Рыба была прикреплена к корпусу корабля мощнейшими сменными кожаными ремнями, охватывающими ее бульбообразное неровное тело. Их было семь, но для выполнения своей задачи отлично хватало и четырех. А поскольку основная нагрузка приходилась на передние два, то и в замене они нуждались чаще других – причем менять их нужно было по очереди, чтобы рыба не уплыла, – а потому здесь имело смысл установить легкосъемный держатель, что она и сделала некоторое время назад. Именно это и должно было спасать их. Пенфенни смотрела на эту обновку и даже в нынешних обстоятельствах порадовалась, что деньги были потрачены не зря: если она раскрепит обе передние петли, то рыба уплывет на свободу. Корабль тогда не сможет двигаться, это правда, – разве что моряки разберут палубу и из досок сделают весла, – но хотя бы не будет затащен под воду, где его ждет неминуемое разрушение.

Корабль первым делом дернулся в сторону от нее и с такой скоростью, что ей за ним было не угнаться, но потом рыба вернулась на прежнее место в поисках незнамо чего. Она успела ухватиться за палубное ограждение, и теперь вопрос стоял так: успеет ли капитан Пенфенни открепить ремни, прежде чем в ее легких кончится запас воздуха? Женщина без циркуляции в ней хорошего, чистого воздуха умирает быстро, думала она, спускаясь по трапу под палубой, давление вокруг нее росло, она чувствовала себя так, будто кто-то сел на нее, причем одновременно на всё тело. Ее брат умел выкидывать такие шутки, когда они были маленькие – он садился ей на грудь, – но она знала, куда его нужно пнуть, чтобы он исчез. И всё же глаза у нее в те времена, бывало, чуть не вылезали из орбит, а в ушах стоял звон, как это происходило и сейчас.

Она двигалась автоматически, выставив вперед одну руку, действовала ногами, как плавниками, грудь была напряжена, а все мысли перекрыты, чтобы не пришло ощущение надвигающегося поражения.

К ее удивлению, держатель оказался перед ней – во многом похожий на пряжку на ее поясе, только гораздо больше – взбаламучивающий воду.

Сколько времени провела она под водой? Секунды? Нет. Может быть, минуты. Но она знала, эта точность временны́х замеров ни к чему. Время сейчас – в этой холодной и сгущающейся тьме – измеряется ее способностью десять или двадцать раз повернуть рычаг держателя, пока металлическая штанга размером с предплечье не расслабит ремни настолько, что гигантская рыба сможет выскользнуть из них и уплыть прочь.

Существовал и другой замер: глубина, на которой они находились. С каждым движением рычага насоса она всё больше проникалась уверенностью, что находится на немалой глубине и не успеет вернуться на поверхность, где обитают газодышащие твари. Чему быть, того не миновать, сказал капитан в ней, и поскольку капитан в ней занимал почти всё место, она сосредоточилась на рычаге и сохранении спокойствия, необходимого для того, чтобы сделать нужную работу. А еще ей пришло в голову, что этих ее трудов наверняка будет достаточно, чтобы вернуть долг экипажу. Она может даже стать героем в их глазах.

Ойсин и другие не особо ее волновали. Но Нив…

Рыба находилась ниже ее, билась, получив бо́льшую свободу в расслабленных ремнях.

Моряки, когда собирались в спокойный вечер выкурить по кругу трубочку мокрого табака, рассказывали байки о том, что утонуть – вещь приятная, но только после того, как ты сначала попсихуешь немного. Ты попаниковал, испугался, потом почувствовал сильное давление у себя в легких, жаждущих извергнуть из себя застоявшийся воздух, из которого они уже изъяли всё, что им требовалось.

И тут ты пытаешься выполнить их желание.

Как только ты открываешь рот, чтобы выдохнуть, вода устремляется в него, и тебе ненадолго становится лучше. Твои легкие не отличают воду от воздуха, они довольны и удовлетворены тем, что снова наполнились. И ты в своей голове тоже доволен, и снизу поднимается яркий всеохватывающий свет, он наполняет всё твое тело.

Бог взывает к тебе, приглашает тебя на небеса – вот что говорят моряки. Вот только теперь ввиду смерти Бога, может быть, это перестало быть правдой?

Последнее движение рычага, и рыба вырывается из петель, а капитан корабля, закончив свое дело, отдается яркому свету, который внезапно заливает всё вокруг, независимо от того, есть Бог или нет его.

Со светом появились необычные рыбы, а Пенфенни была женщиной, для которой никакая рыба не была незнакомой. В первые года своего капитанства она с каждой полной сетью расширяла свои знания о подводном мире. Она знала всех рыб наперечет по названиям сотни различных городов. Она знала рыночную цену каждой из них, какая из них приятна на вкус, а каких можно есть только после многочасового тушения, какие рыбы ядовиты и какие где обитают. Но все эти рыбы были ей незнакомы – она узнавала какие-то особенности, определенную форму головы, всякие плавники, но она не увидела ни одной, чьи особенности были бы знакомы ее глазам от и до. Некоторых и рыбами-то нельзя было назвать – с собачьими головами, со свиными хвостами, попадались двенадцатиногие существа с широкими ужасающими ртами. И все они светились.

Их словно кто-то тащил на поводке – все они появились из дыры в морском дне и исчезли, проплыв над ее плечом.

Потом появился мальчик, совсем еще ребенок, чем-то похожий на ее брата в тринадцать лет. От него исходил голубой свет, и ничего похожего на лицо у него не было – в темноте блеск может сиять так ярко, что разглядеть лицо нет возможности, и черты лица мальчика оставались неясными. Он протянул ей руку, хотел увести ее в туннель внизу, тоже голубой и сияющий.

Пенфенни казалось, что ничто не может помешать ей уйти. Она на миг оглянулась и хотя увидела огромную тень, поднимающуюся со дна, подумала: «Какое это может иметь ко мне отношение?» Поднимающиеся тени принадлежат миру живых, а она явно умирала. Возможно, уже умерла.

Из пролома в тени появился свет: порченый оранжево-серо-голубой цвет гнилого и покрытого плесенью фрукта. Но какая от этого польза мертвецу? Из света в проломе появились стаи недужных рыб – деградированных и деформированных, слепых и ужасающих. Они поплыли куда-то прочь, те немногие, которые могли плыть, но многие поднимались на поверхность или тонули, блеск в их глазах тускнел.

Пенфенни отвернулась, взяла мальчика за руку и отправилась с ним в туннель.

Если бы капитан Пенфенни осталась и наблюдала, то увидела бы, что крутизна земли под ее ногами увеличилась, а сама земля превратилась в гранитную плиту, почувствовала бы, как ее затягивает вниз, затягивает рыбу, затягивает корабль, вбирает в себя все раковины, камни и выброшенные бутылки. Потом она увидела бы, как всё это с ошеломительной скоростью вихрем возносится к небесам.

В одно мгновение всё это оказалось в воздухе и почти так же быстро слилось воедино и замерло по волшебству, и теперь она уже была не под волнами, а в низу склона громадной горы, вершина которой уходила за облака. Где-то вдали выла собака, а еще дальше виднелась Морская Стена Мордью, окружавшая теперь новый пик, которая стала распадаться и рушиться медленной лавиной кирпичей, пробиваясь через грязь и останавливаясь прежде, чем они могли повредить кого-нибудь.

Знакомая путаница трущоб растянулась и разорвалась, над ними выше обычного поднимались крыши Торгового Конца, тянулись вверх, вверх и вверх, а на самой вершине крошечным пятнышком стоял Особняк, черный и гнилой, как кариозный зуб.

Пенфенни не видела этого, а Нив видела, она теперь повернулась спиной к этому зрелищу, пробежала мимо остального экипажа, стоявшего с открытыми ртами, мимо Ойсина, который выплевывал воду через дыхательное отверстие на своем лице, мимо беспомощной рыбы, вниз по склону горы туда, где лежала ее капитан – мокрая и неподвижная.

По какому-то стечению обстоятельств шляпа Пенфенни лежала на земле рядом с ней. Нив переложила шляпу, потом сняла с капитана плотно стянутый пояс, расстегнула на ней куртку, взяла мертвую женщину за лодыжки и прижала колени к ее груди, отчего лужица воды собралась на ее губах, она отерла воду и повторила прием, потому что, когда легкие очистятся от воды, преданный первый помощник капитана, пусть и неприветливый, сможет накачать воздух в легкие капитана тем же методом, каким дети надувают воздушные шарики, а потом примется нажимать ей на грудь, нажимать и отпускать ее грудину и таким образом вернет капитана к жизни.

Когда Нив проделала всё это с капитаном Пенфенни, она заставила ее отвернуться от света, излучаемого ярко-голубым мальчиком, спуститься на землю из своего небесного рая, выйти из туннеля и возвратиться в мир. Капитан сделала всё это с удовольствием и с облегчением, потому что, хотя этот мир и был полон долгов, трудностей и борьбы, Пенфенни любила жизнь и еще не порвала с нею.

Когда ее глаза открылись, она увидела Нив, которая смотрела на нее так пристально, что потом Пенфенни очень часто вспоминала об этом, а может, вообще никогда не забывала. Хотя ее разум видел огромную неровность, в которую превратился Мордью, видел корабль на мели, видел распахнутые, двигающиеся жабры рыбы, думал о неотложных делах, ее сердце находило успокоение в том моменте и довольствовалось этим.

Нив протянула Пенфенни ее шляпу, и капитан надела ее, отжав сначала воду. Когда они обе поднялись на ноги и встали друг подле друга, подул ветерок, остудил их щеки, и кожа у них покрылась пупырышками. Они обозрели место действия.

Корабль, рыба, экипаж.

Гора, грязь, Особняк.

И вдруг появившийся будто ниоткуда, словно удар черной стеклянной плети, стегающий гору и затвердевающий в одно мгновение – новая Стеклянная Дорога, круче, ближе к поверхности, более скользкая и более волшебная.

Раздался высокий взволнованный крик, словно крик испуганного ребенка, и они, несмотря на то, что это явно было спектаклем неестественного творения Господина, принялись инстинктивно искать его источник.

Внизу, близ пасти севшей на мель рыбы – являвшей собой клубок белых китовых усов и острых акульих клыков – была какая-то странная, корчащаяся котомка размером с младенца. Они обе увидели это и двинулись в ту сторону, но как бы ближе они ни подходили, всё равно никак не могли определить, что это такое – она обманывала их глаза и не принимала формы чего-то узнаваемого. Наконец они опустились перед котомкой на колени, и она стала более четкой, но всё еще оставалась необъяснимой.

Частично это была устрица в открытой раковине, а потому гофрированный организм серого цвета пульсировал на воздухе. Этот организм удерживал между своими складками и раковиной палец – окровавленный в основании и обгрызенный, – который явно двигался: сгибался в костяшке. Раковина хотела закрыться, но в то же время не желала выпускать палец. Они и в самом деле увидели, как плоть устрицы поглотила палец, и каждый из этих двух предметов принял очертания другого. Между ними произошел обмен соображениями касательно твердости, блеска, мышечной силы друг друга.

После чего вся эта штуковина перевернулась. Под ней обнаружилось щупальце – конечность юного осьминога, его грушевидная часть спряталась в норе между камнями на том, что еще совсем недавно было морским дном. Часть присоски щупальца прилипла к раковине, часть – к пальцу.

Пенфенни посмотрела на Нив, Нив посмотрела на Пенфенни, и тот факт, что ни одну ни другую не поразило всё ими сейчас увиденное, имел простое объяснение: они столько времени провели с рыбой, что подобная кутерьма уже не пугала их. Напротив, им даже хотелось выяснить, с чем они имеют дело и что из этого может выйти.

На их глазах это существо подверглось множеству пыток – осьминог в конечном счете вылез из своего укрытия, сжался, потом расправился, обволок собой устрицу и палец и начал увеличиваться в размерах. Делал он это неровно, на его теле возникали затвердения, пока он, наконец, не превратился в нечто, имевшее всё те же тусклые неровности, что и кожный покров рыб, так хорошо им знакомый.

Сама же рыба, бездыханная и вдавленная собственным весом в твердую землю, прореагировала на этот рост осьминога, выдавливая из себя плаксивое, скрипучее стенание, словно знала, что происходит на ее глазах.