– Моя должность упразднена, – отчеканила я, повторяя слова Игоря. Сейчас они звучали ещё абсурднее. – За ненадобностью.

Сын смотрел на меня несколько долгих секунд, анализируя информацию. Его лицо, обычно по-подростковому насмешливое, стало серьёзным и жёстким. В нём проступили черты, которых я раньше не замечала. Черты мужчины.

– Это из-за неё? – спросил он тихо, без вопросительной интонации, словно констатировал факт.

Я удивлённо подняла на него глаза.

– Кого «неё»?

– Ну, этой… новой прошивки. Силиконовой. Которую он притащил в офис месяц назад, – пояснил Кирилл с холодным презрением. – Я видел её фотки в его закрытом инстаграме. Она лайкает каждый его пост через три секунды после публикации. У неё там вместо мозгов, наверное, чип с автолайкером. Он, видимо, решил обновить не только софт, но и железо.

Я не знала, смеяться мне или плакать. Мой ребёнок, мой маленький гений, видел и понимал гораздо больше, чем я предполагала.

– Да, – коротко подтвердила я. – Похоже, что из-за неё.

Он помолчал, переваривая это. Потом поднялся, подошёл ко мне и сел рядом. Совсем близко. Неуклюже, по-мальчишески, обнял меня за плечи. Его объятия были тонкими, но на удивление крепкими. От него пахло пиццей, озоном от монитора и чем-то ещё, неуловимо родным. И в этот момент вся моя броня, вся моя холодная ярость, весь мой напускной цинизм дали трещину. Я прижалась к нему, уткнувшись лицом в его футболку с изображением какой-то анимешной героини, и впервые за весь этот кошмарный день позволила себе почувствовать боль. Не унижение, не злость, а острую, режущую боль предательства.

Я не плакала. Слёзы – это вода. Бесполезный расход ресурсов. Я просто сидела, вцепившись в своего сына, как в спасательный круг в ледяном океане. Он молча гладил меня по волосам. И эта неловкая, молчаливая поддержка была для меня важнее тысячи слов. Она была настоящей. Она была тем, ради чего стоило жить и бороться.

– Он ещё пожалеет об этом, мам, – вдруг произнёс Кирилл тихо, но с такой стальной уверенностью в голосе, что я подняла голову и посмотрела на него. В его глазах горел холодный, недетский огонь. – Очень сильно пожалеет. Обещаю. Я могу обнулить его настройки. Для начала – удалённо отформатировать все его девайсы. А потом… потом можно и до серверов компании добраться.

Я посмотрела в глаза своему сыну и поверила ему. И в этот момент я поняла, что Игорь совершил самую большую ошибку в своей жизни. Он думал, что избавился от одной проблемы в моём лице. Но он создал себе две. И вторая была куда опаснее, потому что она знала все его пароли и уязвимости системы.

Я отстранилась и вытерла ладонью несуществующую слезу. Холодная ярость вернулась, но теперь она была другой. Сконцентрированной. Осмысленной. Это была уже не просто злость обиженной женщины. Это был бизнес-план. План мести.

– Нет, Кир, – усмехнулась я, ероша его волосы. – Форматировать – это слишком просто и неэффективно. Нужно действовать тоньше. И больнее. Цифры не лгут. И скоро они споют для твоего отца очень, очень печальную песню. Реквием по его империи.

Ночь я провела без сна. Ярость требовала выхода, мозг – конкретной задачи. Плакать в подушку и жалеть себя я собиралась в следующей жизни. В этой у меня были дела поважнее.

Когда первые серые лучи рассвета коснулись окон, я села за свой личный ноутбук, защищённый так, что Пентагон обзавидовался бы. Мои пальцы привычно легли на клавиатуру. Я не стала гуглить банальности вроде «как отомстить бывшему мужу» или «советы психолога при разводе». Это для дилетантов. Мой запрос был другим. Профессиональным.

«Лучшие специалисты по решению деликатных проблем. Москва».

«Частные силовые структуры. Рейтинг эффективности».

«Корпоративный шантаж. Юридические последствия и способы их избежать».

Поисковик выдавал тонны мусора: неумелые частные детективы, бывшие менты, готовые за десятку «пробить по базе». Всё не то. Мне нужен был не молоток, а скальпель. Хирургический инструмент для очень сложной операции.

И тут я наткнулась на ссылку на закрытом форуме, посвящённом корпоративной безопасности. Она вела на лаконичный, почти аскетичный сайт. Чёрный фон, белые буквы. Никаких фотографий улыбающихся сотрудников и фальшивых отзывов. Только название – «Бастион» – и короткий слоган под ним: «Мы не решаем проблемы. Мы их устраняем».

Я пролистала ниже. Услуги: «Конкурентная разведка», «Сопровождение сделок», «Обеспечение периметра», «Взыскание безнадёжных активов». И последняя, самая интригующая – «Нестандартные ситуации». Это было то, что нужно.

В разделе «Руководство» была всего одна строка. Глава агентства – Дмитрий Крылов. И одна-единственная фотография. Не студийная, а будто вырезанная из репортажа. Мужчина лет тридцати пяти-сорока, с коротко стриженными тёмными волосами и тяжёлым, пронзительным взглядом. Он смотрел прямо в объектив, и от этого взгляда становилось неуютно даже через экран монитора. У виска виднелся тонкий белый шрам, придававший его и без того жёсткому лицу вид окончательной беспощадности. Он не пытался понравиться. Он просто констатировал факт своего существования.

Я нашла пару сухих отзывов на том же форуме.

«Дорого. Очень дорого. Но они стоят каждого цента».

«Крылов – сам дьявол во плоти. Но если он на твоей стороне, можешь спать спокойно».

«Работают чисто. Эффективно. Без следов».

Я закрыла ноутбук. Пока это была лишь мысль, зерно, брошенное в промёрзшую почву моей души. Но я знала, что оно прорастёт. Чтобы бороться с монстром, который сожрал мою жизнь, мне нужен был другой монстр. Посильнее и пострашнее. И, кажется, я его нашла.

Игра только начиналась. И я собиралась установить в ней свои правила. А правила гласили: победитель получает всё.

ГЛАВА 3

АЛИСА ЛАНСКАЯ (ДОЛИЦИНА)

Кожа на скулах, натянутая до состояния тугого барабанного пергамента, приятно горела – обнадёживающее, горячее покалывание, предвещающее скорую и безоговорочную победу. Мою личную, затянувшуюся на добрый десяток лет беспощадную войну со временем, которое, словно самый назойливый папарацци, неустанно целилось в меня своим безжалостным объективом, пытаясь поймать в фокус каждую новую морщинку, каждую предательскую тень усталости под глазами. В элитной клинике доктора Райского, этого современного алхимика с ботоксом вместо волшебной палочки, меня заверили, что следующие полгода я могу смело посылать законы гравитации и мимических предателей куда подальше. Я заплатила за эту хрупкую иллюзию вечной молодости сумму, сопоставимую со стоимостью неплохого немецкого седана, и сейчас, направляя свой белоснежный «Мазерати» по извивающейся, словно шёлковая лента, дороге Рублёвского шоссе, ощущала себя обновлённой. Свежая прошивка для той идеальной версии Алисы Ланской, что обязана была блистать, восхищать и, самое главное, соответствовать.

Соответствовать статусу. Соответствовать дому, похожему на гигантский стеклянный айсберг, случайно заброшенный в заповедный лес вековых сосен. И, разумеется, соответствовать мужу. Геннадий Ланской, мой законный супруг и, по совместительству, медиамагнат старой закалки, ценил в активах ровно две вещи: безупречный внешний вид и неуклонный рост биржевых котировок. Я была его самым красивым, самым дорогим, но, увы, самым нестабильным активом.

Мой шпиц Шанель, восседавшая на соседнем сиденье в персональном автомобильном кресле от «Louis Vuitton», нервно и коротко тявкнула, когда я слишком резко заложила вираж, ведущий к нашим воротам.

– Тихо, моя крошка, всё хорошо, – проворковала я, нежно почесав её за шёлковым ушком. – Мама просто немного торопится порадовать папу своей вечной молодостью. Он ведь это так ценит.

Монументальные ворота из кованого железа, больше смахивающие на вход в средневековую цитадель, беззвучно разъехались, пропуская меня в мой личный, идеально выстриженный рай с молчаливой прислугой. Я оставила машину у парадного входа, и услужливый охранник, выросший будто из-под земли, тут же подхватил мою сумочку «Hermès» и пушистый, недовольно сопящий комок по имени Шанель. Внутри, в огромном холле с ледяным мраморным полом, по которому эхо от моих шпилек «Louboutin» разносилось, как сухие винтовочные выстрелы, царила непривычная, почти оглушающая тишина. Обычно в это время дом гудел, как потревоженный улей: повара на кухне священнодействовали над ужином, горничные бесшумно порхали с полиролью, садовники вполголоса обсуждали капризы редких сортов гортензий. Сегодня же – вакуум. Звенящий, давящий на уши вакуум.

И в самом центре этого вакуума, в исполинской гостиной с панорамными окнами во всю стену, стоял Гена. Не в привычном домашнем кашемировом кардигане, а в строгом деловом костюме от «Brioni», который, словно вторая кожа, обтягивал его грузное, крепко сбитое пятидесятидвухлетнее тело. В одной руке он держал пульт от стереосистемы, из которой лился тихий, меланхоличный джаз, в другой – высокий бокал с шампанским. Второй, нетронутый, запотевший, стоял на стеклянном столике рядом с серебряным ведёрком для льда.

Сердце сделало неприятный, болезненный кульбит и рухнуло куда-то в район желудка. Гена с шампанским посреди рабочего дня – это либо к заключению многомиллионной сделки, либо к катастрофе сопоставимого масштаба. Судя по ледяной атмосфере в доме, сегодня речь шла не о прибыли.

– Дорогая, – пророкотал его глубокий бас, едва я переступила порог. Он не повернулся, продолжая созерцать безупречный, выверенный ландшафтным дизайнером пейзаж за окном. – Ты как раз вовремя. Я тут решил устроить нам небольшой аперитив.

– Какой-то особенный повод? Ты, наконец, продал тот убыточный телеканал? – я изо всех сил старалась, чтобы мой голос звучал легко и игриво, пока шла к нему по бесконечному персидскому ковру, ощущая, как липкий холодок ползёт вверх по спине. Шанель, которую охранник осторожно опустил на пол, подбежала к ногам Гены и зашлась требовательным, заливистым лаем. Муж брезгливо поморщился, словно на его ботинок попала грязь.

– Убери это, – не поворачиваясь, бросил он. В его голосе прозвучал металл.

Я подхватила дрожащую собачку на руки, прижимая её к груди. Она тут же затихла, лишь мелко-мелко дрожала всем своим крошечным тельцем, словно чувствовала надвигающуюся бурю.

– Что случилось, Гена?

Он, наконец, медленно обернулся. Его лицо, обычно непроницаемое, как у профессионального игрока в покер, сегодня было абсолютно спокойным, даже каким-то отстранённо-торжественным, как у судьи, зачитывающего приговор. Он взял второй бокал и протянул мне.

– Давай выпьем, – предложил он, и в его серых, колючих глазах не было ни капли тепла. – За наше с тобой… плодотворное сотрудничество.

Слово «сотрудничество» резануло по ушам, как хирургический скальпель. Не «за нас». Не «за нашу любовь». Не «за нашу семью». За сотрудничество. Я взяла бокал, чувствуя, как леденеют пальцы, несмотря на пылающую кожу лица.

– Звучит так, будто мы закрываем какой-то важный проект, – усмехнулась я, хотя смеяться хотелось меньше всего на свете. Хотелось развернуться и бежать из этого стеклянного мавзолея.

– Ты всегда была проницательной девочкой, – кивнул он, делая медленный, смакующий глоток. – В некотором роде, так и есть. Наш проект, Алиса, подошёл к своему логическому завершению.

Я замерла. Бокал в моей руке предательски дрогнул, и золотистые пузырьки яростно зашипели, угрожая выплеснуться на шёлковое платье от «Valentino».

– О чём ты вообще говоришь?

– О нашем брачном контракте, дорогая, – терпеливо, словно объясняя неразумному ребёнку элементарные вещи, проговорил он. – Срок его действия истёк сегодня. Ровно десять лет. Помнишь, как мой старый адвокат настаивал именно на этой цифре? Десять лет – кризисный период для любых отношений. Очень мудрый был старик, царствие ему небесное. Он словно предвидел, что любой, даже самый привлекательный актив со временем… амортизируется.