После свиста не было ни движения, ни какого-либо указания на что-либо, кроме всплесков под дождем самой слабой разновидности мертвожизни, привлеченной сюда той краткосрочной и непознаваемой мотивацией, которая у нее возникла.

Саймон оглянулся, погладил усы, пожал узкими плечами.

Шарли достала табак из своего кисета и, используя тонкую лакричную бумагу, скрутила себе сигарету. Пальцы у нее были влажные, но ей хватало опыта, чтобы справляться с самыми мокрыми орудиями. Она щелкнула пальцами, и с ее ладони поднялся столбик пламени. «Не следует ожидать, что Мать Мордью при… – она замолчала, делая затяжку, чтобы пламя охватило табачные листья, – …бежит сломя голову по нашему первому зову».

В ее словах слышалась такая убежденность, что и все остальные сделали себе по самокрутке, или примяли табачок в чашах трубок, или достали из складок одежды девайсы, которые обеспечивали их потребности в предпочтительных стимуляторах, и ассасины, таким образом, коллективно удовлетворили потребность в своих вредных привычках, даже Саймон, который в ожидании под дождем нюхал табак с добавлением успокоительного.

Время шло своим чередом, и в целях нашего избавления от скуки обратимся к иллюстрации того, какого рода людьми были эти ассасины.

Поскольку мистер Пэдж запретил им нападать на клиентов в «Музыкальном позыве», у нас нет ни малейшей возможности показать их в деле там. Если существует вероятность того, что после трапезы могут начаться убийства, то привлечь в ресторан клиентов, даже если там подают превосходные блюда, крайне сложно. Но если и когда уничижительное поднятие брови было адресовано, скажем, Монталбану и принадлежит, скажем, живущему в Плезонсе торговцу инжиром, который, смеясь и глядя на свою новую молодую жену, что-то прошептал ей в ухо, после чего она повернула голову и посмотрела назад через плечо, хихикнула, прикрыв ладонью рот, чуть покачала головой и тесно прижалась к нему, когда они пошли за своими пальто, то, пусть никто из ассасинов не воздал на месте должное за нанесение такого оскорбления, они не позволили сему предполагаемому унижению остаться безнаказанным.

Нет, они позвали мальчика на побегушках и за несколько медяков отправили его за этой парочкой, чтобы он вернулся с их адресом.

Позднее, когда ресторан закрылся на вечер и оскорбление перестало восприниматься с прежней остротой, они из принципиальных соображений – исходя из того, что, если позволить неуважительному действию остаться ненаказанными, то оно подстегнет к подобным действиям других – все вместе отправились по адресу, названному мальчиком. Шарли постучала в дверь, и когда к ним вышла горничная, ее вытянули из дома. Она споткнулась ногой о порог и упала на колени. В этом положении она была очень уязвима и получила удар ножом в шею у основания черепа, после чего Шарли и Друз, выйдя из тени, легко перетащили ее назад в прихожую, чтобы никому не попалась на глаза, и закрыли за собой дверь.

Теперь можно подать сигнал ассасинам, которые ждут в некотором отдалении. Для этого нужно зажечь газовый рожок в передней, а потом три раза распахнуть и сомкнуть занавески на окне. Сделать это просто, сигнал виден издалека, и он гораздо безопаснее громкого оклика или чего-то другого в этом роде, что может вызвать подозрение хозяев или прохожих. Знак занавесками подавала Шарли, а Друз тем временем осмотрел посудомоечную, гостиную, кухню, лестницу и задний двор. Сделал он это, стоя у вешалки и не сходя с места, только разворачиваясь.

Пожилая экономка умрет почти от любого воздействия – ее артритная шея легко сломается, ее можно беззвучно удушить за мгновение, даже одно потрясение, которое она испытает, увидев ассасина, может ее убить – да и дворецкий не доставит особых хлопот. Когда Грек Мик и Анатоль вошли в дом через переднюю дверь, мертвецы были уже спущены в подвал, и Друз показал им, что этаж зачищен.

Шарли открыла заднюю дверь Глухому Сэму и Саймону, и те с шумом поднялись по лестнице, оставляя на ковровых дорожках грязь со своей обуви. Их топот разбудил спавших детей, которые зажгли свечи в своих спальнях на втором этаже.

Те, кто не наторел в убийствах, могут думать, что расправиться с детьми не составляет труда, но они ошибаются. Взрослые склонны удобно замирать на месте, видя угрозу, а дети бросаются наутек. Они маленькие, и поймать их нелегко. К тому же они проворные, а некоторые не слишком разумны. Проворные проскальзывают у тебя между ног, проносятся мимо тебя в последнее мгновение или вырываются из твоих рук. Неразумные выпрыгивают из окон или бросаются вниз в лестничную клетку. Но у Глухого Сэма и Саймона был опыт в таких делах, они знали, как быстро расправляться с мальчиками и девочками с помощью их постельного белья, привязывая запястья к коленям и засовывая в рот кляп из простыни.

Шарли прикончила горничную, Друз разобрался с прочим персоналом, Глухой Сэм и Саймон – с детьми, а Грек Мик и Анатоль отправились в родительскую спальню, где и обнаружили пару оскорбителей из ресторана – те стояли в пижамах, прижавшись спинами к платяному шкафу.

Человек, который оскорбил их достоинство в ресторане, держал в руке пистолет.

Маленький совет: если вы держите пистолет и собираетесь им воспользоваться, делайте это без промедления. Если в вашу дверь входят ассасины, не тряситесь от страха, не пытайтесь прогнать их угрозами – просто стреляйте.

Если вам повезет, то на них, возможно, не будет нагрудного щита под рубашкой. У Анатоля явно такого не было, и если бы ресторанный насмешник выстрелил в него, то ассасин вполне мог быть убит. Да, Грек Мик смог бы воспользоваться случаем и достать свое оружие, но, по крайней мере, насмешник дал бы им достойный отпор. Но он приказал паре ассасинов убраться из спальни, и не успели слова слететь с его уст, как Анатоль обезвредил оружие, плеснув на него воду из стакана, стоявшего на ночном столике, и намочив таким образом порох.

Человек несколько раз пытался выстрелить, нажав на спусковой крючок, но за этим следовал только щелчок, и, пока он стоял там, щелкая, как идиот, затвором, Грек Мик вонзил лезвие ножа в мозг его молодой новой жены через левую ноздрю.

Она рухнула на пол, чтобы больше уже никогда не подняться, а Анатоль потащил кричащего мужчину вниз по лестнице. Когда они спустились, остальные ассасины без слов и как бы невзначай последовали за ними.

К этому моменту появился Монталбан, он уже ждал в гостиной, чтобы отомстить за оскорбление. Он взял один стул, поставил его в центре комнаты на ковер с замысловатыми изображениями. Купидончики, и ангелочки, и морские раковины, и золотые деревья, и колонны, и прекрасные девы, и все чудеса Аркадии. Лучше смотреть на эти образы, чем на то, что случилось потом, ведь лучше сосредоточиться на красоте, чем на боли, и хотя этих изображений недостаточно, чтобы облегчить пытку, мы никоим образом не оскорбили ассасина, а потому можем отвлечься с большей легкостью.

Как бы то ни было, время проходило в ожидании Матери Мордью. В конечном счете, когда они промокли до нитки, раздался свист, сообщивший, что Мать уже близко.

Вскоре за свистом проволочное ограждение перед входом в пещеру заполнилось глазами – частично наверху, частично внизу, частично посредине. В зазорах появились пальцы. Глаза были громадные, с широкими зрачками, пальцы – длинными и без ногтей, а группа лиц позади целиком осталась в полумраке. Такова была свита Матери Мордью – троглодиты из глубины изрезанной ходами пещеры, бледные и нервные, они были в чужой для них среде, на поверхности.

А за ними стояла Мать.

Мать того или иного человека нередко похожа на него – более заботливая, но во многих наследственных отношениях такая же. Если бы эта мать походила на ассасинов, несмотря на всё их разнообразие, она была бы красавицей, стройной и опасной, хорошо одетой, но она такой ничуть не была. Вместо них она походила на Мордью, поскольку была его матерью, а не их – ее юбка, имеющая коническую форму, внизу была заляпана грязью, она сходилась к талии, где была подпоясана кожаным ремнем. Это была опора для торса, имевшего более фигуральное сходство с ее городом – он разбухал, наподобие извержения вулкана, к ее голове, ее кожа была покрыта угольной пылью, волосы будто пылали, как лава, и торчали во всех направлениях.

Она обратила взгляд на Саймона, ее глаза засияли с яркостью лампы на маяке, как и ее зубы, которые напоминали опасные белые камни в основании скалы, с верха которой этот самый маяк защищает моряков.

Саймон почтительно склонил голову, но прежде чем успел ее поднять, она увидела остальных, где они покуривали свои самокрутки, и дала им знак приблизиться.

Ассасины хорошо знали ее внешность, но даже в этом случае смотреть на нее не становилось менее страшным или легким. Каждая предыдущая встреча была нанесением травмы их достоинствам, поскольку она ставила их на место и превращала любые их претензии на собственное великолепие в явное самообольщение. В конечном счете она, независимо от того, что там говорил Господин Мордью, была первой в этом городе, даже при условии, что, как и многие мудрые матери, предпочитала в послеродовой период держать свое чадо на расстоянии вытянутой руки.

– Откройте ворота, – сказала она.

Троглодиты бросились открывать ворота, и пока совершалось это действо – а оно потребовало участия нескольких из них, которым пришлось одновременно крутить колеса, тащить цепи, которые выворачивали болты, что в свою очередь позволило пружинным петлям сделать свое дело, – Саймон на цыпочках быстро бросился назад, высоко и испуганно задирая колени.

Остальные встретили его, приняли в середину своей стаи, откуда он выглядывал в просветы между их телами.

В составе группы они должны были бы чувствовать себя смелее, поскольку здесь было семь ассасинов одиозных и грозных, но в действительности это было не так. Когда Мать подошла к ним, уверенно снося подолом своей юбки каждое препятствие свалки, как будто их вовсе не существовало, их коллективное присутствие только придало им подозрительности. Каждому на мгновение пришла в голову мысль: а не смотаться ли отсюда, чтобы защитить себя, но когда они представили себе, насколько уязвимее станут в одиночестве, то приняли решение остаться в группе.

– Принесите мне контракт и приготовьтесь к действию. Я – закон для вас, отверженных этого города, и мое правосудие требует крови.

Она была свет, и грязь, и зубы, и глаза, и рыжие волосы. Ее слова выкатывались наружу изнутри, борясь со слизью, которую шахтная сажа оставила в ее легких. Этот голос был высоким, но его гармонизировал звук падающих камней и треск тектонических разломов под ее корсетами.

Ее троглодиты, пока она говорила, стояли навытяжку, и, хотя уже наступил вечер, они прикрывали глаза козырьком ладони, словно в ярчайший полдень. Они щурились и мимолетно скашивали глаза, но каждый брал на прицел одного из ассасинов, и ассасины, инстинктивно остро ощущающие опасность – без этого инстинкта ассасинов не бывает, – чувствовали, что их оценивают.

Глухой Сэм вышел вперед – голос Матери ничуть не устрашил Сэма, поскольку он его не слышал. Его способ коммуникации не знал никаких церемоний – удары кулаками и ладонями, демонстрация пальцами изгибов и петель, прикушенные губы и высунутый язык, – но был эффективен. Он сказал – впрочем, перевод его слов неточен, – что Матери не нужно идти дальше, он будет действовать как ее связной.

Мать втянула губы, что могло означать смех, и подошла к группе, увеличиваясь в росте после выхода из невысокого туннеля, теперь она заполняла собой воздух и возвышалась над всеми ними. Своим дыханием она выжигала мягкие волоски на коже ассасинов, изгибала их крахмальные воротники и манжеты, вытягивала воздух из их легких, прежде чем они успевали получить от него пользу.

Чтобы устрашить ассасина, требуется воистину жуткое зрелище, но именно такое зрелище являла она собой, и никто из группы не мог сказать ни слова.