Один из них поднес их руку к их уху, а другой прищурился, но в конечном счете оба Два Джо своими ушами и своими глазами совместно слышали и видели источник этого шума. Там, в темноте, подсвеченной призрачным светоотражением их конечностей, располагался вход в это логово. Любой призрак узнаёт места своего прежнего обитания, но не испытывает чувства прежней близости по отношению к ним, это чувство подавляется необходимостью свыкнуться с новым миром, познать его, но они узнавали это место по его концепциям, а голоса – по их принадлежности… эти призраки преследовали шайку по ночам, а часть их проявляла особый интерес к Натану.

Два Джо обнаружили, что к логову их влечет процесс, подобный тому, который волнами прибивает к берегу мусор, – нарастающая тенденция в этом направлении, нарушаемая чуть ли не беспорядочным движением в других направлениях. Они пытались ходить, но их попытки ни к чему не привели: они словно плыли по воде стоя. У них было намерение проникнуть в это место, и они двигали своими фантомными конечностями, словно совершали необходимые для этого физические действия, но и это ни к чему не привело. Они, как и все призраки, пришли к выводу, что двигаются благодаря концентрации сил, благодаря настойчивому мысленному сосредоточению на том месте, куда они хотят попасть, и хотя конечности часто совершали движения, которые могли привести к физическому перемещению, фактически же результат мог быть достигнут целеустремленностью духа.

В отсутствии этого понимания призраки клубного дома влекли их так или иначе.

Они двигались как льдина по сырой доске – ровно и без трения, – а когда захотели остановиться, выяснилось, что это невозможно, они пробили материю стены, которая являла собой потайную дверь, и принялись беспомощно описывать круги по лестнице, уходя вглубь полутьмы.

Когда движение прекратилось, Два Джо словно оказались в парламенте призраков, нижние чины которого располагались как будто в аудитории, каждый следующий ряд выше предыдущего, так что все могли видеть Двух Джо напрямую, не сквозь голову призрака, стоящего впереди, что было бы прискорбно даже для прозрачных и мертвецов. Но помещение, где это происходило, они узнали – это была библиотека, в которой готовил еду, читал и спал Гэм и где Два Джо провели в дремоте немало спокойных часов.

Один из призраков – высокий и тощий, облаченный в жабо и рюшки, со следами разложения на губах и ушах – подошел к ним с обвинительным жестом: указуя на них негнущимся пальцем на конце негнущейся и указующей руки. «Где богоребенок?» – сказал он, его зубы стучали, как у нищего, стоящего в очереди на кладбище зимой.

Живые Два Джо восприняли бы этот вопрос как несуразицу, к тому же достаточно мертвыми они стали недавно, и это состояние было основным для их познания мира, но вдруг один из двух Джо удивленно нахмурился – его начало осенять понимание смысла вопроса, второй Джо тоже прикусил губу – понимание снизошло и на него. Они посмотрели друг на друга, увидели понимание на похожих лицах, поняли, что речь идет о Натане. А еще они знали, почему эти слова применимы к нему. Это не означало, что у них есть ответ для призрака, поскольку ответа у них не было – они ведь оставили тот мир.

За то время, когда на них нисходило понимание, к ним подошел еще один призрак.

Одежды для мужчин и женщин далекого прошлого не были столь разнородны, как те, что теперь были модны в Мордью, то же самое можно было сказать и про использование косметики в этом городе обоими полами; на этом призраке были обрывки одеяния того времени, когда мужчины и женщины одевались практически одинаково, а потому Два Джо решили, что не могут определить, к какому полу принадлежит этот конкретный призрак, если только он вообще принадлежит к какому-то полу. На нем были простые штаны в клетку – такие мог носить обычный рабочий – и клетчатая рубашка. С его широкого, чисто выбритого лица смотрели подведенные черным, как у матери Натана, глаза, а губы были пухлыми и красными. Его волосы, длинные и разделенные посредине пробором, были схвачены заколкой в виде бараньей головы.

Призраки стояли, разделенные ступеньками, и хотя они находились не в материальном царстве, Два Джо видели их, как в материальном, и андрогин спустился к ним, совершая руками движения согласия и побуждения – размахивал руками с раскрытыми ладонями, прикасаясь ими к сердцу. Несмотря на всё это, вопрос он задал тот же, что и его товарищ: «Где богоребенок?»

И наконец, поскольку всего должно быть по три, к ним спустился ребенок, облаченный в царские одеяния, у него из всех конечностей осталась одна, а на щеке была шрамовая кожа, словно после ожога. Он повернулся в поисках разрешения от какой-то далекой и невидимой власти, и это движение обнаружило его неестественную худобу – его словно сжали тисками. «Где богоребенок?» – задал он тот же вопрос.

Всё собрание ждало ответа, словно эта анафора своей повторяемостью подсказывала ответ Двум Джо, но сказать им было нечего, и они, вместо ответа, протянули руки друг к другу, стоя рядом, и, хотя ни один призрак не может прикоснуться к другому, они в этом своем жесте нашли что-то утешительное.

Плоский ребенок подошел к ним, его глаза горели внутренним светом, поднялся над полом и повис в воздухе перед их лицами. Он переводил взгляд с одного Джо на другого, и они испытывали такое чувство, будто грабли проходят по укатанной земле, той, на которой они лежали перевернутые и обнаженные. Ребенок повторил свой жест, потом поднял руки и вскрикнул: «Богоребенок избрал седьмой путь!»

По всему собранию призраков прошел шелест, каждый на свой манер говорил: «Это ловушка!» или «Не делайте этого!».

Живые не знают этого с той точностью, какая доступна призракам, но когда некоторое их количество испытывает одинаковое чувство, это ощущение становится заразительным. И в самом деле, оно попадает в разум призрака таким образом, что противиться ему невозможно. Ближайший живой аналог этому – чувство, которым в определенных случаях бывает охвачена толпа: революция, оргия, публичная казнь. Оно обращает личностей, только что раздельных, имеющих каждый свою мотивацию, в толпу, одержимую одной целью, какой бы она ни была. Двух Джо охватила эта коллективная мания в ее разновидности для призраков, и один из них начал говорить: «Это ловушка», а другой: «Не делайте этого!» – оба эти предложения соединились в общем разуме, несмотря на то что свою часть бремени произнесения приняло на себя каждое тело.

Собрание призраков рассеялось, каждый пошел в свою сторону, не имея никакого понятного плана, то же самое сделали и Два Джо. Вскоре они оказались в комнате с камином, украшенным головами дьявола, и, зная, что в случае опасности следует выставлять красный огонек, они взяли одну из голов и сунули в огонь.

Так вот, ни один призрак не должен иметь возможности оказывать влияние на материальную область, разве что очень осторожно, и воистину редкий призрак сможет своим призрачным дыханием взъерошить волосы спящего человека, но эти двое перемещали физические предметы, совершали физические действия, которые не мог совершить ни один призрак. Эта аномалия в отношении предметов прошла между ними незамеченной, ведь они совсем недавно были живыми, а живым человеком взаимодействие с предметами воспринимается как нечто само собой разумеющееся, но это не то же самое, что сказать: сей факт был как минимум менее необычным или трудным, чтобы быть замеченным. Вероятно, причина крылась в их двойственности, которая и позволила этому произойти, вдвоем они увеличивали энергию Искры способами, которые представляли собой разновидность интуитивных манипуляций с холстом, а, может быть, причины были иные, но какими бы они ни были, именно они вызвали в логово, как понял бы это призрак, двух детей: Присси и Гэма, а потом, мгновения спустя, Натана и его пса, обгладывателя лиц.

Два Джо доставили свое послание, хотя и не понимали его смысла – «Это ловушка, не делайте этого!» – после чего Натан наполнил эту пару с избытком энергией Искры, что окончательно изгнало их из логова и оставило в виде бесформенных сущностей скитаться по безликому месту.

Они обитали в этом пустом и бездонном царстве, может быть, несколько мгновений, а может быть, несколько эпох – они не осознавали ни хода времени, ни отсутствия этого хода, – а потом из ничего постепенно стали появляться очертания, которые производили сами себя из вязкой смеси частиц тьмы, отчего всё это приобретало вид наброска на бумаге для рисования. Эти очертания, заштрихованные крест-накрест внутрь, снаружи были смазаны, а потом за мгновение на глазах Двух Джо обрели цвет, размер и форму.

Будучи трущобными детьми Мордью, они из разговоров знали, как выглядит Госпожа Маларкои, но этот призрак был гораздо красивее, и она заполнила собой мир. Белизна ее кожи была подобна ледяному пласту, ее лицо – рост и падение снежной шапки на вершине горы, колючки ее волос расцветали, как лучи черноты, рождающие ночь. Один глаз был луной, другой плененным солнцем, яркий, но послушный ей, и недостаточный, чтобы покрасить небо в голубой цвет. Ее ноги были плоским горизонтом, живот – землей, по которой ступают, а ее выдох, сопровождаемый движением груди, поднимал ветер.

Два Джо, охваченные благоговейным страхом, в слепом удивлении держали друг друга за руку.

Этой аватары врага их города было достаточно, чтобы оглупить их, а может быть, это произошло от того, что смотреть больше было не на что, но они вдвоем смотрели, разинув рты, совершали только такие движения, какие могут совершать два замерзших мальчика, а это почти ничто.

Много времени прошло, или это случилось мгновение спустя – не существует способа узнать наверняка, – и вдруг она заговорила, а поскольку речь есть одна из производных человека, то теперь она стояла перед ними в человеческом образе, всё еще очень красивая, но по более понятной шкале. Она сказала:

– Привет. Рада познакомиться. – В сложившихся обстоятельства эти слова были наиболее подходящими. – Вы новенькие, верно? – продолжила он. – Можете не отвечать. Уверена, что запомнила бы вас, если бы видела.

Два Джо переглянулись. Каждый из них читал мысли другого в зеркалах его глаз.

– Дайте мне секунду, – сказала она, – и я всё подготовлю.

Мир не изменился, он просто продолжил существовать, а не возник. Вот перед ними были известные им трущобы, теперь чистые. Хибары стали хорошо построенными хибарами, выдерживали напор ветра, напор воды, крепкие, надежные сооружения, не сотрясающиеся, не гремучие. Улицы между ними были сухи, и без всякой Живой Грязи. Вместо нее появилось мощение – широкие блоки из песчаника, врытые в землю и ровные. С бельевых веревок не капало, на них висело сухое белье, и прачки, которые пришли, чтобы снять его и сложить, были пухлорукие и веселые, они улыбались и окликали друг друга, непристойно шутили над потенцией своих мужей.

Небо было безоблачно-голубое, наполненное птицами: белыми чайками и сороками, ласточками и стрижами.

Два Джо шли рядом по этому городу, не видимые ни из какого маячащего вдалеке Особняка, не тревожимые никакими темными и злобными палтусами. Не было никого, кто желал одернуть их, научить их смыслу жизни или нанести какой-нибудь ущерб им или кому-то другому.

Они чувствовали, что никто не будет их использовать против их воли.

Как ни посмотри, это место претерпело изменения к лучшему относительно того образа жизни, который знали они. Они шли, шли рука об руку с широко раскрытыми глазам, улыбались.

В конечном счете они пришли к месту, где Морская Стена встречалась с металлической оградой, отделяя трущобы от Торгового конца, и только здесь ощущение чего-то неправильного впервые посетило их. Преграду они не могли пересечь, а об Стену с другой ее стороны билось море. За оградой вдалеке виднелись люди, хорошо одетые, не обращавшие на них внимания – шли по своим делам.

– Мы можем пройти туда? – задавались вопросом Два Джо, но ответа они не знали.