У каждого моряка есть любимый порт, либо потому, что там проживает его дорогая супруга, либо потому, что там можно получить сладостные, но при этом труднодоступные удовольствия. По закону противоположностей у каждого моряка есть свой самый нелюбимый порт. Именно в самый нелюбимый порт Пенфенни, по ее догадке, и направлялась сегодня рыба – в Мордью, – потому что она уже не раз приводила их туда. По правде говоря, это случалось довольно часто, и Ойсин даже пришел к выводу, что залив Мордью и есть то место, где рыба осела бы, будь у нее возможность выбора, невзирая даже на одержимых волшебством, агрессивных, безжалостных и беспробудно порочных обитателей города. Птицы перелетают в места, где их устраивает климат, мигрируют стада, и эта рыба хочет находиться там, где хочет.

– Может, опустить сети? – спросила Нив, обращаясь не только к экипажу, но и к капитану. – Может, удастся отловить что-нибудь на ходу.

Делалось это просто – разблокировкой кабестана, и в ту самую секунду, когда Пенфенни кивнула, Дарра повернул соответствующий рычаг. Зашуршали тросы, зазвякали крючья, и вскоре всё, что имело достаточно плоти, чтобы не проскочить в ячейки сети, тащилось за кораблем, ожидая момента, когда его вытащат на палубу, ударят дубинкой и бросят в бочку для соления.

Рыба определенно направлялась в Мордью, следуя по мелководью вокруг ушедшей под воду и забытой страны, из которой когда-то поднялся город. Она плыла с такой скоростью, какой у нее не помнили прежде, ее задние и передние плавники работали постоянно, чтобы не сбиться с курса, вода вокруг бурлила, рыба прорывалась на поверхность, демонстрируя свое мерклое и обросшее раковинами брюхо. Наполовину акула и наполовину кит – определить, какая часть ее тела от кита, а какая от акулы, было невозможно в том бурлении, которое она создавала вокруг. Пенфенни желала знать одно: сколько еще ждать окончания всего этого. Они много дней шли на юг, но на малой скорости, часто останавливались от усталости. А теперь они столкнулись с чем-то совершенно иным.

Рыба, казалось, была полна решимости вымотать себя полностью.

Уловив ритм, сходный с ритмическими движениями веслами гребца, Пенфенни смогла без особых проблем перемещаться по кораблю, палуба поднималась под немыслимым углом, но никогда строго вертикально ко дну, и хотя Пенфенни одолевало искушение вернуться в каюту и откупорить еще одну бутылку, она плотнее натянула на голову шляпу и отправилась улаживать отношения с экипажем.

Как выяснилось, экипаж собрался в середине квадрата из бочек, прикрученных к палубе. Проникнуть на эту защищенную площадку можно было только через единственный узкий проход. Да и через него ей пришлось протискиваться. Когда Пенфенни проникла туда, все они сидели на корточках и молча смотрели на нее.

– Надеюсь, я вам не помешала? – сказала она. Она хотела создать веселую неформальную обстановку, но ее намерение явно не увенчалось успехом.

Нив – вечно эта Нив – поднялась, отделившись от остальных.

– Типа как? Рыба плывет – какая тут может быть работа, а? Или ты надеялась, что кто-то из нас окажется за бортом? И тогда тебе не придется выплачивать ему жалованье?

Она оглянулась – не засмеется ли кто, увидела таких, хотя смех был горьким и безрадостным.

Пенфенни сняла шляпу в надежде, что это каким-то образом позволит им понять, что она пришла не для того, чтобы вздрючить их, что с ней хоть раз можно поговорить просто как с человеком, а не с лицом, исполняющим капитанские обязанности. Она замерла, давая упасть волосам, – косу придется кропотливо заплетать заново, когда прекратится эта сумасшедшая рыбья болтанка, – но при этом показала на трубку, которая шла по кругу. Правило состояло в том, чтобы давать трубку любому, кто ее попросит, даже если это ненавистные капитаны, вызывающие раздражение, а потому она приняла трубку, кивнув. Она хотела было протереть мундштук, но подумала, что это может показаться высокомерием, а потому сделала затяжку и вернула трубку в круг, стараясь не думать про обложенные языки и растрескавшиеся губы, побывавшие там, где только что несколько мгновений находились ее губы и язык.

– Я всё сделаю по справедливости, обещаю. – Она закашлялась. – Если мне придется продать корабль, я продам его по справедливости.

Ойсин нахмурился.

– Ты продашь корабль, и мы останемся на улице. И ты называешь это «по справедливости»?

Пенфенни согласилась с ним.

– Тогда я продам его только тому, кто согласится сохранить команду.

Это предложение казалось вполне разумным, но экипаж, услышав ее слова, громко запротестовал.

– Значит, вот как ты про нас думаешь? – сказала Нив. Остальные стали расходиться, испепеляя ее взглядами. – Как о рабах на продажу?

Она, немного расстроенная, как показалось Пенфенни, отрицательно покачала головой. Но расстроенная или нет, Нив пошла следом за остальными.

В вечерний, незнамо какой час, они добрались до Мордью. Город горел – огонь прорывался со всех уровней, кроме самых нижних, где вздымавшийся дым был белее, а пар бил фонтаном. Стеклянной спирали, которая окружала город, нигде не было видно, а всё небо сияло красным. В одном месте Морская Стена была проломлена, и здесь волны заглатывали ее обломки, когда те падали, образуя собственные волны в месте падения, и эти волны расходились по поверхности воды, конкурируя с естественными.

Повсюду были корабли, покидавшие порт. Некоторые из них шли под торговыми флагами, и шли довольно быстро, их паруса были полны ветром. Те, что проходили близ Пенфенни, не имели флагов и были переполнены грустными пассажирами и взволнованными моряками, которые призывали ее развернуться, поспешить туда, откуда она пришла.

Но давать такого рода советы капитану Пенфенни было бесполезно – куда ей плыть, решала рыба – сама она тут ни на что не влияла, как и ее экипаж. Рыба обогнула кривые остатки Морской Стены, направляя свой корабль между других, словно озабоченная безопасностью тех, кто был на ее спине.

Некоторое время капитан Пенфенни была уверена, что рыба направляется к пролому. Может быть, хочет подплыть к самому городу, сожрать нескольких обитателей трущоб, которые надеялись спастись вплавь или выпрыгнуть из воды, приземлиться на склонах и использовать наконец возможность удовлетворить свою тягу к этому порту.

Когда они подошли ближе, за проломом в Стене стал виден жуткий водоворот, он тошнотворно мерцал то голубым, то зеленым, всасывая в себя трущобы. На поверхности воды плавали хижины, столбы и безымянные обломки дерева, скапливающиеся вокруг черноты в середине. Иногда ветер доносил до нее крики, но людей не было видно.

Она всё равно не могла бы спасти их, даже если бы они там и были.

В конечном счете рыба повернула к морю, потянула их на север, но теперь гораздо медленнее. Как трюфельная свинья, копающаяся рылом в земле, она двигалась кругами, опустив голову, затягивала нос корабля под волны. Она не раз вдруг поворачивала назад, и доски взвизгивали в своей обвязке, громко угрожая рассыпаться. Совестливый экипаж противодействовал бы этому, подкрепляя связки и сопровождая это крепким словцом. Но ее люди стояли на безопасном расстоянии среди своих бочек, а палубу поливало соленой водой, и никто не собирался разгонять ее шваброй.

Это продолжалось до тех пор, пока не стало ясно, что опасность для них миновала и им можно возвращаться к своим обязанностям. Члены экипажа занялись наиболее серьезными поломками, причиненными кораблю столь грубым обращением, а Пенфенни вернулась в свою каюту.

Моряки нередко воображают, что у ветра есть личность и собственные основания делать то, что он делает. Пенфенни и ее экипаж были согласны с этим более, чем кто-либо другой, вот только у них внизу, прямо под ними, была рыба, которая плыла целенаправленно, а потому определенно имела собственную волю. Смысл веры в их подвластность воле кого-то другого состоял в том, чтобы примирить моряков с тем фактом, что иногда корабль выходит из их подчинения. То ли им мешает воображаемый разум ветра, то ли вполне реальные капризы рыбы, главная беда состоит в том, что моряки вдруг обнаруживают собственную беспомощность. Если человек, нанятый на черную работу, может отвлечься от этого факта, занимаясь делом, то капитан – чья единственная обязанность состоит в том, чтобы применять власть, – в подобных случаях чувствует собственную неполноценность. Средством для преодоления этого чувства является очень крепкий алкоголь, который может придать человеку на какое-то время некую разновидность безрассудного куража.

С этой целью и держала Пенфенни в своем сундучке для карт бутылку крепкого ароматного бренди. Она надолго приникла к горлышку, дыша через ноздри, когда в этом возникала нужда. Поскольку в ситуации, когда человек выпивает, чтобы набраться храбрости, особо нечего делать, кроме как ждать, когда же кураж придет к тебе, она разыграла в своем воображении некую сцену. В этой сцене ее неплатежеспособность по кредитам явилась к ней в виде вторжения на корабль судебных приставов в следующем порту. Они, эти грубияны ее воображения, бесстрастно взяли всё, что можно было продать, потом они забрали всё, что можно было унести, потом стали разбирать его на доски, а после рыбу убили гарпуном и порубили на части. Собрались работники порта – который только что был Линдосом, а потом превратился Новый Пирей, – веселые и загорелые, и товар был выставлен на аукцион. Остаток средств – после погашения долгов и выплат жалованья экипажу – Пенфенни взяла монетами, которые уложила в кожаную сумку, оказавшуюся на удивление тяжелой. После чего она, насвистывая, ушла прочь.

Она откашлялась, вытерла губы и сделала еще глоток, но тут произошло неожиданное – очень резкое падение всего корабля, он словно провалился сквозь воду. Ее колени подогнулись, а горлышко бутылки ударило ее по деснам, отчего кровь с железом закапала с них в бренди. Так же неожиданно корабль вернулся в прежнее положение.

Пенфенни вернулась к бутылке, но падение повторилось, став еще более резким, на сей раз послышался скрип, столкновение, сопровождаемое скрежетом гвоздей. Она бросилась на палубу, увидела экипаж, спешивший на палубы повыше. По обе стороны море было на шесть футов выше поручней и продолжало подниматься.

– Нив! – крикнула Пенфенни. Тот факт, что Нив мгновенно и бегом появилась на палубе, свидетельствовал о серьезности ситуации.

– Рыба ныряет, капитан!

– Это невозможно!

На самом деле это было возможно. Вода продолжала подниматься, пока для экипажа почти не осталось места для спасения. Две женщины переглянулись, обменялись недоумением, одолевавшим и ту и другую, это недоумение вскоре перешло в отчаянные поиски решения, потом в понимание того, что никакого решения нет – и всё это без единого слова.

Если рыба нырнет еще глубже, они все утонут.

Рыба словно прочла их мысли, корабль снова поднялся над водой. Несколько мгновений Нив и Пенфенни казалось, что рыба успокоилась, но та вдруг снова потянула корабль вниз. Теперь она нырнула еще глубже, так что палубу затопило полностью, и морякам пришлось хвататься за что ни попадя – за флагштоки, за канаты, за декоративные флюгеры.

Пенфенни была капитаном этого корабля, и даже если экипаж проклинал ее за любую порученную ему работу и громко выражал неудовольствие тем, что так или иначе люди ее положения необходимы, она считала предотвращение гибели людей своей главной обязанностью. Она так долго бродила по воде, что шляпа ее промокла, и капитан сняла ее, допила остатки из бутылки, набрала побольше воздуха в легкие и, хотя кураж к ней еще не пришел, нырнула в воду.

Откуда-то сверху, как ей показалось, до нее донесся грубо искаженный голос Нив. «Нет! – казалось, что Нив плакала. – Не жертвуй собой ради нас!» Пенфенни уходила вглубь за погружающимся корпусом судна в холодную соленую воду, глаза ей жгло, она мысленно ругала себя за слабость. Даже если Нив и сказала эти слова – а ей не стоило это делать, – Пенфенни их ничуть не расслышала.

Какой только ложью мы ни утешаем себя, чтобы сделать жизнь выносимой.