Амортизируется. Это слово ударило меня под дых с силой боксёра-тяжеловеса, выбив весь воздух, все мысли, всё, кроме оглушающего звона в ушах. Я, его жена. Женщина, которая была его визитной карточкой на всех светских приёмах, его безупречной обложкой. Я… амортизировалась. Как старый автомобиль. Как прошлогодняя модель айфона.

– Актив? – прошептала я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, похлеще, чем после наркоза в клинике. – Я для тебя… просто актив?

– А кем же ещё? – он искренне, без тени иронии, удивился. – Не пойми меня неправильно, ты была великолепной инвестицией, дорогая. Очень хорошей. Твоя красота, твой шарм, твои уникальные связи в мире моды и глянца – всё это принесло мне немалые дивиденды. Я получил обложки, нужные знакомства, репутацию мужчины с безупречным вкусом. Ты отработала каждый вложенный в тебя рубль, до последней копейки. Я тобой очень доволен. Правда.

Он говорил это с таким невозмутимым видом, будто хвалил своего топ-менеджера за успешный квартальный отчёт. Спокойно. Обоснованно. Убийственно. Шанель в моих руках зарычала, почувствовав, как напряглось и окаменело моё тело.

– Заткнись, – прошипела я, глядя ему прямо в глаза, отчаянно пытаясь найти там хоть что-то живое, человеческое, кроме холодной деловой калькуляции. – Просто, твою мать, заткнись.

– Эмоции – плохой советчик в бизнесе, куколка, – снисходительно хмыкнул он, ставя свой бокал на стол. – Не переживай, я всё продумал. Ты ни в чём не будешь нуждаться. Согласно последнему пункту нашего контракта, при расторжении по моей инициативе ты получаешь щедрые отступные. Квартира на Остоженке, машина остаётся тебе, плюс на твой счёт в швейцарском банке упадёт сумма, которая позволит тебе ещё лет десять не вспоминать о работе и продолжать твои… процедуры по поддержанию товарного вида.

Он небрежно махнул рукой в сторону моего лица, и я инстинктивно прикрыла горящую скулу ладонью. Этот жест был больнее пощёчины.

– Но есть одно маленькое условие, – продолжил он, и его голос стал жёстким, как сталь. – Ты исчезаешь. Тихо. Без скандалов, без интервью для жёлтой прессы, без адвокатов и разделов имущества. Ты просто берёшь свои вещи, свою тявкающую принадлежность, – он презрительно кивнул на Шанель, – и испаряешься. Завтра утром сюда въезжает… новый арендатор.

Меня качнуло. Ноги, казалось, вот-вот подкосятся.

– Новый арендатор? – переспросила я, уже зная ответ, но отчаянно, по-детски надеясь, что ошиблась.

Гена усмехнулся. Взял со стола свой телефон. Несколько отточенных движений пальцем по экрану, и он развернул его ко мне. С экрана на меня смотрела юная, лет двадцати, девица с неестественно пухлыми губами, точёным носиком и абсолютно пустыми, стеклянными глазами. Она была в крошечном бикини, демонстрируя идеальный пресс и стальное, высушенное тело на фоне какого-то тренажёра. Подпись под фото гласила: «Кристи-фитнес. Сделаю из тебя богиню! Записывайся на персональные тренировки!» и миллион сердечек под постом.

– Кристина, – с нежностью, которой я не слышала от него уже много-много лет, представил он. – Прекрасная девочка. Амбициозная, целеустремлённая. У неё большое будущее. И, что немаловажно, её биологические часы тикают в правильном ритме. Мне нужен наследник, Алиса. А твой ресурс, как мы оба прекрасно знаем, в этом плане исчерпан. Пора двигаться дальше.

Он убрал телефон. Мир вокруг меня сузился до этой фотографии, до этого пустого взгляда и подтянутого живота. Я вспомнила все унизительные визиты к светилам репродуктологии. Все болезненные процедуры. Все надежды и горькие слёзы после очередного отрицательного теста. Всё то, что он сейчас хладнокровно назвал «исчерпанным ресурсом».

– Ты… гад, – выдохнула я. Голос был чужим, сиплым, надтреснутым.

– Я – прагматик, – поправил он, застёгивая пуговицу пиджака. – Я ухожу. У меня встреча с юристами, нужно подготовить документы для нашего цивилизованного развода. Мой водитель поможет тебе собрать вещи. Рекомендую взять только самое необходимое. Остальное… утилизируют. У тебя есть время до полуночи. Не разочаровывай меня, Алиса. Давай закончим наше сотрудничество так же красиво и достойно, как и начинали.

Он двинулся к выходу, даже не взглянув на меня. У самой двери он остановился.

– Ах, да, – обернулся он, и на его холёном лице промелькнула тень брезгливой жалости. – И не пытайся что-то предпринять. Все наши общие друзья, все твои светские знакомые… они останутся моими друзьями. Таковы правила игры в нашей песочнице. Ты выходишь из неё с очень хорошим выходным пособием. Не порть себе некролог.

Тяжёлая дубовая дверь за ним захлопнулась. Тишина, которую на несколько секунд нарушил его уход, обрушилась на меня с новой, оглушающей силой. Джаз из колонок теперь казался похоронным маршем по моим надеждам. Я стояла посреди огромной гостиной, в доме, который больше не был моим, с собачкой, которую назвали «принадлежностью», и с шампанским, налитым в честь моей официальной утилизации.

Бокал выпал из моих ослабевших пальцев и с хрустальным, пронзительным звоном разлетелся на тысячу осколков по безупречному мраморному полу. Золотистая жидкость растеклась унизительной, липкой лужей.

Шанель спрыгнула с моих рук и начала испуганно лаять на сверкающие осколки. А я не могла сдвинуться с места. Я смотрела на своё отражение в тёмном панорамном окне. Там стояла тридцатисемилетняя женщина с идеально гладким, но мёртвым лицом, в платье за несколько тысяч евро, которое через пару часов превратится в ветошь.

«Ты была хорошей инвестицией».

«Любой актив со временем амортизируется».

«Мне нужен наследник».

Его слова бились в моей голове, как обезумевшие птицы в тесной клетке. Я медленно, как во сне, побрела по дому. Вот спальня. Наша спальня. Огромная кровать, на которой я провела десять лет, каждую ночь стараясь быть идеальной. На туалетном столике в безупречном порядке расставлены мои баночки и флаконы – моя личная артиллерия в войне со старением. Я посмотрела на себя в огромное венецианское зеркало.

Кто это? Кто эта испуганная женщина с огромными, полными ужаса глазами? Это не Алиса Ланская, икона стиля, королева светских хроник. Это… списанный товар. Просроченный продукт.

Я подошла ближе к зеркалу, вглядываясь в своё отражение. Кожа натянута. Губы чуть припухли после уколов. Ни одной морщинки. Идеальная, дорогая маска. Но под ней… под ней была зияющая пустота. И дикая, всепоглощающая боль. Я коснулась своего лица, своих щёк, которые всё ещё горели. За эту гладкость я платила состоянием. За эту красоту я заплатила своей жизнью. А теперь мне выставили окончательный счёт, в котором было написано: «Не годна».

Слёзы хлынули из глаз. Бесшумные, горячие, злые. Они текли по моим «новым» скулам, смешиваясь с остатками дорогого крема. Шанель подбежала и начала скулить, тычась мне в ноги своим мокрым носом. Я опустилась на колени прямо на толстый шёлковый ковёр, обняла её и зарыдала. Некрасиво, беззвучно, сотрясаясь всем телом. Я плакала не о Гене. Я оплакивала себя. Ту глупую девочку из провинции, которая когда-то мечтала не о статусе, а о любви. Ту женщину, которая поверила, что красота – это самая надёжная валюта, способная купить счастье.

Сколько я так сидела, не помню. Может быть, час. Может, два. Слёзы высохли, оставив на коже противное чувство стянутости. Внутри образовалась холодная, звенящая пустота. Боль ушла, уступив место чему-то другому. Чему-то тёмному, острому и опасному, как осколок разбитого бокала. Ярость. Холодная, расчётливая, всепоглощающая ярость.

Я встала. Подошла к гардеробной – комнате размером с мою первую съёмную квартиру в Москве. Здесь висели бесконечные ряды платьев, костюмов, стояли стеллажи с туфлями и сумками. Моя коллекция. Мои трофеи. Моя броня.

Гена сказал, чтобы я взяла самое необходимое. Что ж…

Я достала самый большой чемодан от «Goyard». Открыла его на кровати. И начала методично, спокойно, с ледяным огнём в сердце, складывать в него не платья от кутюр и не кашемировые свитера. Нет.

Я подошла к огромной картине современного художника, висевшей в кабинете Гены. Безвкусная, но баснословно дорогая мазня. Я знала то, чего не знал никто из прислуги. За ней был сейф. Не тот, что для вида стоял в углу, а настоящий. Его «чёрный» сейф. Код я подсмотрела много лет назад, совершенно случайно. День рождения его первой собаки, давно умершей овчарки. Сентиментальность тиранов – их самое уязвимое место.

Пальцы не дрожали. Щелчок. Дверца поддалась. Внутри, в идеальном порядке, лежали не только документы. Оттуда пахнуло властью и грязными деньгами. Я достала туго набитую спортивную сумку. Открыла. Пачки евро. Свежие, хрустящие. «Неучтёнка» с последней медийной сделки, о которой шептался весь город. Я не стала считать. Просто бросила сумку в чемодан. Рядом с ней положила папку с документами на его оффшорную компанию на Кайманах, о которой он думал, что я не в курсе.

Мой взгляд упал на бархатный мешочек. Внутри – коллекционные часы «Patek Philippe», которые он собирался подарить какому-то министру на юбилей. Теперь их подарю я. Себе.

На его рабочем столе, рядом с компьютером, лежала флешка в платиновом корпусе. Та самая, которую он всегда носил с собой. Его «теневая» бухгалтерия, его страховка, его компромат на партнёров. Он оставил её впопыхах, уверенный в моей полной недееспособности и шоковом состоянии. Какая самонадеянность. Флешка отправилась в чемодан.

Я не брала деньги с его счетов. Я не брала украшения, которые он мне дарил. Я брала то, что было ему по-настоящему дорого. То, что было его силой. Его оружием. Я экспроприировала свою долю.

Когда чемодан был полон, я с трудом застегнула его. Окинула последним взглядом комнату, которая ещё утром была моей. Взгляд упал на прикроватную тумбочку Гены. Там лежал его второй телефон, для «особых» звонков. Я взяла его. Включила. Пароль был предсказуемо простым – дата рождения его новой фитнес-богини. Мужчины так примитивны в своей похоти.

Я открыла галерею. И тут же закрыла. Даже мне, с моими закалёнными светской жизнью нервами, стало дурно от тех фотографий и видео, что там хранились. Компромат на очень, очень влиятельных людей. Его страховка. Его власть. Мой джекпот.

Я быстро перекинула всё содержимое на облачный диск, доступ к которому был только у меня, а сам телефон бросила в чемодан. Всё. Пора уходить.

Я взяла Шанель на руки, выкатила тяжёлый чемодан в холл. Водитель Гены, угрюмый тип с бычьей шеей, уже ждал меня. Он молча взял чемодан, даже не удивившись его весу. Он – часть механизма. Функция. Ему всё равно.

Когда мы выезжали за ворота, я не обернулась. Я смотрела только вперёд, на дорогу, уходящую в серые ноябрьские сумерки. Телефон в кармане завибрировал. Сообщение от банка: на мой счёт поступила сумма с шестью нулями. Отступные. Плата за молчание. Гена всегда был пунктуален в финансовых вопросах.

Я горько усмехнулась. Он думал, что купил моё молчание. Глупец. Он только что купил себе войну.

Я достала свой телефон. Руки всё ещё мелко дрожали, но уже не от страха, а от предвкушения. Пролистала контакты. Вот Аня. Вот Марина. Пальцы замерли над их именами. Нет. Не сейчас. Я не могу позвонить им в таком состоянии. Не могу показаться им жалкой, раздавленной, выброшенной на помойку. Позже. Когда у меня будет план.

Мой палец нашёл другой контакт. Филипп. Мой старый друг, самый известный светский стилист и сплетник Москвы. Единственный человек в этом змеином клубке, которому я могла доверять. Он был циником, каких поискать, но он был преданным циником. И он был мне обязан.

Я нажала кнопку вызова.

– Алло, звёздочка моя, неужели соскучилась по гению стиля? Надеюсь, ты звонишь, чтобы записаться на примерку, а не чтобы спросить, как вывести пятна от красного вина с белого шёлка, – раздался в трубке его манерный, певучий голос.

Я сглотнула комок в горле, заставляя голос звучать ровно и даже немного весело.