Гэм с такой силой подтянул их к себе, что Два Джо почувствовали, как расходятся швы на их рубашке, почувствовали, как рвутся нитки в тех местах, что они зашили. Странно, что в подобных ситуациях, когда речь идет о жизни и смерти, такие мелочи привлекают твое внимание, подумали они.

Единственный зуб Гэма был там, в его темном рту, расколотый и в дуплах, почти не сидящий в его сморщенной десне.

– Натан вернет вас к жизни. Пэдж обещал.

В других обстоятельствах Два Джо рассмеялись бы – обещания Пэджа не стоили ни гроша, напротив, они требовали оплаты, – но времени на смех не было.

Гэм столкнул их с Дороги.

Не то чтобы у них было время подумать – падали они быстро, – или же время замедлилось, чтобы они могли подумать о своей судьбе, или же умирающие думают быстро и ясно, да еще и с идеальной сообразительностью. Так или иначе Два Джо в эти мгновения падения знали, что дело вовсе не в Пэдже. И не в Гэме. И даже не в Натане.

Всё дело было в Госпоже – это она торопила ту малость, что оставалась от жизни Двух Джо.

И опять у них не было времени подумать об этом – да оно им и не требовалось: они уже и без того всё знали, – но по слухам, ходившим среди трущобного народа, среди тех, кто имел связь с Маларкои, Госпожа своим верным слугам после их смерти обеспечивала идеальный рай небесный. Два Джо никогда в это не верили, но об этом говорили на улицах, и обычно тот, кто рассказывал такие байки, узнавал их от какого-нибудь несчастного старика, лишившегося ума, или от изнеженного поставщика Особняка.

Разговоров об этом ходило много.

Они падали и умирали так же, как жили – вместе – и, падая, оба размышляли своим общим разумом: считаются ли они, с точки зрения Госпожи, одними из ее преданных слуг.

Если они были частью ее плана, вовлеченные в него посредством ее доверенного лица Пэджа и его шантажиста Гэма, то не делает ли это Двух Джо по факту ее агентами?

Падая и ощущая свое падение горлом и желудком, они искали ответ на этот вопрос, который волновал их всё больше. Проявление интереса со стороны Двух Джо не было каким-то абстрактным, как у более привилегированных детей, которые воображают себе набор в основном несуществующих выгод и выплат, обеспечиваемых другими людьми. Нет, всё, что было хорошо и плохо для Двух Джо, всегда представляло собой вещи, находившиеся в пределах их досягаемости, а иногда и находящиеся под их присмотром.

Они падали, и сам факт их существования никогда не был более очевидным, чем теперь, столь очевидным, что даже не было нужды фиксировать его словесно, по крайней мере между ними двумя, а потому, хотя скорость их смертельного полета вызвала спазм каждой их мышцы, они пришли к совместному мнению: нужно заверить в их преданности Госпожу. Они решили также простить Гэма и попросить разрешение на участие в заговоре, в котором их используют.

Они смирились, хотя и без энтузиазма, с собственным убийством.

Им не требовалось обдумывать это – это было решение, но оно было принято рефлекторно, потому что это встроено в нервы и сухожилия их существования, – однако это не означало, что их решение недействительно.

Заглянув в лицо Гэма, который спешил скрыться от них, они прочли на нем боль и ужас от осознания того, какой поступок он совершил по отношению к своим друзьям, а потому они смотрели на него максимально прощающим взглядом. Два Джо простили его в своем сердце. Более того, они благодарили его, поскольку теперь либо они ударятся о крыши и умрут, а потом Натан воскресит их – а такая судьба уникальна – и сделает всюду знаменитостями, либо они умрут на службе их Госпоже, исполняя ее требование, а потому попадут в идеальный небесный рай.

И вообще не лучше ли умереть за дело, чем быть убитыми другом?

В их власти было сделать выбор между двумя этими вариантами.

Да и выбором-то это нельзя было назвать.

Они упали, упали вдвоем, их общее тело было вдвойне напряженнее, а потому, когда они ударились о балку крыши, то удар получился такой силы, что их спина разломилась на две части и побила черепицу.

Знает ли проснувшийся человек, сколько он проспал? Только после того, как посмотрит на часы, а у Двух Джо часов никогда не было. Они даже были не очень уверены в том, что бодрствуют, потому что реальность, в которой они проснулись, имела такую неухоженность, какую можно увидеть только во сне, но никак не в том мире, который они знали. Совершенно очевидно, что теперь у них было два тела на двоих. Или по меньшей мере у них были две формы, потому что эти их проявления были прозрачны, изящны и не чувствовали боли, они были идеальны, и Два Джо никогда бы прежде не подумали, что могут иметь эти свойства.

Их руки, когда они потянулись друг к другу, чтобы потрогать лица, поражаясь тем фактом, что видят себя и друг друга в первый раз, имея теперь разделенные тела, как все остальные люди, общупывали друг друга, как две волны, катящиеся на берег – эти волны взаимодействуют, но при этом одна не меняет другую в сколь-нибудь значительной мере.

Хотя они были теперь разделены, но все их движения совершались одновременно. Когда поднимал руку один, второй одновременно с ним совершал такое же движение, когда один демонстрировал удивление, то же самое выражение появлялось и на лице второго. Когда один задумывался – они оба поняли это одновременно – в раздумье погружался и другой, словно у них был всё тот же один мозг на двоих, но теперь уже в разных сосудах. Они выросли вместе, они знали это и, хотя теперь разделились, по-прежнему оставались вместе – они были похожи друг на друга, они одинаково чувствовали, они одинаково думали.

Вот что значит быть вместе – даже когда вы разделены, вы остаетесь неразлучны.

И всё же часть мысли реактивна, и реагирует она на мир, поскольку мысль есть способ познания мира, какой он есть, и если Два Джо оба были в одном и том же месте со дня появления на свет, то теперь они разделились, а потому каждый реагировал на реальность, которая чуть отличалась от той, на которую реагировал другой. Реактивные части их разума реагировали каждая на свой набор раздражителей, и даже минимальное их расхождение приводило к обширным и общим последствиям того рода, который будет заметен даже игроку в испорченный телефон – малые изменения переходят в крупные, изменяя в конечном счете всё – и даже если в большинстве случаев они вели себя и мыслили одинаково, то по прошествии небольшого отрезка времени это расходилось вплоть до того, что стороннему наблюдателю казалось, будто они совсем не повторяют друг друга.

Они тянулись друг к другу, но не соприкасались. Они стояли и смотрели в разных направлениях, они обращали внимание каждый на свое, а потому видели и чувствовали по-разному.

Но это расхождение было чисто внешним. Говорят, что человек в его бытовом восприятии мира использует только часть своих способностей, а Два Джо вместо знания только того, что они прежде видели сами, находясь в том месте, в котором оказались, обнаружили, что им они оба знакомы. Для них теперь были доступны два мира, они воспринимали их совместно, и в меньшей степени они считали себя отдельными людьми, а в большей были единым существом, наделенным двумя разными способами пребывания в мире, каждый из которых был известен им обоим.

Такое бытие несовместимо с материальным миром, и даже там, где оно всё же имеет место, спящий человек в конечном счете просыпается, или его состояние фуги проходит, или интоксиканты теряют силу. В нематериальном царстве не существует сознания, разве что для очень немногих, и, если бы Два Джо не были трущобными детьми, не имеющими ни малейшего представления о царствах, это могло бы изменить их взгляд на существование в их нынешнем виде, а существовали они в виде призраков, приведенных в материальное царство, как некий образ, не в полной мере привязанный к материальному воплощению их нематериальных концепций и занимающий промежуточное царство, будучи весьма надежно втиснутыми между двух этих первичных царств благодаря тому, насколько волшебство является фактом в городе Мордью, и сопутствующему ослаблению прочности холста и соответствующему ущемлению упрямых, усердных или невежественных людей, которые теперь уже были мертвы.

Они видели мир так, как его видит призрак, а это очень похоже на то, как человек видит призрака – полупрозрачным, несовершенным, мрачным, – и призрак никогда не бывает надлежащим образом в согласии с надеждами, которые он унаследовал от своей короткой жизни в материальном мире. Они витали над землей, у них не получалось оказывать влияние на предметы, а когда они пытались обнять друг друга в надежде вытеснить расстояние, которое образовалось между ними, то проскальзывали мимо дружеских объятий таким образом, что это погружало их в тяжелое уныние. Наконец они поняли, что испытывают одинаковые чувства, и тогда уныние сменилась ощущением пылкого родства, более сильного, чем могут испытывать друг к другу совершенно одинаковые близнецы.

Так где они были тогда, когда происходило всё это?

Поначалу они находились на крыше, смотрели, как собака-волшебник Сириус поедает их лица; потом они были в тачке, связанные, как любовники, и какой-то старик вез их по бетонному саду. Потом их сбросили головой вперед в открытый колодец, и они с всплеском погрузились в поток сточных вод. Они долго находились в этой воде лицом вниз, их набухающие, вздувающиеся, разлагающиеся головы скрыты под поверхностью зловонных сточных городских вод.

Опыт подобного рода живые люди находят ужасающим – ни один из них не счел бы такое сносным, – но Два Джо смотрели на это с отстраненным вниманием, которое испытывают к миру люди, превратившиеся в призраков, – они пришли в этот мир, чтобы взглянуть на него, но он никогда не был составной частью их жизни. Когда в конечном счете падальщики забрали их плоть, когда Гэм и Присси спасли их пожеванные и поруганные тела, когда они были направлены в костер для трущобного мусора и памятников и находились под надзором скорбных людей, ни один из них – они оба – не почувствовал этого, хотя это случилось на данный момент в будущем.

Вместо чувств к ним пришло безэмоциональное понимание, отключенное осознание, абстрактное ощущение конечности всего, от которого их безжалостно отвлекали голоса.

Теперь – если это слово означало что-либо конкретное – или тогда, когда тела незадолго до этого были преданы потоку, а не кремации, призраки Двух Джо находились над сточными водами, явленные материальному царству как тени, видимые только краем глаза чувствительными людьми, ни один из которых при этом не присутствовал. Их ноги были приспособлены к полу, но не взаимодействовали с ним, и откуда-то со стороны клубного дома доносились взволнованные и насмешливые крики.

В трущобах, когда некая мера материи, имеющей достаточную плотность, чтобы сохранять форму, но не слишком большую, чтобы сделать ее очень тяжелой, попадала в Живую Грязь, какой-нибудь ребенок хватал ее. Однажды, когда Два Джо были еще ползунками и не могли ходить иначе как на четвереньках или неустойчиво на негнущихся ногах, один их знакомый мальчик нашел клубок волос, сплетенную массу чего-то такого, что, возможно, было палтусом, но в равной мере могло быть сеном, принесенным ветром с Южных Плантаций и сплетшимся. Он поднял находку. Без всяких споров и препирательств образовались две противостоящие друг другу команды, приблизительно равные по численности, и те, кто был на стороне мальчика с находкой, насмешливо песочили другую сторону, а те, которые были против мальчика, предупреждали противников, что отберут найденное.

Трущобы стали местом для энергичной и беспорядочной игры, цель которой состояла в том, чтобы захватить то, чем владела противоположная сторона. Два Джо были тогда слишком маленькими, чтобы участвовать в игре с другими, но звуки – глумливые окрики, яростная ругань, оскорбительные кричалки – это они запомнили, как в своем очаровании, так и в своей устрашающей силе.

Такими были звуки, которые доносились до них сейчас в систему сточных вод из клубного дома.