– По телевизору сейчас показали… – я всхлипнула, не в силах продолжать. – Самоубийство… Её муж, этот Орлов…

– Канал. Какой это был канал? – её голос прозвучал как щелчок хлыста. Чёткий, требовательный, деловой. Это была та самая Аня, которая в любой критической ситуации начинала мыслить алгоритмами.

– Я не помню… Первый… или Россия… Какая разница, Аня?! Она мертва!

– Огромная, – отрезала она. – Нужно проверить информацию по разным источникам. Жёлтая пресса чего только не напишет ради рейтинга.

– Там была её фотография! Свадебная! Аня, это она! Наша Ксю!

Снова молчание. Я слышала, как она тяжело, прерывисто дышит, как на заднем плане встревоженно спрашивает Кирилл: «Мам, что случилось? Ты белая, как стена».

– Так, – наконец, произнесла она, и в её голосе зазвенела сталь, вытесняя шок и боль. – Адрес. Назови мне свой адрес. Быстро.

Я, всхлипывая, продиктовала название улицы и номер дома, нелепые и чужие слова, обозначавшие моё нынешнее пристанище.

– Я выезжаю, – её тон не предполагал возражений. – Ничего не делай. Слышишь меня, Белова? Не пей. Не трогай больше ничего острого. Просто сядь и дыши. Ты меня поняла?

– Поняла… – пролепетала я, чувствуя, как по телу разливается спасительное онемение.

– Алисе я позвоню сама. Её нужно подготовить, иначе она снесёт половину ЦУМа в истерике. Просто жди меня. Я буду через сорок минут. Максимум час.

В её голосе звучал приказ, властный и непререкаемый. И я, впервые за последние мучительные недели, почувствовала не панику и всепоглощающее одиночество, а что-то похожее на облегчение. Кто-то взял на себя ответственность. Кто-то сказал мне, что делать. Кто-то ехал ко мне.

Я так и сидела на полу, посреди осколков и разлитого чая, прижимая к уху телефон, в котором уже звучали короткие, отрывистые гудки. Мир вокруг рассыпался на части, надежды рухнули, прошлое было отравлено предательством, а будущее пугало своей непроглядной тьмой. Одна из нас была мертва. Но в этой бездне отчаяния, в этом ледяном вакууме, короткая, властная фраза Анны, брошенная в телефонную трубку, прозвучала как клятва. Как обещание.

Обещание, что я больше не одна.

– Держись. Я сейчас буду.

Я закрыла глаза, и земля окончательно ушла из-под ног. Телефон выпал из ослабевшей руки и со стуком упал на линолеум. Тело обмякло, и я медленно сползла по стене, проваливаясь в тёмную, вязкую пустоту, где не было ни боли, ни страха. Только оглушительная тишина и последнее, что я услышала перед тем, как сознание погасло – эхо её голоса в моей голове.

Она едет. А значит, ещё не всё потеряно.

ГЛАВА 5

МЫ

Промозглый ноябрьский ветер вцепился в меня ледяными когтями, едва я вышла из такси, и с остервенением попытался сорвать с головы тонкий шёлковый платок, повязанный скорее для проформы, чем для тепла. Он был единственным тёмным пятном в моём гардеробе, оставшемся от прошлой жизни, и сейчас казался неуместным и чужим, как и всё вокруг. Элитное Троекуровское кладбище встретило меня неестественной, вылизанной тишиной и изумрудными рулонами искусственного газона, спешно раскатанными по грязи вокруг свежевырытой могилы. Всё здесь кричало о деньгах и статусе, даже смерть. Фальшивая трава, фальшивые слёзы, фальшивые речи, которые скоро прозвучат над Ксюшиной могилой.

Я стояла немного поодаль, кутаясь в слишком лёгкое для такой погоды пальто, и чувствовала себя прозрачной, будто следующий порыв ветра мог унести меня вслед за сухими листьями, кружащимися в похоронном танце. Я не видела их почти год. Не звонила, не писала, запершись в своей идеальной золотой клетке с идеальным мужем, отчаянно убеждая себя, что у меня всё хорошо. А теперь мы должны были встретиться здесь, у последней черты нашей подруги, и я до тошноты, до спазма в желудке боялась этого момента. Боялась увидеть в их глазах осуждение, смешанное с брезгливой жалостью.

Первой я заметила Аню. Её невозможно было не заметить. Даже в строгом чёрном брючном костюме, который сидел на ней как вторая кожа, она выглядела так, словно пришла не на похороны, а на враждебное поглощение конкурирующей корпорации. Высокая, с хищной, отточенной грацией, она стояла, скрестив руки на груди, и её острый, аналитический взгляд сканировал собравшуюся публику с холодным презрением. Ни слезинки. Ни единого дрогнувшего мускула на безупречно вылепленном лице. Броня. Я знала эту её броню лучше, чем кто-либо. Чем толще слой закалённой стали снаружи, тем сильнее кровоточила рана внутри. Рядом с ней, вцепившись в её руку, стоял Кирилл – вытянувшийся, угловатый, с таким же колючим и не по-детски серьёзным взглядом, как у матери. Он был её единственным уязвимым местом, её ахиллесовой пятой, и сейчас они вдвоём выглядели как крошечная, но несокрушимая армия из двух человек, готовая дать отпор всему миру.

Алиса появилась, словно сошедшая со страниц Vogue в спецвыпуске «Траур-шик». Чёрное кашемировое пальто от Max Mara, шляпка с вуалью, скрывающей пол-лица, и тёмные очки от Tom Ford, в которых отражалось свинцовое небо. Она плыла сквозь толпу, кивая на сочувственные взгляды знакомых лиц, и даже её скорбь была произведением искусства. Но я видела, как плотно сжаты её губы, подкрашенные помадой нейтрального оттенка, и как неестественно прямо она держит спину, словно боится рассыпаться на части, если позволит себе хоть на миллиметр согнуться под тяжестью этого дня. Её шпиц Шанель, наверняка, ждал хозяйку в машине с личным водителем, дрожа от холода и вселенской несправедливости.

Наши взгляды встретились поверх голов скорбящих. На долю секунды время замерло, и в этой паутине повисло всё: годы дружбы, месяцы молчания, невысказанные обиды и общая, оглушающая боль, которая сейчас связывала нас крепче любых клятв.

Аня кивнула первой, коротко, по-мужски. Алиса медленно сняла очки, и я увидела покрасневшие, опухшие веки. Она сделала шаг ко мне, потом ещё один, и вот мы уже стоим втроём, образуя неловкий, холодный треугольник посреди чужого горя.

– Ты как? – голос Алисы был хриплым, надтреснутым, лишённым привычных бархатных переливов.

– Нормально, – солгала я, потому что правда была слишком длинной, уродливой и неуместной для этого места.

– Ложь, – констатировала Аня, даже не глядя на меня. Её взгляд был прикован к той точке, где из сверкающего свежим лаком лимузина выходил банкир Орлов, убитый горем вдовец и, как теперь шептались, причина Ксюшиной смерти. – Мы все здесь не «нормально».

И в этот момент они появились. Наши бывшие. Словно три всадника личного апокалипсиса, они материализовались из разных частей кладбищенской аллеи, но двигались с какой-то зловещей, отрепетированной синхронностью.

Вадим шёл первым. Мой бывший муж. В безупречно сшитом на заказ пальто, с лицом, на котором была скорбь, он выглядел как кинозвезда, играющая роль политика на похоронах национального героя. А под руку его вела она – дочь губернатора, юная, свежая, с широко распахнутыми глазами, в которых плескалось искреннее недоумение: как можно было покончить с собой, если у тебя такой муж?

Он увидел меня. Его шаг не дрогнул, но в глазах на мгновение мелькнул холодный, оценивающий расчёт. Он направился прямо к нам.

– Рина, – его голос был бархатным, сочувствующим, рассчитанным на публику, которая уже начала бросать на нас любопытные взгляды. Он осторожно коснулся моего локтя, и я отшатнулась, словно от удара током. – Какое горе. Ксения была такой светлой девочкой. Прими мои соболезнования.

– Убери от меня руки, Вадим, – прошипела я так тихо, что услышать могли только стоявшие рядом подруги.

Он не убрал. Напротив, его пальцы сжались чуть сильнее, почти незаметно для окружающих, но болезненно для меня. Демонстрация власти.

– Не устраивай сцен, – пророкотал он мне на ухо, пока его новая пассия смотрела на меня с ангельским сочувствием. – Люди смотрят. Мы должны держаться достойно. Ради памяти о Ксюше.

– Достойно? – в разговор вклинилась Аня, и от её голоса, казалось, иней лёг на плечи Вадима. – Это слово вряд ли есть в твоём лексиконе, Белов. Рядом со словами «совесть» и «порядочность». Тебе бы лучше помолчать. Ради сохранения остатков имиджа.

Вадим медленно повернул к ней голову. Его маска идеального мужчины дала трещину, и на секунду я увидела того холодного, расчётливого манипулятора, которого знала так хорошо.

– Воронцова, – процедил он, едва шевеля губами. – Всегда рада вставить свои пять копеек. Как там твой стартап? Слышал, у Игоря дела идут в гору после того, как он избавился от балласта.

Это был удар ниже пояса, точный и жестокий. Но Аня лишь криво усмехнулась, окинув его ледяным взглядом.

– Мой стартап, Белов, в отличие от твоей карьеры, был построен на мозгах, а не на удачно подобранной родословной жены. А что касается балласта… – она перевела взгляд на спутницу Вадима, которая испуганно вжала голову в плечи, – некоторым нравится балласт помоложе. Главное, чтобы не тонул раньше времени.

Девушка покраснела и потупила взор, а Вадим, поняв, что проигрывает эту словесную дуэль на глазах у потенциальных избирателей, отпустил мою руку и, бросив на Аню полный ненависти взгляд, отошёл.

Не успели мы перевести дух, как с другой стороны нарисовался Игорь Воронцов, бывший Ани. Вечный подросток в дорогущем, но нелепо выглядящем на похоронах худи под пальто, он неловко топтался на месте, пока его новая «Силиконовая прошивка», как её окрестил Кирилл, что-то щебетала ему на ухо. Увидев нас, Игорь сделал пару шагов в нашу сторону.

– Ань, привет, – буркнул он, глядя куда-то в сторону. – Соболезную. Жесть, конечно.

– Жесть, Игорь, это твой внешний вид, – отрезала Аня, не повышая голоса. – И твоя попытка изобразить человеческие эмоции. Не старайся, всё равно получается неубедительно.

– Я просто хотел…

– Ты просто хотел отметиться, – перебила она. – Можешь ставить галочку и идти дальше. Твоей SMM-щице, кажется, холодно. Смотри, филлеры в губах замёрзнут, придётся делать апгрейд.

Девушка рядом с Игорем открыла рот от возмущения, но Кирилл, стоявший рядом с матерью, сделал шаг вперёд и посмотрел на отца сверху вниз – он уже перерос его на полголовы – таким тяжёлым, презрительным взглядом, что тот сдулся.

– Пап, иди, а? Не позорься, – произнёс парень с убийственным спокойствием.

Игорь, униженный собственным сыном, развернулся и поспешил уйти.

Третьим актом этого театра абсурда стало появление Геннадия Ланского. В отличие от остальных, он не пытался изображать скорбь. Он был похож на мясника на рынке, который приценивается к товару. Его тяжёлый взгляд прошёлся по Алисе с ног до головы, задержавшись на её лице.

– Ланская, – рыкнул он, подойдя вплотную. – Неплохо выглядишь для своих лет. Скорбь тебе к лицу.

Алиса вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. Она медленно, с королевским достоинством, повернулась к нему. Вуаль колыхнулась, приоткрыв её лицо, на котором застыла ледяная маска светской львицы.

– Гена, дорогой, – промурлыкала она, и этот мурлыкающий тон был опаснее любого крика. – А ты, я смотрю, совсем не меняешься. Всё такой же неотёсанный мужлан в дорогом костюме. Твоя новая фитнес-кукла не научила тебя манерам? Или у неё в программе только приседания и растяжка?

Ланский побагровел. Он привык, что Алиса трепещет перед ним.

– Язык прикуси, – прошипел он. – А то я тебе его укорочу.

– Попробуй, – улыбнулась Алиса одними губами. – Только учти, за последние пятнадцать лет я узнала столько твоих маленьких грязных секретов, что если я начну говорить, твой медиахолдинг превратится в тыкву ещё до полуночи. А ты – в посмешище. Так что иди, поскорби где-нибудь в другом месте. И передай своей пассии, что ботокс в лоб нужно колоть с умом, а то она скоро разучится выражать удивление. А поводов для удивления в её жизни с тобой будет предостаточно.

Она развернулась, взмахнув полами пальто, и отошла к самой могиле, оставив Ланского стоять с открытым ртом.