Сириус отвернулся от дыры – его инстинкты были, по существу, просты, и без общения с Анаксимандром касательно сути этих мистических предчувствий он опирался на свой служебный долг и следовал за кораблем, несмотря на скопление вокруг судна призраков, фантомов и других страшных персон. Он со щенячьих дней был обучен не позволять страху определять его действия, а извлекать из эмоции ее мотивирующую энергию и направлять ее на достижение положительных целей, в первую очередь – на победу в схватке. Но сначала он всплыл на поверхность, чтобы удовлетворить свою потребность в воздухе, при этом не упуская призраков из вида с помощью своих мистических способностей восприятия, которые находились в его груди как настроения, образы и ауры.

Даже волшебная собака не может плыть со скоростью корабля под парусами, как не может она шагать в ногу с мертвецами, вернувшимися из своих нематериальных мест упокоения, поскольку им не приходится сталкиваться с трением. Хотя он плыл и греб на пределах своих возможностей, корабль и шествовавшие за ним призраки уходили от него вместе с Натаном всё дальше и дальше.

Мистические чувства локализованы во времени и пространстве совсем не так, как физические, и Сириус, плывя, всё яснее ощущал – так же ясно, как подводных призраков, эмиссии дыры и днище корабля Господина – присутствие Натана и самого Господина, они были ярко очерчены волшебной краской, которая не имеет названия ни на собачьем, ни на человечьем языке, но которую прекрасно знал его орган.

Натан был дважды представлен в одном и том же самом месте – как увядающий ребенок, превращающийся в ничто, и как цветущий благодаря энергии Искры, которая проявлялась, как растущий кристалл или снежинка света. Каждое появление объекта опеки Сириуса отвечало реалиями соответствующего царства, но ни одно из них не отражало Натана в той или иной степени, поскольку в оба царства – материальное и нематериальное – он являлся для одних и тех же действий, и это была многолетняя тенденция, которую Сириус отметил еще во время их первой встречи.

Эти царства были явлены Сириусу одинаково очевидными способами, и, хотя сам он присутствовал только в самом материальном виде и не мог взаимодействовать прикосновениями со, скажем, нематериальными явлениями, это вовсе не означало, что он не различал эти царства, хотя влияние на оба мог оказывать лишь самое мизерное. Следствием этой его способности ощущать вещи, которых там не было, в онтологическом смысле слова то, что там было, могло подвергаться увяданию – если уделять ему меньше внимания, а не больше, – превращению в некую прозрачность, как изображение, проецируемое на туман, пройдя через который, нематериальные вещи обретают материальную плотность. Так и явился ему Натан, несмотря на черное дерево, из которого был сделан корабль.

Господин стоял рядом с ним.

От тех поз, что они приняли – подчиненной, слабой и пораженческой Натана, услужливой, и от позы Господина над ним, злорадной, – губы Сириуса натянулись, обнажив зубы. В нем накопился праведный гнев, который можно урезонить только клыками и когтями, который можно удовлетворить только разодранным горлом Господина, его обгрызенным лицом, его исцарапанным сердцем.

Такие вещи являлись ему в промежуточных царствах – горло, лицо, сердце, – словно жизнь в этих царствах была организована так, что раздирание, грызение и царапание уже происходили, принося облегчение и удовлетворенность.

Но эти царства не входили в область полномочий Сириуса – эту данность он ощущал уверенно, поскольку прожил с мистическим органом немало времени, после того как его извлекли из чана Господина – и всё то облегчение, что он находил, скорее уж было из разряда осуждения, из разряда осмеяния – подстрекательства, – со времени его неудачной на данный момент попытки перевести эти более желательные состояния бытия в его царство, самое материальное из всех. Хотя в то же время он чувствовал, что если его желание было реализовано в другом царстве, то оно могло быть удовлетворено и здесь, и это укрепляло его в мысли продолжать плыть, хотя мускулы горели, а глаза обжигала соленая вода.

Спустя какое-то время, но всё же не слишком скоро для собаки, корабль сбросил скорость, и начался дождь.

И теперь на палубе Господин заключил Натана в объятия – Сириус видел подобное прежде: люди так выражали любовь и дружеское отношение, но намерения Господина были восприняты Сириусом совсем в другом виде.

Совершенно в другом.

Господин был одержим дурными намерениями с волшебными эманациями, которые указывали на то, что в материальный мир была привнесена плотность нематериальной силы, громадная плотность, благодаря которой Господин принял форму громадной бабочки, чьи крылья распростерлись на мили вокруг и сверкали жуткими и прекрасными красками – порчеными и горящими радугами сверкающего света, тошнотворными закатами, которые рябили, словно через огонь и подхваченные ветром потоки дыма, токсичными тучами металлической пыли, окисляющейся, и плавящейся, и поднимающейся в бешеных выбросах пара. В середине через ткань его кожи, через ткань его одеяния, через ткань корабля просвечивали его кости, а на лице застыло выражение крайней усталости и муки.

Капли дождя падали на поверхность воды, но она уже вибрировала, образуя неестественные пики и впадины, которые были не волнами и не рябью, а какой-то физической реакцией на энергию Искры, которую Господин направлял, пропуская через себя, и она проявлялась, как пронзительный визг, который был звонким и в то же время оглушительным.

Холст против воли материального царства превращал его в неестественную реальность.

А Натан в течение всего этого времени сморщивался и твердел, становясь чернотой настолько черной, что, невзирая на калейдоскоп, в который Господин превращал всё, эта чернота была самым необычным явлением из всех, что когда-либо видел Сириус. Цвета, даже не имеющие названий, и звуки, от которых появлялась боль в ушах – это те свойства, которые понятны чувствам – даже мистические органы предназначены для обнаружения чего-то – и для органов чувств естественно быть направленными на обнаружение присутствия. Но какой орган специализируется на таком явлении, как «ничто»? Такого органа не существует, однако Натан был явлен именно таким образом, словно он уже стал – и продолжал укрепляться в этой ипостаси – подобен гулкому отсутствию в мире, который со всех сторон был обложен Господином.

Хотя разум Сириуса был охвачен ужасом перед видением бездны, в которую превращались его должностные обязательства, его тело продолжало двигаться вперед, с каждым моментом приближая его к цели, проясняя всё, и только когда корабль в одно мгновение превратился в полусферу щепок, рефлексы Сириуса переосмыслили решимость его мускулов плыть дальше до спасения Натана.

Он остановился.

И тут волшебство полностью подчинило себе этот мир.

Восприимчивость мистического органа Сириуса не была ограничена так, как ограничена восприимчивость земных органов чувств. Если свет слишком ярок, ты отводишь глаза. Если звук слишком громок и искажается в ушах, то их можно закрыть ладонями. Слишком сильное воздействие на кожу переходит в боль.

Всё это потому, что разум и чувства формировались совместно с начала времен, когда животные развивались из их предшественников, и простые плотские образования, которые указывали на наличие света организму, нуждавшемуся в этом свете – вспомните растение, которое по мере роста клонится в ту сторону, где есть свет, чтобы получать его в большем количестве, – выработали один нюанс по указанию Бога, которого некоторые называют холстовиком. Его воля была направлена на создание некоего комплекса, который сможет спустя множество эпох превратиться в его компаньона, в достаточной мере ему подобного, чтобы избавиться от его первородного одиночества, чтобы восприятие предмета и способность воспринимать шли рядом и неизменно каждое из этих явлений находилось в зоне толерантности другого. Когда одно существовало в избытке, другое стремилось его догнать.

Но что касается мистического органа в грудной клетке Сириуса, то в его развитии не было подобной синхронности. Скорее уж Господин Мордью сделал так, что орган мог воспринимать всё, что было бы полезно ощущать, а такие тонкости не под силу собачьему мозгу.

Если бы Господин сотворил существо нового вида, что обычно делала, насколько то было известно Сириусу, Госпожа Маларкои, то это животное могло бы принимать информацию, которая сейчас проходила по нервным волокнам Сириуса, но гений Господина лежал в другой области: он всегда брал то, что у него уже имелось, и изменял под свои нужды. Он взял собаку в материнской утробе, чтобы превратить ее в Сириуса, и хотя тот был выдающимся примером собаки – может быть, самым выдающимся в паре с Анаксимандром, – собака не является существом бесконечной терпимости и дискриминации, а потому волшебное чувство превосходило его способность быть для этого чувства вместилищем.

Чрезмерность – для разума в материальных царствах – имеет склонность восприниматься со страхом, если она неизвестна и опасна, и Сириус ощущал это так сильно, что приостановил всё, не только вещи, наделенные сознанием, но и самостоятельные, и погрузился под воду.

Здесь, внизу, было меньше ужасной непостижимости, творимой Господином для мира. Вода снижает яркость света, смягчает звуки, полностью уничтожает вкус и запах, и хотя в воде не было воздуха, что не позволяло Сириусу дышать, отсутствие, пусть и на короткий срок, того безумия, что творилось наверху, было облегчением для его разума, и он пожил в этом несколько мгновений.

В этот момент воля вернулась к нему, и волшебство, прорывавшееся из дыры в дне и привлекавшее прежде внимание Сириуса, сникло. Прежде оно было непотребным в своих выбросах многочисленных уродов подводной жизни и прочей дряни родом из потусторонних миров, но теперь казалось, словно всё это само пребывало в ужасе от того, что происходило наверху, где находился корабль, и их активность снизилась. Это стало облегчением для разума Сириуса, и он почувствовал, что прежнее самообладание постепенно возвращается к нему.

Ровно на том месте, где прежде был корабль, упал Господин, смещая воду под собой или сжигая ее, а может быть, она уходила в ничто Натана, который упал вместе с ним.

Вокруг Господина, упавшего, как упал он, казалось, даже не заметив этого, собрались призраки предшественников Натана, как хирурги в процессе обучения собираются вокруг трупа, вскрытого таким образом, чтобы они увидели, что все-таки спрятано внутри, они становились в тесный кружок, вытягивали шеи, напускали на лица соответствующие выражения в диапазоне между очарованием и ужасом. Случалось, что кто-нибудь из них отворачивался, прижав ладонь ко рту, из его глаз текли слезы, невидимые для других в зоне приватности, которая образовалась благодаря тому, что всё внимание остальных было привлечено к трупу.

Сириус решил сосредоточиться не столько на них, сколько на Натане, и теперь ему стало яснее, чем когда-либо, что Господин осуществляет убийство подопечного Сириуса: материальное присутствие Натана сохранилось лишь в виде едва видимого мерцания, но Господин собирался уничтожить и этот остаток.

Сириус плыл, изо всех сил работая лапами, забирая то вправо, то влево, плыл к тому месту, где находились эти двое – до них не могло быть больше двадцати морских саженей вниз, но их еще предстояло преодолеть, и если бы пес был бы озабочен сохранением собственной жизни больше, чем сохранением жизни Натана, он почти наверняка не пытался бы доплыть до них. Когда Сириус подплыл поближе, стало ясно, что Господин стоит и кричит что-то морскому дну, обращается к нему в некоем пустом пространстве, заполненном воздухом, который сможет вдохнуть и он, если доберется туда, и мысль о том, что ему тоже нужно дышать, родилась у самой верной из собак именно в этот момент.