Город Госпожи Забвения (страница 21)
Присси улыбнулась и потянулась к его руке – она использовала этот прием с Натаном и со всеми другими легковерными, – но ей следовало бы знать, что с Гэмом этот номер не пройдет, потому что он не поддается такому способу убеждения, он также не давал женщинам никаких поблажек ради красоты или дружеских отношений, эта манера поведения образовалась у него естественным путем, поскольку у него были хорошенькие сестры и мать дома, все они были бесцеремонны и давали волю рукам и кулакам, проповедуя эту свободу и легкость с не знающей смущения откровенностью.
Гэм убрал руку и перевел внимание на Дашини, хотя, судя по выражению его лица, впечатление на него Дашини произвела гораздо меньшее, чем на Присси.
– Ну, так и на чем мы остановимся? – сказал он. – Ты хочешь добавить новое лицо в шайку? Ты же знаешь: я предпочитаю, чтобы мы ничего такого не делали. В крайнем случае я бы сказал, что действовать нужно своими силами. Так вероятность провала будет ниже.
Присси повернулась так, чтобы стоять спиной к Дашини и при этом между девочкой и Гэмом. Беллоуз по-идиотски раскрывал рот, но она так или иначе игнорировала его.
– Ты же меня знаешь, Гэм. Всё, что я делаю, я делаю ради тебя и меня. – Она бросила взгляд на Беллоуза. – И Двух Джо… И больше никого.
При упоминании Двух Джо Гэм посмотрел на дощатый треугольник, выложенный у них под ногами.
– Хорошо, – сказал он, но с такой грустью в голосе, что звучит как ложь. – Просто по тому, как ты на нее смотрела, я решил, что ты вся в поиске нового друга, только и всего.
Присси скорчила гримасу.
– Просто думала, что у нее на уме, только и всего.
Гэм кивнул, развернулся и пошел назад – на верхнюю палубу.
Как только он повернулся к Присси спиной, она снова посмотрела туда, где только что стояла Дашини, но та уже исчезла, а потому Присси бросилась за Гэмом, силуэт которого был виден на фоне яркого, наполненного чайками неба.
Забытый всеми Беллоуз не последовал за ней. Он медленно и безмолвно побрел туда, где на верхней палубе стояла Кларисса со своей собакой.
Пока Присси разговаривала с Гэмом, Дашини смотрела вдаль на линию горизонта, где, как она знала, ее ждали материнские пирамиды.
Есть что-то противоречивое в поверхности воды. Издали она кажется твердым телом наподобие земли, отчего тебе, когда ты смотришь на горизонт, кажется, что со всех направлений море окружено серо-голубой землей. Разрывы в поверхности – типа пенистых волн или стаи рыб – подобны цветам на полянке: растут где угодно, куда упало семечко. Но когда Дашини посмотрела на носовую корабельную волну, вся эта твердость стала подобна сумбуру, тайфуну, урагану, которые всё превращают в хаос, кульбиты, перевороты, пенообразование, словно материя земли от сотрясения потеряла связность.
Когда она в конечном счете доберется до берега, там будет во всей своей реальности Золотая Пирамида, возвышающаяся над скалами. Дашини была такой маленькой, когда покинула это место, что в ее памяти почти ничего не осталось. Запомнила она разве что один образ: ее мать стояла на той линии, где земля встречалась со скалой, она стояла на коленях, клала подношения в нишу, а позади нее было золото. Если она спрашивала себя, зачем ее мать делает это, ответ не приходил ей в голову, а потому она перестала спрашивать. Но образ всё равно остался. А к нему прилагалось знание, что если она переведет назад свои мысли и сосредоточится, то эта сцена включит в себя и треугольный лик ее дома. Он устремлялся острием вверх, этот невидимый дом, прямо к солнцу, иногда приподнимался, иногда опускался, но всегда прямо над ней.
Она повернулась и увидела Присси, которая разговаривала со своим дружком. Он был скрюченным грубым ребенком, а распрямился совсем недавно, и его имя она забыла сразу же, как только его назвали.
А вот «Присси» она запомнила.
Трущобная девочка стояла там, порождение Мордью, у нее были слишком короткие руки и ноги, слишком короткая шея, волосы грязные и неухоженные, выражения, появлявшиеся на ее лице, тоже не были свидетелями хоть какой-то внутренней складности мысли. И всё же такие вещи, как море, оказывали противоречивое воздействие, потому что в своем сочетании они делали ее удивительно идеальной. Ее шея была сильной и твердой, руки и ноги крепкими, ее мысли были совершенно непохожи на изнеженную и беспомощную интеллектуальность тех книг, с помощью которых Дашини смягчала свою изоляцию. Присси была похожа на ломовую лошадь, более грубая, чем те, которых готовили к выездке, но при этом она была лучше, сильнее и крепче.
Прежде чем Присси успела посмотреть в ее сторону, Дашини отвернулась.
Она уже приготовила волшебные слова, которые заранее откроют для нее вход в первый уровень Пирамиды ее матери.
Она заставила себя не думать больше о Присси – об юбках с грязными подолами, обгрызенных ногтях, ужасно покусанных губах, – приближалось ее долгожданное возвращение домой.
Дашини смахнула соленые брызги с лица, вытерла руки о платье на бедрах, пальцами нарисовала в воздухе оккультные знаки, которые смягчали холст, несли в это первичное царство волшебство, которое открывало крепость ее матери. Такие вещи она ни на миг не забывала в своей ссылке.
Волшебство остается с тобой, как клеймо.
(До настоящего момента мы видели Маларкои через различные описания, Мордью – глазами капитана Пенфенни и ее экипажа. Мы видели Сириуса, волшебную собаку с Натаном в прошлом. Гэма, Дашини и Присси мы нашли в настоящем.
Но что там с Господином Мордью? Где он? Чем был занят?)
IV
Ее враг, часть первая
Теперь Беллоуз был мертв, и Господину требовалось переделать старые чаны в одном из вторичных вестибюльных царств. Это можно было сделать с помощью очень простого заклинания, и оно включено, как он думал, в «Записки Хелигона», но, когда он отправился в библиотеку, чтобы проверить, то не смог найти там книгу. Господин Мордью, известный себе как Себастьян, прекрасно знал, сколько времени можно потратить на поиски плохо запомнившихся строк в трудночитаемых книгах, а потому он решил больше не тратить на это время, вернулся в свободные просторы другого царства, решив положиться на собственную память.
Как выяснилось, это было ошибкой – копии чанных, что он изготовил, переписывая те отсутствующие строки, к которым ему нужно было адресоваться во вторичном вестибюльном царстве, вышли искаженными, а от этого все оккультные знаки потеряли свою силу – и теперь ему грозила перспектива прочесывать библиотеку в поисках «Хелигона» и делать то, на что у него не хватило терпения сделать надлежащим образом в первый раз, или предпринять мучительное действие по спиливанию, снятию и перепайке двадцати одной строки волшебной медной надписи.
Размышляя над этой проблемой и пытаясь вспомнить старую пословицу, которая остерегала точно от того, что только-только случилось, он поигрывал медальоном на своей шее. Делал он это рассеянно, наслаждаясь непохожестью бытия того царства, в котором он сейчас находился, на времяпрепровождение в жутком материальном царстве. Цепочка скользила по его шее, ее звенья холодили кожу, обнаженную под распахнутой наверху рубашкой.
Он провел некоторое время за этим занятием, пока не обратил внимание на немигающую темноту, о присутствии которой минуту назад и не подозревал. Он помотал головой – усталость – и прикусил губу. Пословицу он так и не вспомнил, да и пользы от нее постфактум уже никакой бы и не было. «Пусть труд будет наказанием за лень», – нараспев сказал он, адресуясь к себе самому, и сам удивился почти универсальной пригодности этой только что изобретенной фразы. А если «наказание» заменить «уроком»? Да, возможно, но немного туманно.
Как бы там ни было.
Он взял самый большой напильник и поспешил к первому чану.
Власть оказывает разное воздействие на разных людей, часть ее может быть компенсирована ограничением возможных взаимодействий, имеющих место в промежуточном царстве. В материальном же царстве Себастьян получил часть от всего своего города. Когда манипулятор холста использует холст для сотворения волшебства, он таким образом привязывает себя к объектам его манипуляций, а потому, естественно – поскольку он пользовался волшебством при создании и содержании Мордью, – что не осталось ни одного городского уголка, который не был бы его частью, и не было такой части Себастьяна, которая не принадлежала бы городским уголкам. Он чувствовал город, как нервная система чувствует кожу – осознанно и с огромной точностью. Здесь же, в царстве, почти полностью отделенном от того, в котором располагался его город, и имея ограниченное поле возможностей, он почти совершенно не чувствовал Мордью, и это было для него большим облегчением. Но не чувствовал он город только почти: пока он шел к чану, ощущение состояния застоя некоего места, пребывающего в стадии метаморфозы, резко остановило его – такое случается при неожиданном защемлении спинного нерва.