы двое? Сколько лет вы просто молчите? – неожиданно вспыхивает немец, тряся пакетом с едой. – Плевать, самое главное, что мне есть чем перекусить!

Он салютует нам на прощание и начинает подниматься по лестнице.

Я встречаюсь взглядом с Полем, который стал выглядеть подозрительно расслабленным. На его лице даже заметны нотки самодовольства.

– Не хочу ничего слышать про Йонаса, – предупреждаю и тоже подхожу к ступенькам.

– Как скажешь, – отвечает Поль, и я слышу улыбку в его голосе.

Мы молча поднимаемся на мой шестой этаж. Поль говорит, что дом без лифта – это пытка. Не иначе! Но я уже привыкла и порой набираю нужные десять тысяч шагов как раз на этой лестнице. Иначе, с моим сидячим образом жизни, этих шагов было бы максимум сто в день.

Мы подходим к студии, а за дверью Йонас громко подпевает какому-то рок-исполнителю.

– Создает нам романтическую атмосферу, – хмыкает Поль, а я вдруг опять испытываю неловкость.

Отпираю дверь и вхожу первая. Моя студия слишком маленькая. Тут не спрятаться от напряженности, что судорогой сводит мышцы.

Поль молча складывает контейнеры с едой в холодильник. Я смотрю, как с края его кофты падают капли.

– Ты насквозь промок.

– Есть такое.

– Потому что отдал мне куртку, – смотрю ему в глаза.

Поль не прячет взгляда. Смотрит на меня в ожидании продолжения. Кажется, будто в комнате закончился кислород.

Мысли, что преследовали меня в конце ужина, начинают терзать с новой силой. Я больше не пьяна… лишь слегка. Но и этого хватает, чтобы подойти к нему и схватить его поло по краям, начиная стягивать мокрую ткань с крепкого тела.

Поль послушно приподнимает руки. Провожу ладонью по ледяной мужской груди, и меня пронзает неожиданное осознание. Когда встречалась с Адамом, я тоже была готова снять с себя куртку, лишь бы он не намок. Адам не принимал мою жертвенность, когда замечал ее. Но сколько раз он ее не замечал? О скольком не знал?

А что, если я сама не вижу жертвенности Поля? Что ему приходится бросить, когда он бежит по первому моему зову? Кого? Ставит ли он мое счастье выше своего?

– Так не может больше продолжаться. – В горле встает ком.

Я бегу за пледом, накрываю заледеневшие плечи Поля.

– О чем ты? – спрашивает он недоуменно.

– Ты не можешь всегда думать о моем благополучии и плевать на свое, – шепчу я, ставя чайник. – Тебе нужно согреться.

Не глядя на него, лезу за упаковкой чая, которая должна быть на верхней полке. Поль встает позади меня и помогает достать… Он всегда рядом. Всегда помогает. И осознание этого разбивает мне сердце. Почему я принимала его действия как само собой разумеющееся? Почему не понимала?.. Не понимала, что он…

– Поль, – тихо зову его по имени.

Боюсь обернуться и оказаться в его объятиях. Он все еще с голым торсом, и я касаюсь его нежной кожи предплечьями. «Ты не должен быть только тенью моей жизни, – хочется сказать. – Ты не должен жертвовать собой ради меня». Но я молчу. Потому что если скажу, то, возможно, потеряю его навсегда.

Сколько раз он оставался, когда мог уйти? Сколько раз ставил меня выше своих желаний? Бросал что-то важное, чтобы оказаться рядом? Я не знаю сколько. Но знаю одно – слишком много. Я не хочу, чтобы он растворился в ком-то, забыв о себе. Слишком хорошо знаю, каково это – отдавать всего себя и не замечать, что тебя самого уже почти не осталось. Знаю, что значит быть второстепенным героем в собственной жизни.

Я не хочу, чтобы он когда-нибудь посмотрел на меня и понял, что потерял себя. Что жил не ради того, чего хотел сам, а ради кого-то, кто даже не просил об этом. Как я жила ради Адама… Не хочу, чтобы однажды, в какой-то другой дождливый вечер, он осознал, что никогда не задавал себе вопрос: а что нужно мне? Что если бы не бросался ко мне по первому зову, то мог бы быть где-то еще. С кем-то еще. Быть счастливым. Я хочу, чтобы он слушал свои желания. Чтобы жил так, как хочет. Чтобы не снимал с себя куртки в дождь. И не замерзал.

Я сглатываю, сжимаю упаковку чая в пальцах.

– Тебе нужно согреться, – говорю, и голос звучит глухо.

Он не двигается. Не знаю, что он видит, глядя мне в спину. Что чувствует, стоя так близко. Но мне кажется, он понимает: что-то изменилось. Это конец. И внутри меня что-то сжимается, болезненно и неотвратимо.

Глава 11

Поль

Ее кожа. Я не могу не прикасаться к ней. Возможно, это заболевание, и у него есть название. Но я согласен быть больным Эммой.

Чувствую, как ее тело скованно, ощущаю исходящее от нее напряжение. Ее дыхание становится частым, но она не отстраняется. Мне не стоит этого делать, но я медленно откидываю светлые волосы с ее плеча и приникаю губами к шее. Нежная кожа пахнет ванилью и сахарной ватой. Мурашки пробегают по ней волной, и я не могу не улыбнуться. Мне нравится ее неосознанная реакция на мои прикосновения.

– Поль… – тихо произносит Эмма.

– Я просто проверяю, не замерзла ли ты. – Мой голос низкий, и в нем предательски слышатся все чувства, что я испытываю к ней.

Музыка за стеной становится невыносимо громкой. «Рамштайн» сотрясает стены.

– Как старается, – хмыкаю я.

– Он обычно тихий, – вполголоса говорит Эмма.

Я прищуриваюсь:

– Еще скажи, что он иногда бывает воспитанным.

– Вообще, мне нравится его прямолинейность.

Я замираю. Ревность вцепляется в горло острыми когтями.

– А меня он раздражает.

Эмма пожимает плечами, губы дергаются с усмешкой.

– А меня веселит.

Я разворачиваю ее к себе, резче, чем хотелось бы. Эмма широко распахивает глаза, но тут же отводит взгляд.

– Я все еще не заварила тебе чай, – бормочет она, словно от этого зависит моя жизнь.

– Мне не нужен чай.

– Но ты замерз…

– Уже согрелся, – шепчу я, наклоняясь ближе.

Мои руки упираются в столешницу по обе стороны ее бедер. Я прекрасно осознаю, что загнал ее в ловушку. Но не могу заставить себя отступить. Мне поможет только одно – наручники за спиной.

– Зачем ты позвала его? – спрашиваю я, наблюдая, как ее губы приоткрываются.

Я пытаюсь поймать ее взгляд, но она опускает глаза в пол. Ловлю ее за подбородок, чуть наклоняюсь и заставляю посмотреть на меня. Зеленые глаза с коричневыми крапинками… Я думал, что увижу в них растерянность или грусть. Но нет. В ее глазах полыхает огонь.

Сглатываю нервный ком. Мое тело реагирует на нее. В груди становится жарко, нервная дрожь пробегает по позвоночнику, джинсы натягиваются в районе паха. Надеюсь, она этого не заметит…

– Зачем? – повторяю вопрос, проводя носом вдоль ее щеки.

Эмма… Мне бы не хватило всех слов в мире, чтобы описать ее. Ее мягкость, ее нежность, ее хрупкость. И ее… знойность. Думаю, если бы ее спросили, считает ли она себя сексуальной, она бы неловко рассмеялась и ответила: «Нет, я просто милая». Но именно эта ее милость… Боже, она сносит мне крышу. В голове вспыхивают неприличные образы… Она напоминает мне актрис из старых французских фильмов. Молодую Брижит Бардо. Округлые бедра, мягкий выпуклый животик… и грудь. Черт бы меня побрал. Я бы убил, чтобы еще хоть раз увидеть ее грудь. Она идеально ложится в мою ладонь. Достаточно тяжелая, но мягкая, как облачко.

– О чем думаешь? – шепотом спрашивает Эмма.

Я поднимаю голову и вижу, как румянец выступает на ее шее. Она закусывает губу.

– Скажу, если ты тоже поделишься, – произношу ей в губы, ощущая ее горячее дыхание на своем лице.

– Я слишком много выпила…

– Оправдание засчитано.

Ее губы расползаются в улыбке, но в глазах скользит что-то тревожное, едва заметное.

– И я первая спросила.

Я смотрю ей в лицо. Теплый свет уличных фонарей скользит по ее скулам, подчеркивая мягкие черты. Решаю выбрать честность.